Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.

Святая благоверная
княгиня Анна Кашинская

О женской святости в Древней Руси

ВЯТАЯ благоверная княгиня Анна Кашинская была женой святого благоверного князя Михаила Тверского (+ 1318 г.), но была она не только историческим лицом с определенной биографией, но и одной из представительниц — и весьма яркой — того своеобразного типа женской святости, который знала и любила Древняя Русь. Имена этих святых жен сочетались с термином «благоверная княгиня» (или княжна). В агиологических исследованиях «благоверным княгиням» не уделено особого внимания, вот почему, прежде чем говорить о личности и жизни Анны, необходимы некоторые предварительные разъяснения.

       В пределах от Х до XVII в. «благоверных княгинь» упомянуто в наших списках святых около 30. Одни были канонизированы по определению Соборов: равноапостольная княгиня Ольга, благоверная княгиня Феврония Муромская и благоверная княгиня Анна Кашинская; другие занесены в наши месяцесловы постановлением епархиальных архиереев (всегда однако с разрешения главы Русской Церкви: митрополита, патриарха или Синода); третьи, как примерные благочестивые жены чтились местно в области, городе или монастыре, где находились их останки. Хотя каждая из святых или праведных жен имела свою историческую судьбу, все они являют такое множество общих психологических черт, так схожи религиозно-нравственные основы их поведения, так одинаков духовный облик, что все дает право говорить об особом агиологическом типе «благоверной княгини», существовавшем параллельно типу «святого благоверного князя». Историческая память сердца русского народа запечатлела тех и других молитвенным почитанием.

       Преобладание в древнерусском церковном прошлом имен святых княгинь (и княжон) не объяснимо одною социальною привилегированностью. Чтили не знатность, а нечто в этих знатных женах и жизнях важное и значительное; с первых же веков христианства на Руси история возложила на представительниц высшего круга древнерусского общества подвиг строгий — аристократическую ответственность за судьбу идеала христианской женственности; им предстояло хранить его среди полухристианского полуязыческого народа, служить русским сестрам образцом и примером для подражания, «стоять свечою на подсвечнике и светить всем в доме...» Не все, разумеется, с этой ответственностью справились, но, вероятно, все, хоть и неясно, а ее сознавали.

       Религиозно-эстетический канон праведной жены не утрачивал своей социальной основы очень долго: русские женщины высшего круга лишь в XVII в. перестают считать для себя обязательными те нормы поведения, которые они унаследовали от Древней Руси и начинают терять самый стиль «благоверной княгини». По смерти царя Алексея Михайловича его взрослые дочери-царевны уже не пример и образец благочестивого благонравия, а недоумение и укоризненные пересуды ¹... В императорской России, в эпоху временщиков и фаворитов, ни императрицы, ни представительницы придворного и великосветского общества не похожи на далеких своих предшественниц и, если, как это бывает, исключения и встречаются, они ничего в быту, нравах и вкусах общества не меняют; жизнь слагается помимо и вопреки исключениям. Идеал духовной красоты христианской женственности заменила эстетика светской образованности, салонной культуры, моды и изящества.

       «Благоверность», в виде прилагательных «благоверный», «благоверная», остались лишь подробностью церковного этикета по отношению к членам императорской фамилии в церковных возглашениях, а «благоверность», как строго-благочестивая жизнь по вере христианской, благой, истинной, правой, — завет древнерусских праведниц — разлилась по лицу Русской Земли, стала внесословной и дала новые и разнообразные формы женского подвижничества: религиозное народничество ², старообрядческое исповедничество, церковно-просветительное и благотворительное служение, странничество, старчество... Уже во время преследований старообрядчества в конце XVII в. крест верности древлеправославию подняли «раскольницы» (по терминологии той эпохи) все вместе: родовитые боярыни и скромные попадьи, богатые купчихи и бедные крестьянки... Содействовали повышенной религиозности в самом жизнеощущении и хранили православную веру и святыню Церкви в русском народе до самой революции тоже все вместе — бесчисленный сонм праведных инокинь и мирянок всех званий и состояний. Имена их малоизвестны или вовсе безвестны. Никто из них не канонизирован и в святцы не записан, и если и случалось возникнуть почитанию гробниц их или поминовению дня кончины, то без особого разрешения епархиальной власти народ чтил любимую праведницу. Эта безвестность, потаенность, уже окончательная, предваряет спрятанность в глубинах народной жизни русской святости наших дней.

       Какие религиозно-нравственные черты характеризуют древнерусских «благоверных княгинь»?

       Идеал женской духовной красоты с его глубоким благочестием, боголюбием, богобоязненностью, чистотою благонравия, благочиния, благотворения проник на Руси в женские души вместе с православной верой и христианским вероучением.

