Литовцы и тевтонский орден.— Набеги литовцев на Русскую землю.— Семь побед.— Кончина великой
княгини Феодосии.— Продолжение борьбы с Литвою.— Характер войн св. Александра Невского.
По восточному побережью Балтийского моря, от устьев Вислы до Западной Двины, расстилается
равнина, на которой с незапамятных времен поселилось литовское племя, близко родственное по
языку и происхождению с племенами славянскими [169]. Невеселый, глухой и бедный край! Песчано-глинистая
почва, множество рек, озер, болот, непроходимые лесные чащи, где преобладают дуб и сосна, с
множеством зверей, изредка встречающиеся холмы и пригорки — такова природа страны, среди которой,
под надежной защитой лесов и болот, долгое время, как бы всеми забытые, жили бедные литовские
племена, пока соседние с ними полоцкие и волынские князья не начали мало-помалу подчинять их своей
власти. Но что было взять у бедных литовцев! Скот, звериные шкуры, лыки и веники — вот в чем
состояла вся добыча русских... [170] В свою очередь литовские князья делали набеги на соседние
русские области, созвав своих дикарей звуком трубы «на четыре стороны».
Встреча русских с литовцами как бы заранее предрешала судьбу этого племени. Их язычество
должно было пасть перед светом истинной веры. Русские превосходили их своею гражданственностью.
При большем знакомстве литовцев с русскими между обоими народами мало-по-малу начинала устанавливаться
близкая связь. Кроткий, нсвоинственный характер литовцев позволял надеяться в более или менее близком
будущем на мирное сожительство, если не на полное слияние, двух родственных народов. «Для литовских
князей союз с русскими был необходимостью, которая обусловливалась всей историей Полоцкой и
Литовской земли; Литву тянула к Руси сама история, сама жизнь; в течение веков Литва так сроднилась
и срослась с Русью, что не могла без нее жить. Войны и разбойнические набеги, как они ни были часты,
не могли разорвать этой связи, сложившейся веками» [171].
Но вот и к литовцам явились непрошеные гости — немцы, под знаменем креста и цивилизации
попиравшие все священное и драгоценное человеку. В 1231 годах на берегах Вислы впервые увидали
суровых крестоносцев [172]. То были иноки-рыцари Тевтонского ордена, прибывшие сюда из Палестины.
Только немцы, и притом дворянского рода, могли быть членами этого общества. Черная туника и белый
плащ с черным крестом на левом плече отличали их от других воинствующих братии. Литовское племя —
пруссы, обитавшие по нижнему течению Вислы, с негодованием увидали, как незнакомые пришельцы,
высадившись близ векового священного дуба, начали воздвигать свое укрепление. Как в Ливонии,
так и здесь загорелась кровавая истребительная война. Вооруженные дубинами, каменными топорами
и стрелами, пруссы не могли успешно бороться с завоевателями. За поражением, конечно, следовали
насильственное крещение, рабство, тяжкие работы, всякого рода угнетение. Верховный владыка
ордена — папа спешил оказать свое содействие рыцарям, настоятельно призывая крестоносцев на
дальнейшую борьбу с язычниками и щедро раздавая полное отпущение грехов. Наконец в 1237 году в
своей резиденции, в Витербо, папа Григорий IX благословил соединение двух орденов, Ливонского и
Тевтонского, для более успешных действий против общих врагов — литовцев и русских, чем
значительно увеличил силы немцев [173]. Тогда литовцы оказались как бы сдавленными железным кольцом.
Будучи охвачены с противоположных сторон владениями двух соединенных орденов, они встрепенулись.
Спавший дотоле в своей берлоге зверь был встревожен и поднялся на ноги. Ввиду грозы, надвигавшейся
с берегов Вислы и из-за Двины, литовцы быстро превратились из кроткого и мирного племени в диких
озлобленных хищников и сделались сами грозою своих соседей. Отбиваясь от немцев, они начали ряд
опустошительных набегов на соседние русские земли. [174]
Таким образом, в то время, когда наше отечество, истерзанное татарами, можно сказать, едва
дышало, свирепые хищники, отличавшиеся друг от друга происхождением, языком и религиею, как бы
условившись между собою, собрались почти в одно время докончить дело восточных варваров. Едва
прошел год после нашествия шведов, немцы овладевают Псковом. Непосредственно за повествованием
о мире новгородцев с немцами, заключенном после Ледового побоища, летописцу приходится говорить
о новых врагах: «В то время (1242 год) умножишася языка литовскаго, и начаша пакостити в области
великаго князя Александра» [175]. С каждым годом возрастают затруднения, но не ослабевает изумительная
энергия доблестного защитника отечества Александра Ярославича. Он всюду поспевает. Едва окончив
одну борьбу, он уже громит новых опасных врагов. Великий человек не падает духом под ударами
судьбы, напротив, его сильная воля еще более закаляется среди опасностей, которые смутили бы слабого.
Летом 1242 года, с получением первых известий о набегах литовцев, Александр с немногочисленным
войском выступил навстречу врагам. Недостаточность сил он восполнял искусством и необыкновенною
быстротою: за один поход ему удалось рассеять до семи неприятельских отрядов, причем много литовских
князей было избито или взято в плен. Раздраженные опустошениями, новгородцы не щадили пленных:
привязав их к хвостам своих лошадей, они гнали за собой нестройные толпы неприятелей. Поход
Александра достиг цели, хотя и не надолго: с этого времени литовцы «начаша блюстися имени его» [176].
Около двух лет после того Александр Ярославич прожил спокойно в Новгороде. Но за это время
пришлось ему понести тяжелую семейную утрату: в 1244 году в Новгороде скончалась его мать,
«блаженная и чудная» великая княгиня Феодосия [177]. Александр, отличавшийся нежностью родственных
чувств, горько оплакивал кончину матери, но его скорбь смягчалась отрадным упованием, что дорогое
его сердцу существо переселилось в лучший мир. Украшенная христианскими добродетелями, великая
княгиня незадолго до кончины приняла иночество, с именем Евфросинии [178].
В следующем, 1245 году, оправившись от понесенных поражений, литовцы вновь сделали набег на
русские земли. Жестоко опустошив окрестности городов Торжка и Бежецка» они сбирались уже с
захваченной добычей возвратиться на родину, но под стенами Торопца были настигнуты соединенными
силами новоторжцев, тверичей и дмитровцев. Потерпев поражение в открытом поле, литовцы засели в
Торопце. На утро следующего дня с неожиданной быстротой явился со своей дружиной и новгородцами
грозный Александр. Появление его произвело великое одушевление и радость среди русских. Торопец
в тот же день был взят. Литовцы в ужасе бросились бежать из города, надеясь на быстроту своих
коней, но большею частью были иссечены русскими. Восемь князей их пало в битве. Вся добыча и
пленные достались победителям. Довольные победой, новгородцы не захотели продолжать борьбы, но
дальновидный князь их на этот раз решил иначе: с дикарями нельзя заключать мирных договоров —
они нарушают их при первой возможности. Только страх перед силой, только тяжесть руки, наносящей
сокрушительные удары, могут удерживать их от новых набегов. Как бы предвидя, что скоро нужды
отечества надолго отвлекут внимание от западных врагов, Александр решился на этот раз дать
литовцам урок, который остался бы у них в памяти. Поэтому, не желая терять времени на убеждения
близоруких новгородцев, с одной своей дружиною, «со своим двором» Александр погнался за врагами,
которые успели спастись бегством. Недолго пришлось ему отыскивать неприятелей. Бежав без оглядки
после торопецкого погрома, литовцы остановились было передохнуть близ озера - Жизца, в той же
Торопецкой области, как вдруг нагрянул на них страшный новгородский князь и истребил всех до
последнего человека, до последнего князя [179]. Но этим дело не кончилось. Александр Ярославич
прибыл в Витебск, где в то время княжил тесть его Брячислав [180]. Там у деда гостил его сын.
После кратковременного отдыха в Витебске, взяв с собою сына, Александр выступил в поход и
встретился с новыми полчищами неприятелей близ Усвята (местечко в Витебской губернии Суражского
уезда, при озере того же имени) [181]. Неожиданное нападение Александра привело неприятелей в
смятение: несмотря на свою многочисленность, они бросились бежать. Но Александр, не давши им
опомниться, спешил нанесть им решительное поражение.
Не чувство мести, не увлечение военной славой были причиной настойчивости Александра: им
руководил верный расчет, внушенный заботой о благе родины. Дальнейшие события вполне оправдали
его образ действий: в течение нескольких лет литовцы не осмеливались нападать на его владения,
А может быть, проницательный гений Александра и в этих нападениях нового врага уже предугадывал
проявление той же враждебной нам политики, которая толкала против нас силы Запада...
Отметим еще одну замечательную черту в этой борьбе Александра с западными врагами. Неутомимо
сражаясь с ними, он в сущности всякий раз ведет оборонительную войну и не стремится к захватам
чужих владений, являясь в этом отношении вполне представителем своего народа. Его заставляет
прибегать к оружию необходимость самозащиты. Мы не видим в нем ни одной черты, которая обличала
бы славолюбие или жажду добычи. Бескорыстный и великодушный, милостивый «паче меры», он, без
сомнения, охотно отказался бы от военных лавров, если бы враги не вызывали его. Но, раз взявшись
за меч, он уже не останавливается на полдороге, не довольствуется каким-нибудь частным успехом,
достаточным для удовлетворения самолюбия вождя, но стремится достигнуть более или менее прочных
результатов, насколько было возможно для него при тех незначительных силах, которыми он располагал.
Своими победами он доказал западным врагам, что даже обессиленная, лишенная политической
самостоятельности, святая Русь сумеет постоять за себя...
Внутреннее состояние России в половине XIII века.— Невозможностьборьбы с татарами.—
Погребение Ярослава Всеволодовича.— Беспорядки во Владимире.— Грозный приезд Александра.—
Отправление в Орду.
Несмотря на то что Новгород не был завоеван татарами, доблестному новгородскому князю,
которому «не обретеся, противник во брани никогда же», благодаря которому «королю части римскыя
от полунощныя страны» не удалось обратить «в работу себе славянских людей», пришлось наравне с
другими князьями испить горькую чашу унижения от свирепых завоевателей и принять от них честь,
которая показалась Даниилу Галицкому «злее зла» [182].
«Мне покорил Бог многие народы: ты ли один не хочешь покориться державе моей?» В таких
выражениях Батый прислал ему приказ явиться в Орду. «Если хочешь сохранить за собою свою землю,
прийди ко мне: увидишь честь и славу царства моего» [183].
Естественно недоумение: если в самую печальную эпоху монгольского ига могли же удаваться
нам решительные победы, да к тому же над врагами вовсе недюжинными, что же помещало нам, русским,
имея во главе такого героя, сбросить позорное иго? В самом деле, не странно ли звучит после
одушевленного рассказа летописца о знаменитых побоищах Невском и Чудском призыв-приказ «царя
от восточныя страны»: «Аще мыслеши соблюсти землю твою невредиму, то потщися немедленно прийти
ко мне», т. е. прийти с поклонами?! И доблестный князь, краса и утешение своей земли, спешит
исполнить волю варвара...
Рассмотрение обстоятельств того времени даст нам вполне удовлетворительное объяснение
этого факта.
На Западе мы имели дело с народами оседлыми, культурными, которые, имея свои собственные
территории, высылали против нас избыток своих сил в виде более или менее значительных колоний
или крестоносных дружин. Это не было в строгом смысле слова движение народов. С такими врагами
Александр мог переведаться теми силами, которыми он располагал, силами земли Новгородской.
Не то — восточные варвары. Благодаря кочевому быту они имели возможность переселяться целыми
ордами в виде громадных масс. Это была стихийная, страшная сила, которую можно было побороть
также лишь с напряжением всех сил народных, при дружном участии всей Руси. Но вот этого-то
условия и недоставало: у нас не было государственной централизации.
Мы знаем, что в Суздальской области князья, ближайшие предки Александра Невского, сознали
всю неудовлетворительность старых порядков, когда на Руси владело множество князей-родичей,
едва признававших над собою власть старшего в роде, великого князя. Бесспорно, наши князья и их
дружины были храбры, мужественно боролись с врагами и, по выражению летописца, расплодили
Русскую землю. Таково, по свидетельству историка, было назначение старой Руси: расплодить,
распространить Русскую землю, наметить границы. Но нужно было подумать и о том, чтобы закрепить
приобретенное, связать, сплотить части, дать им внутреннее единство [184]. Иначе — какая могла
быть польза в том, что была намечена обширнейшая территория, когда, при отсутствии государственной
централизации, Русской земле неминуемо грозило распадение? Много ли пользы могла принести блестящая
храбрость при отсутствии единой воли, которая направляла бы ее на благо родины, когда из-за
пустяков всегда готова была возгореться ссора между князьями? Какой урок мог быть красноречивее
нашей первой встречи с татарами на берегах Калки? Русь выслала против них сонм своих князей-героев,
но эти князья затеяли распрю и погубили рать... Занятые своими междоусобиями, переходя постоянно
из одной волости в другую, князья не смогли и точнее определить своих отношений к подвластному
народонаселению, не могли заняться установлением твердого порядка. Отдельные области имели
также мало связи между собою. Когда нагрянули татары, граждане городов не снеслись между собою,
не представляя даже возможности соединения своих сил для дружного отпора и поодииочке погибли на
развалинах. Сельское население представляло еще большую картину разбросанности, чему немало
способствовали самые обширность страны, беспредельный простор, беспрепятственность передвижения.
Не привыкло и оно к соединению сил для преодоления затруднений, предпочитая уход, средство самое
легкое при простоте быта. Так князья с дружинами жили сами по себе, города сами по себе,
сельское народонаселение само по себе...
Печальными чертами изображают наши историки внутреннее устройство удельно-вечевой Руси.
По словам одного, оно представляло «только еще несогласные начала вещей в общественном хаосе»,
— discordia semina rerum [185].
«Беспрерывное перехождение с места на место князей, бояр, воев и отчасти самых поселян — и
нигде никакого установленного твердо порядка, которого вотще, видно, искали Словене за морем»,—
жалуется другой. Совершенно полная свобода, подвижность, изменяемость господствовала во всех
учреждениях — в преемстве князей и в их отношении к людям, между собою, в собрании веч, в
избрании духовных сановников; какая-то недоверчивость или отвращение от всякого положительного
определения; привычка, сделавшаяся второй природой, решать все дела вне правил, смотря по
обстоятельствам и требованиям времени, как в ту или другую минуту представлялось нужным, полезным
и целесообразным.
«Сколько источников и поводов для замешательств всякого рода!
А нравственный, духовный уровень в передовых деятелях стоял между тем высоко, поднимался
беспрестанно,— и во всех областях, во всех слоях общества являлись люди глубоко просвещенные
о едином, еже есть на потребу,— исключительный предмет древней русской любознательности и
просвещения,— но голоса их были голосами вопиющих в пустыне.
Народ принимал все бедствия, как естественныя, так и гражданския, справедливым наказанием
за грехи и приносил покаяние устами своих летописей, но помочь злу он был не в силах и не в
понятиях.
Что же грозило государству, до такой степени распущенному, далее,— при естественном
умножении князей!
Вот в каком ужасном, отчаянном положении находилось отечество в половине XIII столетия!
Враги сильные, грозные, многочисленные, одни других лютее, с востока, юга, запада, севера
и моря, как хищные звери с зияющею пастью, стали над ним и грозили порабощением. Татары, литовцы,
поляки, венгерцы, немцы, датчане, шведы окружили святую Русь как бы облавою, напирали на нее,
грозили разнять ее по составам, готовясь поделить ризы ея по себе и об одежде метати жребий.
Была ли какая человеческая возможность сладить с таким страшным сборищем врагов стране,
изнуренной двухсотлетними междоусобиями, лишенной теперь почти всего своего военного сословия,
опустошенной огнем и мечом вдоль и поперек, от одного конца до другого?