       Восприятия добра и зла, благолепия и безобразия, оценки душевных состояний и поведения усваивались женскими душами путем религиозным через веру, культ, церковное просвещение и усваивались органически, как младенец впитывает молоко матери. Что-то в жизни и душе древнерусской женщины становилось нравственнобезусловным «да» или «нет»; даже когда женская душа, по слабости или по греху, от христианского образца отклонялась, «да» и «нет» своей нравственной силы не теряли. Ни отклонение от идеала, ни его карикатура самого идеала не повреждают; женщина знала, чего ей желать следует, даже когда для себя она желать этого не могла или не хотела. Эта незыблемость, как бы предначертанность религиозно-нравственных норм создавала своеобразный, строгий, иконописный стиль древнерусских праведниц, который в истории нашей культуры суждено было запечатлеть нашим «благоверным княгиням».

       Основная черта древнерусской женской праведности — своеобразное, чисто русского склада целомудрие брака, безусловное послушание воле Божией и безответно-кроткая покорность мужу (высшая добродетель супруги), которая была мыслима только потому, что женская душа смирялась перед тайной жизни и принимала свою судьбу, счастливую или несчастную,— как некий жребий, свыше ей дарованный.

       Не девственность воспета и прославлена нашими предками в Древней Руси, а целомудренная жена, «брак честен и ложе непорочно». Одна жена одного мужа — основной стиль «русской любви». Не «прекрасная дама» наша «благоверная княгиня», на нее не падал в «прелестном» преломлении отсвет Мадонны. Волшебный туман тонкого искусства любви, оплывавший рыцарские замки на Западе, не расстилался над русским теремом. «Благоверная княгиня» — верная жена, а супружеская любовь жизненно-проста и психологически цельна, она не раздвоена, не растроена... не притязает на красоту колдовских любовных чар, она верна, тиха, милосердна, часто кротко-терпелива, обычно всепрощающа. Такая любовь запечатлена в некоторых былинах, сказаниях, в житийной литературе, в «плачах». Можно скептически относиться к этому материалу, как к отражению исторической действительности с ее установленностью исторических фактов, он все же правда поэтического реализма, правда идеальная, правда о том, что наших предков восхищало, умиляло, вдохновляло, назидало, что нравилось. Это памятники не бесспорных фактов и биографий, а религиозно-нравственных воззрений, идеалов и оценок эстетики. Чистотою целомудрия сияет в былине Настасья Микулична, жена Добрыни Никитича. Прозвищем «Грозная», она и «лицом красна и умом сверстна, русскую умела больно грамоту и четью петью горазда церковному, есть кого (богатырям) назвать матушкой, величать государыней...» На грубые слова мужа она не гневается, когда князь Владимир из-за неё губит Добрыню, она, чтобы не изменить супружеской любви, убивает себя над телом мужа. Верные жены и Василиса Микулична, супруга Данилы Денисьевича (для нее тоже смерть лучше измены), и Василиса Мануйловна, супруга Ставра-боярина, вызволившая мужа из тюрьмы.— И та же верность до смерти в сказании, завитом в «Повесть о приходе Батыевой рати на Рязань»: когда Батый вторгся в Рязанскую область, рязанский князь (Георгий Игоревич) послал сына своего Феодора к нему с дарами; Батый дары принял, но, прослышав о красоте жены Феодора, хотел ее видеть, и потребовал привести ее. Феодор в негодовании этому воспротивился — и был убит. Узнав о гибели мужа «любви ее ради и красоты», красавица Евпраксия, держа в объятиях сына, младенца Иоанна, кинулась с колокольни церкви св. Николая (по другому варианту «с высокого терема») — и убилась насмерть. Нежнейшая лирика плач Ярославны (в «Слове о Полку Игореве») — поэтическое выражение ее любви, встревоженной опасением за жизнь ее князя, ее «лады», ее любимого мужа. Кто не знает «Слова о Полку Игореве»! Кто не помнит хоть некоторых слов чудесного плача!

       «...О ветре, ветрило! чему (для чего), господине, насильно веешь? Для чего наносишь на своих легких крылах ханских стрелков на воинов моего лады? Мало ль тебе было простору в вышине под облаками веяти, лелеючи корабли на синь-море? Зачем, господине, мое веселие по ковылю развеял?..»

       И та же мелодия любви в перепевах плача Ярославны, в плачах боярынь в «Задонщине» и в плачах княгинь-вдов: кн. Ольги — по Игоре, Анны Кашинской над телом мужа, княгини Анны Ногаевны — по князе Феодоре Ростиславиче Ярославском, Евдокии — по великом князе Дмитрии Донском и многие другие плачи и причитания русских жен. Будь эти вдовьи плачи чисто народное творчество, будь они книжно-литературная их обработка,— все равно они умели выражать страдания любящего женского сердца в тонах ласковой, нежной задушевности; этого требовала эстетика древнерусского брака.