Казалось, погибель ея неизбежна, нигде не видать было исхода, надежды никакой не мелькало
на перемену обстоятельств к лучшему,— пропадет святая Русь, Казалось тогда, что на роду написано
ей: не быть!
Такую горькую, тяжелую думу думал, вероятно, святой отшельник в глубине пещер киевских или
черниговских, смиренный летописатель, заносивший в летопись не чернилами, а слезами и кровию,
описание страшных событий,— думал и молился со страхом и трепетом о спасении дорогой отчизны,—
Господи, помилуй!
Помилует ли Он?
Да, Он помилует, она спасется, она перенесет тяжелое огне-кровавое испытание, она превозможет
всех своих врагов, она восстанет с новою силою и славою: аще бо паки возможете, и паки побеждени
будете, яко с нами Бог!
Кто же спасет святую Русь?
Спасет ее народ терпеливый, смиренный, твердый, толковый, талантливый, носивший в глубине своего
сердца сознание о государственном и земском единстве.
Спасет ее земля просторная, плодоносная, разнообразная, достаточная для бесчисленных грядущих поколений.
Спасет ее язык творческий, сильный, многосмысленный, обильный, благозвучный.
Спасет ее вера православная, горячая, безусловная, готовая в избранных душах на всякие жертвы» [186].
Но если во всем этом,— в основных чертах нашей народности, в нашей народной святыне заключалось
спасение Руси, Александр Невский является перед нами в то страшное время поистине ангелом-хранителем
этих драгоценных залогов.
Эта истина станет вполне очевидною из дальнейшего изложения событий.
30 сентября 1246 года, как известно, скончался в далекой Монголии «нужною», т. е.
насильственною, смертью великий князь Ярослав Всеволодович. Бояре привезли тело его во Владимир.
Узнав об этом, Александр поспешил немедленно из Новгорода туда же, чтобы воздать последний долг
почившему [187]. Горькие, тяжелые думы внушала страдальческая кончина Ярослава... Спутники его,
без сомнения, подробно рассказывали обо всем его сыновьям. Какой-то Федор Ярунович оговорил его
перед татарами. В клеветах этого обвинителя можно было предполагать козни князей-родственников,
имевших почему-либо причины желать скорой смерти Ярослава [188].
Погребение совершилось, конечно, со всеми подобающими почестями. При выносе за гробом
следовали князья, дружина и народ, несли стяг (знамя) умершего князя и вели его коня. Все были
в «скорбных», т. е. траурных, платьях, «в черних мятлих».
Окружая гроб отца, дети, без сомнения, вспоминали с чувством сердечной скорби последние
слова почившего, переданные им его спутниками:
«Вельми изнемогая», вспомнил он вас, «любезная своя чада». Обращаясь к вам, как будто вы
находились пред его глазами, он говорил: «О возлюбленнии мои! плод чрева моего, храбрый и
мудрый Александре, и поспешный Андрею, и Константине удалый, и Ярославе, и милый
Даниле, и добротный Михаиле! Будите благочестию истинный поборницы, и величествию державы
русския настольницы... Не презрите двоих ми дщерий, Евдокии и Ульянии... Для них настоящее
время горче желчи и полыни» [189].
Горячо молилась осиротелая семья, да «причтеть его Бог к Своему избранному стаду».
Печальный обряд завершился обычным поминовением, а «монастырям и нищим роздана была щедрая
милостыня».
Посещая святыни Владимира, каждый русский, без сомнения, найдет во владимирском Успенском
соборе, в приделе на правой стороне, могилу Ярослава Всеволодовича и с благоговением поклонится
праху этого князя, «много истомления подъявшаго и душу свою положившаго за землю Русскую».
Между тем оставшийся старшим в роде брат покойного, Святослав Всеволодович, занял владимирский
великокняжеский стол и роздал уделы своим племянникам, причем Александр, удерживая Новгород,
получил Переяславль [190]. Так следовало по старине. Старший в роде наследовал и великое княжение.
Но и в старину бывали примеры, когда великому князю наследовал не брат, не старший в роде, но сын.
Так было, например, при кончине великого князя Всеволода Ярославича, после которого великим князем
в скором времени сделался (после Святополка II) сын его Владимир Мономах. Он не был старшим в
роде, но его высокие личные качества, его заслуги пред Русской землей устраняли в глазах
современников всякое соперничество. То же самое могло произойти и после смерти Ярослава. Старший
сын его Александр, слава которого гремела далеко за пределами России, так же высоко стоял среди
современных ему князей, как в свое время Владимир Мономах. О нем можно было сказать то же самое,
что говорили о его славном прадеде: «Не было земли на Руси, которая бы не хотела его иметь у себя
и не любила бы его». Соперничество с доблестным племянником было бы не под силу Святославу
Всеволодовичу. Может быть, сознавая это, Святослав немедленно по получении известия о кончине
Ярослава поспешил в Орду, чтобы противопоставить заслугам племянника решение хана [191]. Туда же
отправился и племянник его Андрей, младший брат Александра [192]. Если Святослав действительно
опасался своего великого племянника, то это опасение во всяком случае было неосновательно:
невский герой не искал корысти. Если же Святослав думал упрочить свое положение, заискав в Орде,
то жестоко ошибался, мало того — он другим указывал путь, каким образом всего легче можно было
добиться великого княжения, даже не имея на то никаких прав [193]. Стоило только отправиться в
Орду и, вытерпев всевозможные унижения, задарить хана и его приближенных. И действительно
многие князья устремились в Орду, где они «идяху сквозе огонь, и кланяхуся кусту и идолам, славы
ради света сего, и прошаху койждо себе власти; они же без взбранения даяхуть им, да прелестять
я славою света сего» [194]. Для татар такое поведение князей представляло прямую выгоду: они
обирали всех, раздавая волости сегодня одному, завтра другому — кто дороже заплатит. Помимо
денежных выгод соперничество русских князей обеспечивало татарам владычество над Русью. Они скоро
поняли, как много пользы можно извлечь из застарелой наклонности князей к междоусобиям. «Обычай
бо поганых вмещуще вражду межу братии, князей русьскых, и на себя болшая дары взимаху» [195]. Но самое
главное, — по весьма верному замечанию летописца,— татары старались о том, «да прелестять я
славою света сего». Запутавшись в своекорыстных стремлениях, князья всего скорее могли забыть об
интересах угнетенной родины, о возвращении ей независимости. Так поступали многие князья, но не
так поступал Александр! Его стремления далеко расходились со стремлениями его ближайших
родственников. Почти одинокий со своей серьезной думой, мало понимаемый, он идет своим особым
путем,— не спешит в Орду склонить свою благородную голову перед варваром. Отдав последний долг
родителю, Александр возвращается в Новгород, не заявив ничем своего неудовольствия на раздел
земель, произведенный его дядею. Там он получает грозный укор хана за свою медлительность и,
покоряясь необходимости, спешит принести новую жертву для блага родины. Дорогою он заезжает
во Владимир. Но на этот раз «великий князь Александр приде в Володимер в силе тяжце и бысть
грозен приезд его...» [196]. Очевидно, недостойное поведение его ближайших родственников, скорое
обнаружение ими себялюбивых стремлений, высказавшаяся наклонность продолжать прежнее соперничество
из-за преобладания одного над другим возмутили дух его. Ему стало ясно, что немногие из его
братии-князей сознают всю опасность положения отечества, что для большинства потрясающие события
эпохи и тяжкие испытания не послужили полезными уроками. Сам же он, до сих пор с напряжением
всех сил боровшийся с наступавшими отовсюду врагами, отлично понимал, что времена изменились, что
отныне жизнь князя, народного вождя, должна быть самоотверженным служением родине, непрестанным
подвигом. Без сомнения, более, чем кто-либо, он сознавал цену истинной славы, приобретаемой
доблестными заслугами,— могли ли в его глазах иметь какое-нибудь значение честолюбивые притязания,
преимущества и почести, приобретенные позорной ценою всевозможных унижений в Орде? Тем менее могли
занимать его душу праздные развлечения и забавы: с юных лет привыкнув видеть и понимать народное
горе, мог ли он помышлять о суетных удовольствиях мира, об утехах жизни, когда кругом народ стонал
под тяжким игом? Вот почему грозен был приезд его во Владимир в силе тяжце. Не будучи великим
князем, он тем не менее давал понять, чтобы князья-родичи не забывали его прав, основанных на
великих заслугах. Все должны были знать, что хотя он не вмешивается в соперничество из-за
первенства, напротив, осуждает его, однако не дозволит и другим продолжать образ действий, явно
вредный для родины. Для этого у него найдется достаточно силы. Правда, подобно другим, он также
отправляется в Орду, но никто не должен забывать, что он мог бы и не делать этого. Князь области,
не покоренной татарами, сумевший уже побороть опасных врагов, он более, чем кто-либо, мог бы
отважиться на попытку борьбы с татарами. Его подчинение, скорее всего, можно назвать добровольным.
Если он поклонится Батыю, то не из-за того, чтобы взять верх над родственниками, но единственно
в интересах горячо любимой родины. Несмотря на то что он не спешит, как другие, добиваться
великого княжения, которое татары могут отдать «без взбранения» всякому, кто дороже заплатит,
все должны были почувствовать, что настоящим хозяином положения, главным руководителем дел на Руси
может быть не кто иной, как именно славный новгородский князь. Не одно заискивание перед татарами —
надлежащий авторитет главе государства должны доставлять силы нравственные и материальные, а
подавляющий перевес их бесспорно на стороне доблестного победителя шведов и немцев. Таков,
по-видимому, смысл грозного приезда Александра во Владимир.
Св. Александр Невский.
Между тем надлежало поспешить с исполнением ханской воли. Подкрепив себя молитвой и приняв
благословение митрополита Кирилла, Александр простился с народом и отправился в путь. Мы ничего
не знаем, но можем догадываться о тех чувствах, которые волновали душу Александра на пути к
местопребыванию Батыя. Для блага родины он шел на унижение, жертвовал своим покоем, семейными
радостями, но такие жертвы приносили и другие. Не может быть сомнения в том, что ему особенно
теперь не раз приходили на память его славные победы. Высоко поднял он русское имя перед западными
врагами, не склонил своей головы ни перед шведами, ни перед немцами. И вот теперь ему, ни разу
не побежденному в бою, приходится изъявлять унизительную покорность перед азиатскими варварами.
Душевная буря, без сомнения, не раз поднималась в нем и всякий раз заглушаема была голосом
разума, указывавшего на неизбежность предстоящего шага. Но ограничится ли дело одним унижением?
Не предстоит ли ему опасность лишиться жизни? Кто скажет, с какою целью хан вызывает его к себе?
Может быть, он действительно желает насладиться видом славного русского князя, простирающегося
у подножия его трона, желает поразить его блеском своего могущества, но возможно и другое
предположение, на которое могла наводить Александра страдальческая кончина его отца. Не желают
ли татары избавиться от храбрейшего русского князя, который один из всех князей мог с некоторым
основанием надеяться на успех в борьбе с ними или, по крайней мере, не чувствовать себя в
совершенной зависимости от хана? В предлоге для его убиения у татар недостатка не будет. Около
этого же времени зверски умерщвлены были в Орде князь Михаил Черниговский и боярин его Феодор
за отказ выполнить языческие обряды. Если татары вздумают и Александра принуждать к тому же,
может ли он колебаться в выборе между смертью и отступничеством? Среди подобных опасений и
душевных тревог благочестивый князь, без сомнения, искал утешения и подкрепления в вере.
Прибегая с молитвою к Богу, он, по своему обыкновению, изливал свою душу в словах псалмопевца,
которые так хорошо подходили к его положению.
Избави меня от врагов моих. Боже мой!
Защити меня от восстающих на меня,
Избавь меня от делающих беззаконие,
Спаси от кровожадных!
Ибо вот они подстерегают душу мою;
Собираются на меня сильные,—
Не за преступление мое и не за грех мой. Господи,
Без вины моей сбегаются и вооружаются;
Подвигнись на помощь мне и воззри.
Сила у них. но я к Тебе прибегаю,
Ибо Бог заступник мой!
(Пс. 58)
Господи, Боже мой! На Тебя я уповаю;
Спаси меня от всех гонителей моих
И избавь меня;
Да не исторгнет он, подобно льву души моей,
Терзая, когда нет избавляющего.
{Пс. 7)
Боже! Ты отринул нас. Ты сокрушил нас,
Ты прогневался: обратись к нам!
Ты потряс землю, разбил ее:
Исцели повреждения ее, ибо она колеблется-
Ты дал испытать народу Твоему жестокое,
Напоил нас вином изумления.
Даруй боящимся Тебя знамя,
Чтобы они подняли его ради истины.
Чтобы избавились возлюбленные Твои.
Спаси десницею Твоею и услышь меня!
(Пс. 59)
По мере углубления в степи Александру Ярославичу все чаще приходилось встречать многочисленные
стада под присмотром лихих татарских наездников и наездниц, непрерывно упражнявшихся в стрельбе,
селения из круглых вдрт, сплетенных из хвороста и крытых войлоком. Впрочем, постоянных поселений
на Волге у татар еще не было. Обыкновенно хан или значительный мурза указывал место для поселения,
и немедленно вырастал подвижной город из бесчисленного множества кибиток, перевозимых на телегах
с места на место. По прошествии более или менее значительного промежутка времени — новый приказ
сниматься и укладываться. Огромный обоз в несколько сот и тысяч телег, запряженных лошадьми и
волами, двигался в другое место в сопровождении бесчисленных стад и конских табунов. В таких
поселениях Александру и его спутникам, разумеется, не раз приходилось останавливаться во время
пути. Громкая слава предшествовала ему. Татары с невольным чувством уважения смотрели на
доблестного русского князя, поражавшего их своим величественным видом.
Св. Александр в Орде.
— Молчите! — говорили, унимая плакавших детей, «жены моавитския».— Вот идет великий князь
Александр!
Приходилось Александру Ярославичу встречать среди татар и своих соотечественников, томившихся
в рабстве. Сострадательное сердце его наполнялось жалостью, но помочь им он был не в силах...
Наконец показалась в виду и ставка самого хана [197]. «Сам Батый,— пишет Плано Карпини,— живет
на берегу Волги, имея пышный, великолепный двор и 600.000 воинов, 160.000 татар и 450.000
иноплеменников, христиан и других подданных. В пятницу Страстный недели провели нас в ставку
его между двумя огнями для того, как говорили татары, что огонь есть чистилище для всяких злых
умыслов, отнимая даже силу у скрываемого яда. Мы должны были несколько раз кланяться и вступить
в шатер, не касаясь порога. Батый сидел на троне с одною из жен своих, его братья, дети и
вельможи на скамьях, другие на земле, мужчины на правой, а женщины на левой стороне. Сей шатер,
сделанный из тонкого полотна, принадлежал королю венгерскому; никто не смеет входить туда без
особенного дозволения, кроме семейства ханского. Нам указали место на левой стороне. Он и
вельможи его пили из золотых или серебряных сосудов, причем всегда гремела музыка с песнями.
Батый имеет лицо красноватое; ласков в обхождении со своими, но грозен для всех; на войне
жесток, хитр и славится опытностию» [198]. Русский летописец дополняет картину приемов у хана.
У Батыя был такой обычай: приезжавших на поклонение не сразу допускали к хану, но отправляли к
волхвам, которые заставляли их проходить «сквозе огнь и поклонитися кусту и огневи и идолом их».
Александру Ярославичу также предстояло исполнить эти обряды. Благочестивый князь наотрез
отказался подчиниться требованиям, противным его христианской совести. Ввиду мучительной смерти
он бестрепетно ответил татарским властям: «Я — христианин, и мне не подобает кланяться твари.