       Целомудренная любовь, целомудренный, не рассеянный пол... Ни изменою сердца, даже платонической, ни чувственной распущенностью не поврежденный пол — вот древнерусский христианский идеал женственности. Он проник к нам на заре нашей духовной культуры вместе с православием и укоренился так глубоко в русском сердце и воображении, словно навеки запечатлелся. Живые и все новые и новые побеги можно проследить через всю нашу русскую культуру вплоть до XX века, находим мы их и в нашей художественной литературе. Смиренно принявшая свой «жребий» пушкинская Татьяна, некрасовские женщины, тургеневские праведницы: Лукерья («Живые мощи»), Лиза («Дворянское гнездо»), чистые души страдалиц-блудниц Достоевского, толстовская княжна Марья и даже отрицание этого идеала,— непокорная воле Божией и именно оттого погибшая Анна Каренина — и многие другие женские образы... все они, если совлечь условные исторические покровы, устранить драматические положения в их судьбах, являют (или попирают) тот идеал целомудренной женственности, который восприняли и в страданиях своих хранили в Древней Руси наши «благоверные княгини». Только потому эти образы понятны и русской душе «свои», что мы наследие предков без остатка не растратили...

       Другая черта древнерусской женской праведности — безутешность вдовства. Вдовство в Древней Руси преподносится, как подвиг благочестия. Недаром в былинах так часто упоминается «честна вдова», т. е. благочестивая и своей вдовьей доле навсегда покорная, и отношение к ней самое почтительное. Илья Муромец одолевает Сокольника только благодаря тому, что в прошлом, кроме веры и Церкви, защищал и «благочестивых вдов»:

...Сколько я стоял за веру христианскую
Еще больше стоял я за Церковь православную,
Сколько я стоял за благочестивых вдов
За тех благочестивых вдов, за безмужних жен,
Они были богомольные,
День и ночь они Богу молятся...

       Вдовство имело особый, вдовий, стиль, или «чин». Надо было достойно его носить. Вдовство не должно быть без-образно, без-форменно. Это не случайное несчастье, которое более или менее благополучно (а иногда даже совсем благополучно) может быть изжито, а некая окончательная сердечная и жизненная катастрофа. «Благоверные княгини» во второй раз обычно замуж не выходили (хоть церковь второй брак не запрещала). Монашество и постриг казались тем состоянием, которое одно соответствовало достоинству навеки обездоленной личным счастьем женщины. Некоторые вдовы постригались не только через некоторое время после смерти мужа, но сейчас же после погребения его, даже во время отпевания, даже иногда в тот же день, как муж скончался. Постриг вдов в старину в княжеской и боярской среде был явлением столь естественным, что стал явлением быта. Церковь украшала монашеским чином оконченный подвиг супружеской жизни, а русскому народу вдова-инокиня своим постригом давала пример достойного завершения единобрачия ³.

       Весьма вероятно, не все вдовы-инокини по смерти мужа были безутешны. Нельзя не допустить, что монастыри в Древней Руси, в политический развал, в междоусобицы, в голод, эпидемии, пожары и прочие бедствия были и богадельнями или приютами для одиноких пожилых и молодых женщин и девиц, преимущественно верхнего слоя русского общества. Но польза какого-нибудь учреждения не исключает особенностей его нравственных традиций или особого морального духа, это учреждение отличающего. Если далеко не все княгини-вдовы (или боярыни) принимали постриг от безутешности, то в то же время, вероятно, было непристойно, неблаговидно давать повод в этом сомневаться... Тут лицемерие религиозно-нравственно бесплодное, могло иметь общественную заслугу хранения традиции формально благочинного вдовства.

       Так же стройно-благочинно было и положение разведенной — нелюбимой или постылой жены. По существу это был особый род вдовства: жена, лишаясь живого мужа, становилась как бы вдовою.

       Мужья в Древней Руси супружеской верностью не отличались. Если судить по памятникам канонического права, устои семейной жизни были шаткие. Параллельные семьи встречались часто. Церкви приходилось бороться за церковный брак, за единую, законную («водимую») жену против незаконных семей и самочинных разводов. В «Заповедях» митрополита Георгия (XI в.) предписывается не венчать, если кто после самочинного развода «третью жену поймет». В «Правиле» митрополита Иоанна (конец XI в.) духовенству велено лишать причастия тех, «иже без студа и срама две жены имеют».

       Гражданское законодательство так же, как Церковь, приняло под свою защиту законную жену и ограждало наследственные права ее детей. «Русская правда» упоминает о детях не только от законной жены («свободной»), но и от незаконной («от рабы») и признает наследственные права только за законной семьей. Церковный Устав Всеволода (в половине XII в.) практически милостивей к внебрачным детям, он предлагает уделять им «прелюбодейную часть», т. е. что-нибудь из движимого имущества покойного отца, но эта заступа лишь подтверждает их наследственную бесправность.

       Летописи весьма сдержанны в описании неурядиц в княжеских семьях, но все же, как пример семейной драмы, кое-какие свидетельства мы имеем. В Ипатьевской летописи (1173 г.) упоминается о разладе в семье Галицкого князя Ярослава Осмомысла.

       У Ярослава было две семьи: княгиня Ольга с сыном Владимиром и «Настаска» с сыном Олегом («Настасьичем», как презрительно, не по отчеству, его именует летопись). Бояре были на стороне оскорбленной законной жены, которая в сопровождении некоторых верных бояр и сына «побеже... из Галича в Ляхи»; оставшиеся сторонники княгини захватили «Настаску» и сожгли ее, а Ярослава принудили целовать крест, чтобы впредь «иметь ему княгиню вправду». Летопись гласит, что, хотя княгиня к мужу и вернулась «с радостью», но через год «паки побеже из Галича...», на этот раз не в Ляхи, а в Суздальскую Землю, откуда была родом и там, в Москве, приняла постриг.

       Был разлад и в семье кн. Псковского (Ярослава Владимировича) и супруги его Евфросинии (дочь полоцкого князя Рогвольда Борисовича). Князь покинул жену и женился в Ливонии на немке; новый брак принес ему во владения г. Оденпе. Покинутая кн. Евфросиния приняла постриг с именем Евпраксии и основала в Пскове женский монастырь имени св. Иоанна Предтечи; была его настоятельницей до самой кончины. 8.V.1243 г. она была убита пасынком, когда однажды приехала в г. Оденпе. Местно стали чтить ее, как мученицу, довольно рано. На 10-й день кончины было знаменье от иконы при ее гробе.

       Печально сложилась семейная жизнь у кн. Феодосии, матери св. Александра Невского. Мстислав Удалой, отец её, узнав о супружеской неверности зятя (Ярослава Всеволодовича, князя Владимиро-Суздальского) увез (в 1216 г.) от него дочь и на все просьбы вернуть ее («верни мне мою княгиню») отвечал решительно: «Довольно видела она от него печали... пусть он лучше без нее, чем при ней живет со своими возлюбленными...» Впоследствии Феодосию все же мужу вернули. Она скончалась в Новгороде в 1244 г. за два года до кончины мужа, приняв постриг под именем Евфросинии. Память о ней была окружена в Новгороде почитанием. О ней сказано: «Мая в 4, в Новгороде почи о Господе чюдная и великая княгиня Феодосия, честнейшая супружница в. к. Ярослава Всеволодовича, с ним же благоговейно и благоугодно поживе, от него же 9 сынов породи...» (В числе их св. Александр Невский).

       Покинул жену и кн. Волынский (Роман Мстиславич), женатый на дочери Киевского князя Рюрика Ростиславича. Помышляя о браке с польской княжною, он предложил жене принять постриг: «нача отпущати дщерь Рюрикову, хотя постричи...»

       Нет основания полагать, что при монголах семейная жизнь на Руси стала добродетельней. Расшатанность моральных основ при татарах не могла на семье не отразиться. В такого рода осложнениях постриг был по-видимому, единственно достойное разрешение личной и семейной драмы, а монастырь — прибежище навязанному вдовству — давал новое направление искалеченной жизни.

       Жена-монахиня при живом муже в Древней Руси называлась «пущеницей» (отпущенной мужем). К пущеницам надо отнести не только покинутых жен-монахинь, но и принявших постриг с согласия мужа перед смертью.

       Летопись описывает трогательную и не лишенную величия картину расставания с мужем, детьми, с приближенными, со слугами и отъезд на постриг тяжко больной вел. кн. Марии Шварловны ⁴, супруги вел. кн. Всеволода «Большое Гнездо». Кн. Мария, по отзыву летописи, «рождением чад, яко маслина, плодовита была, а добродетельми, яко крин процветшая...», с согласия мужа и благословения епископа, основала во Владимире Успенский девичий, так называемый «Княгинин» монастырь. После 7 лет болезни, почувствовав приближение кончины, она испросила разрешения мужа и положила оставить княжий дом и перейти в новоустроенный монастырь. В тот же день в ее покои все пришли с ней прощаться: князья, бояре с супругами, а потом муж и дети. После сего кн. Мария вышла из своих покоев, села в сани и поехала с княжьего двора «тихим шеством» (Татищ. лет.), а вел. кн. с детьми шли пешие, по сторонам стоял народ, плакал, вспоминая щедрости княгини. В обители ее встретил епископ Иоанн, духовенство и монахини. При входе в церковь она была пострижена и названа Марфой. Прожила в постриге 18 дней. В келье никого из мирских уже не принимала, только дочь Всеславу. Скончалась 19 марта 1205 г.

       Приняли постриг перед смертью еще при жизни мужа: мать св. Александра Невского — вел. кн. Феодосия, жена Ивана Даниловича Калиты — вел. кн. Елена, скончавшаяся в схиме в 1331 г.; жена Симеона Гордого — Анастасия (литовка Августа); жена его брата Ивана Ивановича — Александра... Общий для мужчин и женщин древнерусский обычай приуготовления к кончине.