Я поклоняюсь Отцу, и Сыну, и Святому Духу, Богу единому, в Троице славимому, создавшему небо и
землю и вся, яже в них суть» [199]. Спокойное мужество князя поразило придворных хана. «Смерть,
смерть ему!» — завопили волхвы и, полные дикой ярости, уже готовились к новому зверскому убийству.
Приближенные отправились к Батыю известить его о поступке Александра. Без сомнения, все были
уверены, что Батый пришлет объявить ему то же самое, что и князю Михаилу: «Выбирай одно из двух —
жизнь или смерть! Если не поклонишься кусту, солнцу и идолам, умрешь злою смертью!» Прошло несколько
минут напряженного ожидания... Наконец явились ханские слуги и, к общему удивлению, принесли приказ
хана не принуждать Александра к исполнению обрядов... Сгорал ли Батый нетерпением поскорее
увидать славного князя, о котором так много приходилось ему слышать, чувствовал ли он, сам
мужественный воин, особое уважение к невскому герою или, может быть, рассудил, что новая жертва
возбудит слишком сильное озлобление в русском народе,— не можем решить, какое предположение в
данном случае наиболее вероятно [200]. Злобно сверкнули глаза волхвов при виде ускользавшей из рук
их жертвы. Александр предстал пред лицо Батыя. Величественный вид его поразил хана. Батый сразу
сообразил, что перед ним — князь, далеко превосходивший других князей своим умом и достоинствами.
Самодовольная улыбка проскользнула по лицу его, когда Александр Ярославич склонил перед ним свою голову.
— Царь, я поклонюсь тебе, потому что Бог почтил тебя царством, но твари не стану кланяться... Я
служу единому Богу, Его чту и Ему поклоняюсь,— мужественно произнес Александр.
Батый несколько времени любовался героем, наконец произнес, обратясь к окружавшим: «Правду
говорили мне, нет князя, равного этому...» [201]
Путешествие св. Александра на поклонение верховному хану.— Семья Чингизидов.— Каракорум.—
Церемония возведения на престол.— Представление св. Александра хану Менгу.— Распределение областей
между Ярославичами.— Великодушие св. Александра.— События на Руси.— Михаил Хоробрит.—
Возвращение св. Александра.— Прибытие в Новгород.— Болезнь.— Посольство к Гакону.
Батый не был самостоятельным властелином: он считался наместником верховного хана; поэтому
наши князья, поклонившись Батыю, должны были по требованию последнего отправляться в главную Орду
на поклон великому хану. «Не подобает вам жити на земле Батыеве и Канове, не поклонившеся има»,—
говорили татары русским князьям [202]. Александру Ярославичу, так же как и его родителю,
пришлось совершить далекое путешествие к истокам Амура. Вместе с ним отправлялся и брат его Андрей,
который гораздо раньше Александра, может быть одновременно с дядею Святославом, прибыл к Батыю [203].
Верховный хан жил в Каракоруме, на родине Чингизидов. То была горная окраина страшной азиатской
пустыни Гоби, лежащая за Байкалом. Русским князьям во время их путешествий на поклонение верховному
монгольскому властелину приходилось проезжать через обширные степи и пустыни Средней Азии. Плано
Карпини пишет, что, отправившись по повелению Батыя к истокам Амура, послы папы за Уралом вступили
в совершенно безводную и пустынную страну кангитов (ныне Киргизскую). «В этой печальной пустыне
погибли от жажды бояре Ярослава, русского князя, посланные в Татарию: мы видели их кости. Вся земля
опустошена монголами; жители, не имея домов, обитают в шатрах, подобно половцам, не знают земледелия
и занимаются одним скотоводством». Далее путь лежал через земли бисерменов (хивинцев), Кара-Китай,
Монголию. Оставив в левой стороне Байкал, путники после трех или четырех месяцев пути достигали
цели своего путешествия. Другой путешественник того времени — Рубруквис, отправленный Людовиком IX,
королем французским, послом к верховному хану, рассказывает о страшных трудностях, которыми
сопровождались эти дальние поездки. Приходилось терпеть голод, жажду, невыносимый жар и страшную
стужу. После погромов монгольских степи и пустыни казались еще безлюднее: развалины и груды костей
на местах некогда богатых поселений красноречиво говорили о свирепости завоевателей. Среди этого
царства смерти самим татарам, привычным к кочеванию по пустыням, становилось страшно...
Современные путешественники могут дать нам еще более ясное представление о страшных трудностях
путешествий по среднеазиатским пустыням, тем более что условия быта остались там неизменными со
времен глубокой древности. Мрачное, тяжелое впечатление наводят на душу путника необозримые
пространства степей, лишенные всякой растительности. Животные бегут из таких страшных пустынь.
Даже ящерицы и насекомые встречаются редко среди местностей, напоминающих скорее обширные кладбища:
под ногами то и дело попадаются кости погибших лошадей, мулов и верблюдов. Почва раскаляется от
невыносимой жары: солнце немилосердно жжет от восхода до заката. Неподвижна атмосфера, мутная,
точно наполненная дымом... Ветерок не колышет воздуха, не дает минутной прохлады. Лишь изредка
промчится горячий вихрь и погонит перед собой крутящиеся столбы соленой пыли. Впереди и по сторонам
играют обманчивые миражи [204].
Страшные бури нарушают по временам безмолвие пустыни, Необыкновенно сильный, порывистый ветер
вздымает тучи песка и пыли, помрачающих свет солнца. Атмосфера делается желтою, но скоро наступает
тишина, как в сумерки. Соленая пыль засыпает путников и слепит им глаза... [205]
Таковы были трудности, которые приходилось претерпевать царственным братьям на пути в Татарию!
Но они возрастали еще более вследствие недостатка в пище для скота и людей, вследствие недостатка
в топливе, особенно после монгольских погромов... [206]
Кто может поведать нам мысли и чувства Александра Ярославича во время долгого, томительного
пути по бесконечным пространствам азиатских степей, среди невыносимых лишений, можно сказать,
среди постоянной опасности погибнуть вдали от родины и близких! Много нужно было веры в Провидение,
много любви к родине, много нравственного мужества, чтобы перенести все это и не потерять искры
надежды на лучшую будущность, хотя бы и отдаленную. Мы нередко удивляемся великим подвигам, трудам
и добровольным лишениям великих исторических деятелей, удивляемся, например, поступку Александра
Македонского, вылившего на землю воду из шлема среди безводной пустыни для ободрения своих
сподвижников, но здесь мужество героя подкрепляла блистательная цель, имевшаяся в виду, награда
за подвиг, громкая слава и величие. Чего мог ожидать, на что надеяться Александр Ярославич?
Увидеть место безвременной кончины отца, униженно склонить голову перед надменным варваром...
Возвращение на родину... но в этом еще можно было сомневаться... Да мало утешения предстояло
и в родной земле. Без сомнения, русские пленники не раз встречались Александру Ярославичу и в
глубине азиатских степей и рассказывали грустную повесть о своем несчастии. Эти рассказы живо
воскрешали пред ним картину народного горя: он знал, что татары продолжают разорять отечество
ежедневно. Татарские сборщики дани отнимали детей у родителей, юношей и дев уводили в плен и
продавали в рабство. Крымские и азовские города, Малая Азия, Сирия, Египет, Северная Африка,
Испания наполнялись русскими рабами. Много впоследствии переплатил в Орду золота и серебра
Александр Ярославич, выручая из тяжкого плена своих соотечественников. Сострадательное сердце его
обливалось кровью при мысли о народном бедствии, и заботы о себе отступали на второй план.
Но вот наконец и Монголия. Уже миновали Байкал. Скоро придется предстать пред очи
верховного властелина Азии.