       Все эти постриги княгинь, какие бы мотивы их ни обусловливали, были возможны потому, что живая вера, которая покорна воле Божией, направляла их судьбу; возможны они были и потому, что древнерусский семейный быт с его строгим церковно-бытовым укладом, включавшим ежедневное молитвенное правило, посты, поклоны... с искренним, жалостливым нищелюбием и страннолюбием, с усердным прилежанием церковному культу и чтению религиозно-назидательных сборников и житий святых — сближал мирскую жизнь и монашескую. Между ними не было пропасти, которая впоследствии разобщила до противостояния, до противоречия... Женская доля древнерусской княгини в «мире сем» и существование «не от мира сего» сближались, соприкасались, свободно и легко переливались друг в друга, как вода в двух сообщающихся сосудах. В глубине существа своего каждая представительница высшего круга в Древней Руси, достойная своего звания, должна была таить в себе инокиню. Княгиня или боярыня не могла не знать и не ждать, что рано или поздно, а быть ей в клобуке. Монашество существовало где-то совсем близко, рядом с теремом, казалось явлением и предусмотренным, и предуказанным в тяжелых или роковых потрясениях женской жизни, а также для пристойного ее увенчания: либо перед смертью, либо для устроения религиозно-осмысленного существования незамужних княжеских и боярских дочерей.

       Крепкие религиозно-нравственные устои определяли и быт, и личную судьбу русских жен княжеско-боярской среды, но только немногим суждено было войти в сонм «св. благоверных княгинь». По характеру добродетелей и преданности вере и православной Церкви св. княгини похожи друг на друга, но все же некоторые отличаются от других русских сестер: св. княгини (и княжны) Киевской Руси более напоминают иноземных принцесс или византийских царевен и цариц, нежели «благоверных княгинь» эпохи монголов. Объясняется это живым общением Древней Руси с Византией и Западной Европой — отношениями политическими, торговыми, родственными и культурными, а также сильным влиянием церковного просвещения.

       Византийская житийная литература в славянских переводах распространилась у нас после Крещения очень скоро, не только давая образцы женского пустынножительства, но и святости в миру, просвещенной и церковно-деятельной. Несколько представительниц императорского дома и греческой аристократии причислены к лику святых за заслуги перед Церковью и за высокое благочестие.

       В подвижницах Византии поражает величавый масштаб их религиозных запросов, словно византийская художественная культура, верная эстетике роскоши, наложила печать великолепия и на женское подвижничество. Участие в церковных бурях (борьба с ересями), исповеднический путь верности православию, отличное знание Священного Писания, богословских и философских вопросов, влияние на правителей и императоров, иногда соучастие в управлении, кипучая церковно-просветительская и благотворительная деятельность, иногда, наоборот, бегство от мира в пещеры и пустыни...— наконец, тайная или явная строгая, иногда суровая героически-беспощадная аскеза: строжайший пост, ложе на камнях, власяница, многолетний затвор...— все ярко, широко по размаху, глубоко сознательно и огромной силы воли. Вспомним хоть некоторые славные имена ⁵.

       Св. равноапостольная Елена, мать равноапостольного императора Константина. По просьбе сына, на склоне лет, уже 85-летней старицей, она отправилась в св. Землю разыскивать св. Крест Господень и места главных евангельских событий. Император Константин не считал себя достойным столь высокой миссии: немало пролил он крови на полях сражений... Раскопки увенчались успехом, была отрыта Вифлеемская пещера, пещера Гроба Господня, т. е. пещера Воскресения, а близ нее обрели Животворящий Крест. Воздвижение Креста Господня — великое событие всемирного значения относится к пасхальным дням 326 г. Через год, 28.VII.327 г. св. Елена почила в Константинополе.

       Св. Олимпиада-диаконисса (род. в 368 г.). Знатная, богатая, сирота с детских лет, она была воспитана сестрою епископа Иконийского Амфилохия — добродетельной Феодосией, женщиной выдающегося ума и редкой образованности. В 16 лет Олимпиаду выдали замуж за префекта Константинополя Небридия. Через 20 месяцев она овдовела и посвятила жизнь церковно-общественной деятельности. Благотворительность ее была щедра до безудержности: церкви, монастыри, епископские кафедры, странноприимные дома, больницы... всюду раздавала она свои дары. Хотя ей было только 30 лет, а не 60, как требовал устав, патриарх Нектарий за усердное служение Церкви посвятил ее в диакониссы. Она посещала узников, поддерживала ссыльных, приуготовляла крещаемых, помогала при богослужениях... Когда Константинопольскую кафедру занял Иоанн Златоуст, она стала его духовной дочерью и ревностной помощницей в церковно-общественной деятельности. Гонения на него вызвали гонения и на нее. Прямой нрав, обличительный пафос Иоанна Златоуста навлекли на него бурю негодования со стороны императрицы Евдокии и некоторых представителей Церкви. Кончилось тем, что его сослали сначала в Вифинию, потом в далекую Армению, где он почил в 407 г. Олимпиаду в покое не оставили: оклеветали, предали суду, разорили огромным штрафом и выслали в Никомидию, там она и скончалась. Взаимоотношения св. Иоанна Златоуста и св. Олимпиады запечатлены в сохранившихся 17 письмах, написанных Олимпиаде из ссылки. Они превосходны по литературным достоинствам и отражают высокую духовность двух христианских душ.