У Чингисхана было четыре сына: Джучи, Джагатай, Огодай и Тулуй. Джучи умер еще при жизни
отца. Вскоре скончался и сам Чингисхан, в 1227 году. Своим преемником, или верховным ханом,
грозный завоеватель назначил самого способного из своих сыновей, Огодая, Джагатаю отдал Бухарию
и Восточный Туркестан, Тулую — Иран, или Персию, Батыю, сыну Джучи, достались обширные земли,
простиравшиеся от Юго-Западной Сибири и северных пределов Туркестана к западу до Карпатских гор,
в числе их и наше отечество [207]. Эти страны покорены были татарами при Огодае. Таврические и
азовские степи Батый предоставил одному из своих родственников. Брат его, Шибан, с его
соизволения господствовал в той части Джучиева удела, которая лежала в Юго-Западной Сибири и
Северном Туркестане. В средине, в обширных поволжских и подонских степях, расположились с
главными силами сам Батый и сын его Сартак. Владея таким громадным пространством земель, Батый,
хотя и подчинялся верховному хану, был, однако, сильнейшим из монгольских властителей.
Огодай умер в 1241 году. Верховною властью завладела Туракина, самая влиятельная между
женами Огодая. Она желала доставить престол своему сыну Гаюку, но на это требовалось согласие
курилтая. Так называлось собрание вельмож, созывавшееся в важнейших случаях. Однако при достижении
цели Туракине предстояло преодолеть значительные трудности: в семье Чингисхана уже начались раздоры.
Члены семейств Огодая и Джагатая со своими приверженцами боролись против потомства Джучи и Тулуя.
Четыре года прошло, прежде чем Туракине удалось наконец утвердить на престоле сына своего Гаюка,
при помощи торжественного избрания на великом курилтае в 1246 году. Ярослав Всеволодович был
свидетелем этого избрания и всех торжеств, последовавших за ним. Гаюк отличался воинственными
наклонностями и уже намеревался собрать страшные полчища для покорения Западной Европы, но
внезапная смерть положила конец этим замыслам (1247 год). Тогда Батый решил воспользоваться всем
своим могуществом для возведения в достоинство верховного хана близкого к нему племянника Менгу,
сына Тулуева. По его воле в Туркестане собрался курилтай, на котором и состоялось избрание Менгу,
а вскоре затем великий курилтай на родине Чингисхана в Каракоруме подтвердил это избрание. Напрасно
пытались помешать этому потомки Огодая и Джагатая: одни из них были умерщвлены, другие изгнаны.
Утвердившись на престоле, Менгу отдал Персию своему брату Гулагу, в Китай назначил другого брата —
Кубилая, за Батыем остались его прежние владения.
Вышеприведенными обстоятельствами всего вероятнее объясняется продолжительность путешествия
Александра Ярославича, пробывшего в Азии около двух лет, так как верховный хан не мог принять
его раньше своего избрания. Вполне возможно и то, что ему, подобно Ярославу, также пришлось
присутствовать при церемонии возведения хана на престол на одном из курилтаев, всего вернее на
втором.
Каракорум, столица верховного хана, был громадный город, опоясанный глиняною стеной с
четырьмя воротами. Внутри находились обширные помещения для ханской свиты, вельмож, чиновников
и прислуги. Население города было самое разнородное: там толпились представители всех народов,
порабощенных монголами, встречались и европейцы — французы, немцы и другие, которые служили за
жалованье. Монголы пользовались их знанием ремесел и художеств. Разноязычный говор слышался всюду.
В разных местах столицы виднелись христианские храмы католиков и православных, в которых свободно
совершалось богослужение, мечети, языческие кумирни. Громадный и богато украшенный дворец хана
находился за городом. Там принимались посольства из разных стран и народов. Хан принимал послов,
восседая с одной из своих жен на возвышении, украшенном массой золота и серебра и множеством
драгоценных камней. Обилие всевозможных украшений можно было видеть и на вельможах, разъезжавших
на богато убранных конях. Вельможи ежедневно меняли одежды: в один день появлялись в многоценных
белых, на другой день — в красных, на третий — в голубых, на четвертый блистали тканями, шитыми
золотом. У коней узда, нагрудник и седло также сияли золотом и драгоценностями. Но несмотря на
несметные богатства, все носило печать крайнего варварства, соединенного с нелепою, безвкусною
роскошью. Крайне безобразные, по-прежнему крайне нечистоплотные, монголы питались такою грязною
пищей, одно описание которой возбуждает отвращение, и в своих привычках, в ежедневном быте остались
прежними дикарями-кочевниками.
Юрта Чингисхана.
Нельзя с достоверностью сказать, точно ли в Каракоруме представились хану Александр и
Андрей Ярославичи. Пребывание на одном месте не нравилось монголам. Ханы только время от времени
появлялись в столице. Обыкновенно они с огромными обозами, нагруженными несметными богатствами,
переезжали с места на место. На указанной ханом местности на необозримое пространство раскидывались
шатры. Ханский шатер утверждался на столбах, обшитых золотыми листами. Ковры, золото и драгоценности
украшали шатер внутри и снаружи. Вокруг обширного стана паслись бесчисленные стада лошадей, верблюдов,
коз, овец и рогатого скота.
Церемониал возведения на престол происходил следующим образом: в назначенный день сбираются
вельможи и долгое время молятся Богу. После молитвы хан возводится на золотой трон. Вельможи и
народ бросаются на колена и приносят поклонение, затем сановники приближаются к хану и говорят:
— Мы желаем и просим, чтобы ты повелевал нами. Хан отвечает:
— Желая иметь меня государем, готовы ли вы беспрекословно повиноваться мне, являться по
первому зову и идти куда велю, предавать смерти всякого, на кого укажу?
— Готовы! — отвечают все присутствующие.
— Слово мое да будет отныне моим мечом! — восклицает хан. Вельможи сводят хана с престола и сажают на войлок.
— Над тобою — небо и Всевышний, под тобою — земля и войлок,— торжественно говорят хану.—
Если будешь заботиться о нашем благополучии, соблюдать милость и правду и чтить князей и вельмож по достоинству,
то царство твое прославится во всем мире, земля будет покорена тобой, и Бог исполнит все
желания твоего сердца. Но если не оправдаешь ожидания рабов твоих, будешь презрен и так
обнищаешь, что лишишься и того войлока, на котором сидишь! [208]
После произнесения этих слов вельможи, подняв хана на руках, торжественно провозглашают его
своим повелителем и подносят ему в дар множество всякого рода драгоценностей. Хан в свою очередь
дарит своих приближенных. Церемония оканчивается пиршеством, продолжающимся до поздней ночи.
Только после избрания хан торжественно принимал послов, в том числе и русских князей. Александр
и Андрей Ярославичи, пав на колена, поднесли богатые дары хану. Менгу сидел на троне в богатой
шубе, имевшей лоск тюленьей кожи. Он был среднего роста и казался 40 лет от роду. Наружность его
была чисто монгольская: выдавшиеся скулы, приплюснутый нос и т. д. Неизвестно, происходил ли при
этом какой-нибудь разговор и в чем он состоял. Мы можем только предполагать, что Александр
Ярославич произвел и на хана Менгу столь же благоприятное впечатление, как и на Батыя.