       Св. царевна Пульхерия, осведомленная в исторических, философских и богословских познаниях, соправительница юного брата (императора Феодосия II), а потом самостоятельная правительница. В юности дала обет девства, пребывала в посте, молитвах и трудах, ею основано было множество благотворительных заведений — странноприимных домов и больниц. Во время ее правления в империи был порядок и внешний мир. Все решения она принимала лишь после молитвы и выслушав достойных государственных людей. Пульхерия — выдающаяся церковная деятельница. Имя ее связано с Вселенским Собором в Ефесе (431 г. против ереси Нестория) и с Халкидонским Собором (451 г. против Евтихия). Отцы Собора отметили ее роль защитницы православия. Скончалась она в 453 г.

       Царица Феодора, жена императора Феофила. Она тайно поклонялась иконам и удерживала мужа от преследования иконопочитания. Овдовев в 842 г., как регентша малолетнего сына она управляла империей. Первое ее правительственное постановление — прекращение гонений на иконопочитание. Во время ее регентства установлено празднество «Торжества Православия» (в первое воскресение Великого поста). Свою жизнь она окончила в монастыре, за 8 лет до кончины приняв постриг. Скончалась в 867 г.

       Блаженная царица Феофания, супруга императора Льва. Первые годы она проводит с мужем в крепости, куда, по оговору кого-то из придворных, был заточен своим отцом ее муж, наследник престола. Дальнейшая жизнь блаженной Феофании уже во дворце. Внешне она утопает в роскоши, а тайно блюдет правила суровой аскезы: под царской одеждой носит власяницу, спит на голом полу, держит строжайший пост. Свою евангельскую настроенность изживает в неутомимой помощи бедным и кротком, ласковом отношении к подчиненным. Скончалась в 892 г.

       И там же в Византии целый сонм преподобных жен-пустынниц, поражающих, почти ужасающих наше воображение крайностями своей аскетической ревности. Пустыни Сирии, Палестины, Месопотамии, Египта, острова Эллады... всюду оставили они сияние своих страшных подвигов.

       Препод. Синклитикия, основательница, подобно Антонию Великому, пустынножительства в Египте (+ 350 г.). Дева Александра провела в затворе в могильной пещере близ Александрии 12 лет, лишь раз в день вкушая немного хлеба (+ 376 г.). Св. диаконисса Платонида, основательница общины девственниц в горах Месопотамии; обитель дала несколько замечательных подвижниц, из которых наиболее прославлена препод. Феврония, замученная в ужасных пытках во время гонений при Диоклетиане (+ 310 г.). Препод. Евпраксия, дочь богатого сенатора (при императоре Феодосии); оставшись сиротою, она раздала свое имущество бедным, отпустила на волю рабов, простила должников и отправилась в Египет подвизаться в монастыре строжайшего устава: в пище ничего приятного для вкуса (не дозволялись ни вино, ни елей, ни плоды), ели через день, иногда через два-три дня, не мылись, носили власяницу, труд во всю меру сил и слепое, до исполнения бессмысленных приказаний, послушание настоятельнице; больных не лечили (Господь сам исцеляет от недугов) и с миром не было никакого общения (только общалась одна привратница). Почила препод. Евпраксия 30 лет в 410 г. Препод. Евфросиния, 18 лет пребывавшая под видом инока-затворника в мужской Феодосиевской обители близ Александрии (+ 445 г.). Препод. Матрона, героически боровшаяся вместе со всей обителью против ереси монофизитов (+ 492 г.). Препод. Афанасия Эгинская — пустынножительница, некое приближение к образу препод. Марии Египетской (+ 881 г.). Препод. Анфуса Старшая (+ 759 г.). Препод. Феоктиста (+ 840 г.) и другие...— имен и житий без числа.

       Пример восточных отшельниц русских сестер в пустыню не повлек (женское монашество привилось у нас в византийских более мягких формах), зато, несомненно, в Киевский период можно подметить первые шаги наших «благоверных княгинь» в церковно-общественном направлении.

       Равноапостольная кн. Ольга (+ 969 г.) — первая крещеная русская княгиня, мудрая правительница, тонкий дипломат, предусмотрительный администратор.

       Св. Анна (в миру Ингигерда-Ирина, дочь шведского короля Олафа) — супруга Ярослава Мудрого, первая на Руси княгиня-монахиня; вместе с сыном Владимиром Ярославичем князем Новгородским содействовала построению знаменитого Софийского собора в Новгороде (+ 1050 г.).

       Св. Анна (Янка), сестра Владимира Мономаха, первая на Руси княжна-инокиня, настоятельница женского монастыря св. Андрея в Киеве (+ 1112 г.). Она ввела в своей обители устав, привезенный ею из Константинополя ⁶, куда она ездила к родственникам матери, рожденной византийской принцессы. В «Янчином» монастыре, как называли ее обитель, постриглась и дочь Владимира Мономаха — Марица.

       Конец XII в. украшает своеобразная и единственная в нашей агиографии подвижница, просвещенная церковная деятельница, усердная переписчица священных книг и великая путешественница — св. Евфросиния (в миру Предслава) Полоцкая (дочь кн. Георгия Полоцкого). В юности она приняла постриг и сначала жила затворницей при соборной церкви св. Софии в Полоцке, прилежно трудясь над переписыванием святых книг, раздавая вырученную плату бедным. Потом, с благословения епископа Илии, она основала под Полоцком женский монастырь при церкви св. Спаса на Сельце, куда вскоре поступили и ее четыре родственницы. Позднее она основала в Полоцке и мужской монастырь. Большая почитательница Греции и Востока, св. Евфросиния уже в преклонном возрасте (после 40 лет игуменства) исполнила желание всей своей жизни — предприняла паломничество в св. Землю. На пути имела встречу с имп. Мануилом, приславшим ей еще в Полоцк драгоценный дар — копию иконы Божией Матери Одигитрии, Теперь «с великой честью» он проводил ее до Константинополя. Здесь святая посетила патриарха (Луку) и проследовала далее. В Иерусалиме она ходила на поклонение ко Гробу Господню и искупалась во Иордане. Вскоре она заболела и через 24 дня преставилась (в 1173 г.), удостоившись перед кончиною получить ангельское извещение, что двери рая ей отверсты... Погребли ее в притворе храма в монастыре препод. Феодосия. Впоследствии, вероятно в 1187 г., при наступлении Саладина на Иерусалим ее останки были перевезены в Акру, оттуда в Киевские пещеры, где до XX в. они и пребывали.

       В «благоверных княгинях» Киевского периода чувствуется свобода инициативы, воля к деятельности, склонность к церковным и общественным интересам, стремление к просвещению. К сожалению, татарское нашествие затоптало первые весенние цветы и увело русскую княгиню (и княжон) с простора церковного служения в тесноту теремов и келий, где им предстояло лишь молиться и безмолвно страдать, разделяя горькую долю своих мужей и семей, беспомощно оплакивая горемычный свой народ в татарском полоне... Хотя некоторые из них и служили Церкви, с разрешения мужа и благословения епископа основывали монастыри или созидали храмы; хотя княгини-вдовы, матери малолетних сыновей («матерыя вдовы» по древнерусской терминологии) имели право сидеть на вдовьем «столе», наследовать от мужа вотчины, присутствовать на совещаниях бояр, но все же такого рода явления были исключением, без влияния на общий строй и быт и на самый тип «благоверной княгини» эпохи монголов. На византийские образцы они похожи мало и религиозную судьбу они изживали по-другому. На фоне византийского религиозного блеска, как трогательно-скромны, просты, незаметны, безгласны, даже как бы захолустны, наши княгини! Едва ли их жития вдохновят тех, кто воспитал свой религиозный вкус на греческой житийной литературе или восхищен столь же яркими образами святых патрицианок эпохи упадка Римской империи: Павлою, Руфиною, Меланией Старшей, Меланией Младшей... Пожалуй, никому, кроме нас, русских, даже и не почувствовать тонкой красоты спрятанного от всего мира кроткого страдания, трепета беззащитной жертвы, беспредельного терпения наших праведниц... Чтобы вообразить крестный путь их, надо оживить, хотя бы в общих чертах, страшную действительность именуемую «татарским игом».
 

       Татарщина была не только цепь фактов и событий, но и стихия власти, темной, лютой, до ужаса чуждой русскому народу, проникавшей в умы и сердца побежденных, создавая психологию унизительной, рабьей обреченности на полную зависимость от «поганых». Нашествие Батыя было самое невообразимо-ужасное, что только мог испытать молодой, храбрый, независимый, своевольный и предприимчивый народ — погром родной земли и порабощение на века...

       Рязанская Земля первая приняла удар. На границе ее погибли вместе с войском 6 доблестных рязанских князей. Трагическим был конец и рязанских княгинь.

       При взятии Москвы та же лютость: «князя взяли руками в плен», а население поголовно («от стара до ссущего младенца») перебили, город, села, церкви и монастыри все пожгли... «От Крещения не было такого зла...» (Лаврент. лет. 1237 г.).