Воздав поклонение повелителю Азии, Александр не спешил возвращением на родину. Ему необходимо
было хорошо изучить татар в самом центре их могущества, чтобы уяснить себе способ дальнейшего
обращения с ними, чтобы понять, с какой стороны возможно ужиться с ними. Прежде всего его должно
было поразить строжайшее подчинение всех воле одного, доходившее до раболепного поклонения, до
полного уничтожения самостоятельности личности. Здесь крылась тайна той страшной сплоченности
сил, на которую опиралось могущество монголов. Ничто так не вооружало их, как замеченное в ком-либо
поползновение к неповиновению, к независимости от воли хана. Ясно было, что татары по одному
мановению своего властелина готовы были каждую минуту броситься, как один человек, для беспощадного
истребления хотя бы целых народов и превращения вселенной в груду развалин для осуществления
планов их повелителя [209]. Эта черта должна была тем более броситься в глаза наблюдателя, что
Русь того времени, как мы видели, представляла совершенно противоположную картину разъединенности и
своеволия. Но вместе с этой чертой у татар связано было полное равнодушие к внутреннему духовному
миру человека, к верованиям и убеждениям. Подчиняйся слепо властям — и затем молись Богу, как
тебе угодно, живи, как знаешь и как находишь для себя удобнее. Повелители монголов отличались
необыкновенной терпимостью по отношению к чуждым вероисповеданиям и даже готовы были
покровительствовать им: на свой счет хан содержал в своей ставке священников Православной церкви,
которые открыто совершали богослужение в храме, находившемся перед его большою палаткою. В самом
семействе хана были христиане. Пред ханом Менгу совершали службу поочередно христианские
несторианские духовные, магометанские муллы и языческие жрецы. Сам Менгу выражался следующим
образом: «Мы, монголы, веруем, что есть только один Бог. Но подобно тому, как рукам Он дал много
пальцев, так и людям указал много путей в рай». Эта терпимость к чужим верам у монголов
предписывалась даже законом — черта чрезвычайно важная для народов, имевших несчастье подвергнуться
игу! Равным образом татары вовсе не были склонны вмешиваться во внутренний строй жизни покоренных
народов, нарушать их нравы и обычаи. Монголы были способны, как никто, к беспощадной разрушительной
деятельности, но совершенно не годились для создания более или менее прочных основ, каких бы то
ни было учреждений, которые могли бы обеспечить продолжительность их господства над покоренными,
словом — для политического творчества. Требуя безусловной покорности, они полагались лишь на грубую
материальную силу. Отсюда для внимательного наблюдателя могла мелькнуть надежда, что самое иго,
наложенное татарами, могло продолжаться лишь до тех пор, пока на их стороне находился перевес
материальной силы. Но, как мы видели, уже в самой семье Чингизидов возникли раздоры, обычное явление
при многоженстве, очень опасное для монархий, основанных силою меча.
Другая черта наших поработителей, которая, конечно, также не могла ускользнуть от зоркого
взгляда Александра, заключалась в том, что татары, будучи исполнены свирепой вражды ко всем
другим народам, в то же время очень ласковы и обходительны со своими. Естественно, что на
русских князей они смотрели подозрительно, особенно на князей, выдававшихся среди других умом
и доблестью. Но с другой стороны, в своих собственных интересах, они могли бы дорожить князем,
на верность которого можно было положиться. Без сомнения, Александр Ярославич употребил все
силы своего ума для того, чтобы снискать доверие и расположение верховного хана и его приближенных.
Мы очень мало знаем о путешествии Ярославичей ко двору верховного хана, но, судя по результатам,
равно как и по дальнейшему течению событий, можем полагать, что благодаря своим блестящим
качествам, такту и умению обращаться с монголами Александру действительно удалось заручиться
расположением хана и его приближенных.
Но в то же время сколько горьких унижений пришлось испытать в ханской ставке невскому герою!
Как, должно быть, было тяжело ему скрывать невольное чувство отвращения, вызываемое всем бытом,
всей обстановкой монгольской жизни! Для снискания себе ханской милости русскому князю приходилось
дарить богатые подарки и угождать не только хану, но и его женам, приближенным и даже слугам и
близко знакомиться с ними. Чтобы стать в глазах татар своим, близким человеком, необходимо было
и самому угощать и принимать угощения, приходилось пить любимый татарский напиток кумыс, на
который русские более, чем другие христиане, смотрели с омерзением и, вкусив его по необходимости,
спешили взять у священника отпустительные молитвы. То же самое было и с остальной пищей, кониной,
падалью и животными, убитыми рукою язычника... Сколько пришлось вытерпеть от гордого, презрительного
обращения не только вельмож, но и простых варваров! «Татары более горды, чем другие народы, и
презирают других, не обращая никакого внимания на знатность тех, с кем имеют дело»,— пишет
папский посол. Унижения были бы поистине нестерпимы, если бы благочестивый герой не помнил
непрестанно о Том, Кто претерпел бесконечно горшие унижения и позор для спасения рода
человеческого. Унижение становилось высоким подвигом...
Карта Русской земли в половине XIII столетия.
Отпуская от себя Ярославичей, верховный хан распорядился так, что старший — Александр —
должен был получить Киев и «всю землю Русскую» [210], удерживая в то же время за собою Новгород
и Переяславль-Залесский, а младший — Андрей — владимирский стол с остальными областями. Киев —
старинный стольный город. История удельно-вечевой Руси полна междоусобными войнами из-за
обладания Киевом, матерью городов русских, колыбелью христианства на Руси, хранилищем святыни.
Но Владимир уже во времена Андрея Боголюбского возвысился над Киевом и сделался на самом деле
средоточием Русской земли. После нашествия Батыя Киев скорее походил на деревню, чем на город.
Чем же объяснить, что великое владимирское княжение досталось не старшему брату, как можно было
бы ожидать, не Александру, а младшему — Андрею? Нельзя сомневаться в том, что Александр, пользуясь
всем своим влиянием, сумел бы добиться великого княжения, если бы это входило в его планы. Но,
чуждый самолюбивых расчетов, он и на этот раз не торопит событий и подчиняется ханскому
распоряжению. Может быть, хан, отдавая преимущество младшему брату, со свойственным монголам
коварством хотел еще раз испытать Александра, может быть, он еще опасался вручить сильнейшую
русскую область князю, выдававшемуся своими способностями?.. Но были и другие основания для
Александра удовольствоваться данною ему частью. По словам Татищева (IV, 22), хан сделал свои
распоряжения относительно братьев «по завету отца их». Судя по тогдашним обстоятельствам на
Руси, это вполне вероятно. Предусмотрительный политик Ярослав Всеволодович соображал, что
храбрый Александр, уже доказавший свою способность с успехом бороться с западными врагами,
сумеет более, чем кто-либо другой, отстоять против их нападений целость Русской земли, став на
страже ее западной окраины. В самом деле необходимость бдительного наблюдения за западными
соседями и энергических действий против них становилась все очевиднее. Во время путешествия
старших Ярославичей доблестный брат их Михаил сложил свою голову в борьбе с литовцами, которые с
каждым годом, можно сказать, становились опаснее для Руси. В то же время шведы и немцы, хотя и
устрашенные победами Александра, однако вовсе не думали отказаться от враждебных действий
против русского народа, выжидая лишь более благоприятных для себя обстоятельств.
Было и еще одно соображение, которым мог руководиться Ярослав при распределении земель. Он
сам рассчитывал утвердиться в Киеве в то время, как разразилась гроза монгольского нашествия.
По известию Волынской летописи, он не мог его удержать за собой и удалился в Суздальскую область.
Только Александр мог упрочить здесь свою власть и удержать Киев за родом Ярослава. Далее — во
время погрома Батыева — особенно пострадало Приднепровье. Между тем как Северо-Восточная Русь
начала оправляться благодаря скорой и энергической помощи самого Ярослава, приднепровские земли
оставались в запустении. Никто не был способнее Александра сколько-нибудь привести здесь дела в
порядок и энергической деятельностью хотя отчасти загладить следы разорения. Словом, гораздо
большие трудности, которые предстояли теперь киевскому князю, могли побудить Ярослава назначить
Андрея во Владимир. Может быть, здесь отчасти действовало особенное расположение Ярослава к
Андрею, с которым он никогда не расставался.