       Скоро пал и Суздаль. Ограбили церкви, княжий двор пожгли и беспощадно расправились с населением: «чернецов и черниц, старых и попов, и слепых и хромых, калек и больных, и всех людей перебили, а молодых чернецов и черниц, и попов и попадей, и диаконов и сыновей их, все полонили в свой стан, а сами пошли ко Владимиру...» (Лаврент. лет. 1237 г.).

       Юрий Всеволодович, вел. кн. Владимиро-Суздальский, столицу не защищал; наспех собрав рать, решил дать решительный отпор врагу на реке Сити. Владимир был взят в его отсутствие. Погибла вся великокняжеская семья. Обоих сыновей захватили в плен на стенах города, княгиня Агафья, дочери Феодора и Феодосия, снохи Мария и Христина, внучата и множество бояр и боярынь вместе с владыкою, святителем Митрофаном, и многими людьми задохнулись в огне и дыму в церкви Богородицы, подожженной татарами; едва перед смертью успели принять постриг... «Остригошася вей в ангельский образ от владыки Митрофана...» (Лаврент. лет. 1237 г.).

       Бой на р. Сити — отчаянная, но безуспешная попытка обороны. Русское войско было разбито, а вел. кн. Юрий схвачен и обезглавлен. Погиб в бою и его племянник, беззваветно храбрый кн. Василий (Василек) Ростовский — олицетворение прекрасного древнерусского витязя. Летопись с восхищением отзывается о нем: «Красавец лицом, с очами светлыми и грозными, он был храбр, добр сердцем и ласков с боярами. Кто служил ему, ел хлеб и пил воду из его чаши, тот не мог забыть его, не мог быть слугою другого князя...» Татары, захватив его в плен, предложили ему перейти на их сторону. Василек с гневом предложение отверг — и был убит. Русская Церковь причислила его к лику святых мучеников. (Память его 4.III). Имя Василька надо запомнить. По прямой линии он прадед вел. кн. Анны Кашинской. Его мученический образ мог храниться в потомстве его, как пример и завет для сильных духом, как укор для малодушных.

       Весь остальной путь Батыя: кровь, дым и огонь... где бы он ни появлялся. Торжок... Тверь... и дальше и дальше уже в пределах новгородских. Около Старой Руссы (в 100 верстах от Новгорода), остановленные распутицей, татары повернули назад и направились к югу, сломив дорогой яростное сопротивление Козельска. Вся северо-восточная Русь была завоевана.

       Но русские люди и теперь духом не падали: была последняя надежда — существовал Киев и юго-западая Русская Земля. Однако скоро и им пришел конец...

       В 1239 г. Батый взял Переяславль и Чернигов. В 1240 г., после отчаянного боя на стенах города, сдали Батыю Киев, потом татары захватили Волынь и Галич.

       Гибель Киева ошеломила русский народ. Конец... Владычество монголов... Беда небывалая — и ужас... Разрушенные города, сожженные церкви, монастыри и села, бесчисленные, неизвестно куда угнанные и на каких азиатских рынках распроданные полоны, множество перебитых храбрых князей, всеобщая оторопь, загнанное население, попрятавшееся в лесах, болотах и оврагах... В прежней привольной жизни все смешалось, никто толком не знал в какую сторону смотреть, куда бежать...

       И все-таки... извести жизненную силу русского народа монголы не смогли. С национальной катастрофой народ не примирился,— скорбел, жаловался, роптал, плакал и молился, но живого голоса своего не утратил, как мертвец не замолк. Упавший дух укрепляли любовь к Русской Земле и память о незабвенно-славном прошлом. Свидетельства тому замечательные литературные памятники той эпохи.

       «Слово о погибели Русской Земли» несомненно было написано вскоре после Батыя (в половине XIII в.). С каким восторгом описывает анонимный автор красоту русской природы, несметные богатства, всеми благами цветущую Родную Землю: «...О светло-светлая и украсно-украшена Земля Русская!.. И многими красотами удивлена (наделена). Ты обогащена озерами многими, реками и колодезями досточестными, холмами крутыми, дубравами густыми, полями чистыми, зверями дикими и птицами бесчисленными, городами великими, селами дивными, садами монастырскими, строениями церковными, князьями грозными, боярами честными, вельможами многими! Всего Ты исполнена Земля Русская! О, православная вера христианская!» И далее говорится о широте размаха русских границ: «Отселе до утр, до ляхов... до чехов... до немцев, от немцев до Карелы, от Карелы до Устюга... и за Дышащим морем до болгар (на Волге), до черемис, до мордвы...— все покорено Богом христианскому народу...» И как грозны великие русские князья для своих соседей! Половцы, Литва, Венгрия, немцы — все трепетали-боялись их... а император Мануил даже слал дары из опасения, как бы Мономах не взял Царьграда... Наивная похвальба обрывается горестным вздохом... «так было раньше, а теперь приключилась болезнь христианам...» Какая болезнь? Все истолкователи отождествляют ее с нашествием Батыя. Этим вздохом отрывок и заканчивается.