Как бы то ни было, Александр Ярославич без малейшего неудовольствия принял на себя трудную
задачу, одушевляемый любовью к родине. Тем удивительнее встречать у наших историков обратное,
ни на чем не основанное предположение о недовольстве Александра тем, что ему достался Киев, а не
Владимир [211]. Разве не так же спокойно отнесся и раньше Александр к разделу областей,
произведенному его дядею непосредственно после смерти Ярослава?.. Удивительно и то обстоятельство,
что, несмотря на недовольство старшего брата, однако умевшего с замечательной энергией достигать
своих целей, Андрей спокойно княжит во Владимире, а Александр, нисколько не думая о соперничестве,
собирается в Киев, несмотря на то, что его горячо отговаривали новгородцы. Между тем это нисколько
не мешает утверждать, что «невский герой не поехал туда (в Киев), а пребывал или в Новгороде
Великом, или в своих суздальских волостях (мы могли бы сказать с большим правом: гостил у брата
своего Андрея во Владимире), ожидая удобного случая завладеть стольным Владимиром» [212]. Если бы мы
могли перенестись в описываемое время, то увидали бы нечто совершенно противоположное словам
историка, а именно — трогательное зрелище всенародного горя по случаю тяжкой болезни, постигшей
невского героя, всеобщего горячего участия русских людей, с умилением услышали бы горячие молитвы
всей Руси о том, кто служил ей лучшим утешением в те скорбные годы... Так опасно свои собственные
мысли и соображения, притом построенные в расчете на слабости человеческие, приписывать деятелям,
отличавшимся возвышенным строем мысли и благородством души... Но мы еще раз вернемся к этому предмету.
Посмотрим теперь на то, что происходило на Руси во время продолжительного отсутствия старших
Ярославичей. Если Александр, уважая права старшинства, признал после смерти отца дядю Святослава
великим князем владимирским,— не так взглянул на это младший брат Михаил, князь московский. Судя
по участи отца, постигшей его во время путешествия в Татарию, Михаил, вероятно, мало надеялся на
возвращение своих старших братьев и поспешил поправить, как могло ему казаться, непростительную
оплошность старшего брата, не пожелавшего воспользоваться своим влиянием для захвата великокняжеского
престола и удержания его в роде Ярослава. По прошествии года после отъезда старших братьев храбрый и
предприимчивый Михаил, по прозванию Хоробрит, не имея никаких прав, напал на своего дядю Святослава
и, заставив его отказаться от великокняжеского стола, сам занял его. Поступок Михаила явно показывает,
насколько изменились прежние понятия о старшинстве.
Сделавшись великим князем, Михаил немедленно собрал большие военные силы и, сумев привлечь к
участию в походе и других князей, в 1248 году отправился против литовцев. Недаром, видно, внук
Удалого и брат Невского носил название Хоробрита... Поход был удачен. Враждебные рати сошлись на
берегах реки Протвы, в Смоленской земле. «Бишася князи рустии с Литвою, и одолеша князи рустии» [213].
Но предводитель русского ополчения доблестный Михаил сложил в бою свою голову. Видно, этот князь в
короткое время сумел заслужить общее расположение. Все решительно — князья, бояре, духовенство и народ
— единодушно горевали о безвременной кончине храброго и «добротного» князя. С берегов Протвы по
настоянию суздальского епископа Кирилла его тело перевезли во Владимир и с великой честью положили
в соборном храме. «Плакашеся братья его и бояре над ним» [214].
Святослав снова занял великокняжеский стол, но не надолго. В конце 1249 или в самом начале 1250
года старшие Ярославичи возвратились из своего путешествия, и великим князем, согласно воле верховного
хана, сделался Андрей Ярославич. Александр некоторое время гостил у своего брата во Владимире, куда,
без сомнения, собрались все братья и ближайшие родственники, чтобы приветствовать Александра и Андрея
и разделить с ними радость по случаю благополучного возвращения. Но светлая радость омрачилась
болезнью двоюродного брата Ярославичей Владимира Константиновича и племянника Василия Всеволодовича.
Можно представить себе, как огорчен был Александр болезнью столь близких родственников, к которым
питал нежную любовь. , Несмотря на внимательный уход, князья скончались. «Плакася над ними
Олександр князь много...» [215]
Между тем новгородцы не могли дождаться своего любимого героя и сгорали нетерпением видеть его
среди себя. Наконец настал давно желанный день. Можно сказать, весь новгородский народ, и стар
и млад, спешил навстречу Александру Ярославичу. Восторг был неописанный. «Вот оно, наше солнышко
красное!» — раздавалось повсюду. Словом, «быстъ радость велика в Новегороде!» [216]. Прежде всего,
разумеется, Александр поспешил в храм принести благодарность Всевышнему за то, что Он Своей
десницей охранил его, подобно Даниилу во рве львином, среди опасностей далекого путешествия.
Новгородцы, казалось, не могли достаточно наглядеться на своего князя и, когда Александр
вознамерился было отправиться в Киев, горячо умоляли его продолжить свое пребывание у них. Подобно
матери, со страхом , отпускающей нежно любимого сына в дальние края, новгородцы воображали себе
опасности, которые предстояли их князю на юге, и не желали подвергаться вновь пережитому уже раз
тревожному чувству опасения за дорогого человека. Тронутый этой привязанностью, Александр склонился
на их просьбы [217]. Но не только новгородцы — вся Русская земля радовалась благополучному
возвращению Александра. Митрополит Киевский и всея Руси Кирилл вместе с ростовским епископом,
Кириллом же, в начале 1251 года пожелали почтить Александра Ярославича своим посещением в
Новгороде. Велико было в Древней Руси значение верховного архипастыря, и вполне понятно, что
новгородцы приготовились к торжественной встрече дорогих гостей. Знаменитейшие граждане города
и народ с князем во главе, духовенство с крестами и иконами вышли за город навстречу митрополиту.
Во время пребывания в Новгороде по просьбе граждан митрополит поставил архиепископом 25 мая 1251
года Далмата на место Спиридона, скончавшегося в том же, 1251 году. Светлые празднества, без
сомнения, не раз происходили в Новгороде во все время пребывания почетных гостей [218].
Если новгородцы так не желали отпустить от себя Александра из опасения предвидимых опасностей,
то можно представить себе, как все были глубоко потрясены, когда, по отъезде митрополита, по
городу разнеслась весть, что князь сильно разболелся, «и бысть болезнь его тяжка зело» [219].
Забыты были все мелкие и крупные интересы: все с тревожным участием следили за ходом болезни.
Иные доходили до мрачного отчаяния... Город представлял умилительное зрелище: храмы с утра до
вечера наполнены были людьми всех сословий, горячо молившимися о выздоровлении князя [220]. Но
не в одном Новгороде — всюду, куда только проникала печальная весть, она погружала русских людей
в невыразимую скорбь, и всюду возносились теплые молитвы ко Всевышнему о том, кто был надеждою
русского народа. И Господь не отверг молитв народных: Александр оправился от тяжкой болезни [221].
Неутомимый труженик, сам едва встав с одра болезни, Александр спешил оказать помощь своему народу.
Всю весну того года шли проливные дожди, точно сама природа плакала, сострадая народному горю.
Волхов разлился, и произошло сильное наводнение, разрушившее мост через реку, причем погибли сено,
хлеб и другие запасы. Ранний мороз довершил беду... [222] Новгороду грозил голод. Живо представлялась
Александру картина народного бедствия, хорошо знакомая ему по событиям 1230 года. Без сомнения,
князь принял разумные и энергические меры для спасения голодавших. Но среди этих забот его
многосторонний ум не упускал из виду и других обстоятельств. В том же году состоялось
замечательное посольство Александра к норвежскому королю Гакону в Дронтгейм, внушенное ему
заботами о безопасности северной окраины Новгородской земли, на которую напали норвежцы.
Вместе с тем послам дано было и другое поручение: в случае согласия Гакона прекратить набеги
послы должны были посватать дочь короля Христину за Александрова сына Василия. Король изъявил
самые миролюбивые намерения, не прочь был породниться со славным русским князем и в свою очередь
прислал послов в Новгород для заключения формального договора. Послы были встречены, с почетом
и отправлены обратно с богатыми подарками. Однако этот во многих отношениях знаменательный брак
не мог состояться. Посольство к норвежскому королю показывает нам только, что, мужественно
оберегая честь и целость родины от западных соседей, Александр, однако, не чужд был мысли о
поддержании добрых отношений с европейцами, которые могли бы принести большую пользу русскому
народу, но, видно, для этого еще не пришло время... [223]
Страшные беспорядки во Владимире заставили Александра отложить свои личные и семейные дела
до другого, более благоприятного времени. Александр должен был поспешить в Орду, откуда уже
возвратился великим князем владимирским...
