ОГЛАВЛЕНИЕ

М.ХИТРОВ
Александр Невский

XVII

Вход в святые ворота Александро-Невской лавры.

XIV

Войны с литовцами и ливонскими немцами.- Поход 1262 года.- Раковорская битва.- Финляндский поход.

После сурового ответа, данного Александром послам папы, в Риме должны были потерять всякую надежду на добровольное подчинение русских. Но это не значило еще, что папы оставят Россию в покое. При известной всему миру настойчивости и строгой последовательности римской политики в достижении намеченных целей надлежало ожидать, что папы, потерпев неудачу в попытке совратить русских путем убеждения и лести, вернутся снова к обычному в то время способу обращения - посредством оружия. Действительно, вскоре после знаменитого посольства мы видим возобновление враждебных действий папства, направленных против нашего отечества. Презрительно смешивая русских с татарами, папа Иннокентий IV посылает в 1253 году епископам и духовенству Ливонии, Эстонии и Пруссии повеление проповедовать крестовый поход против татар, опустошающих Ливонию и Эстонию [270]. Вступивший в 1255 году на престол папа Александр IV спешит возобновить борьбу с православным русским народом, если можно так выразиться, по всей линии, поднимая против нас литовцев, ливонцев и шведов. Виды папы хорошо обрисовываются в его внушениях, обращенных к рыцарям: все земли, укрепления, местечки и города... даже то, что состоит под властью безбожных татар — все это мы принимаем в полную собственность св. Петра. По обращении в христианство (т. е. в католичество) все эти земли, в силу нашего определения, должны состоять на вечные времена под особым покровительством и защитой апостольского престола (sub speciali protoctione et defensione apostolicae sedis, postguam ad christianum cultum redacta fuerint, perpetuis temporibus permanere sancimus). Наибольшее внимание должно быть обращено на русских, держащихся греческой схизмы [271].
Особенное внимание пап начинает привлекать литовский народ, среди которого около половины XIII столетия совершалась знаменательная перемена. Литовцы долгое время подчинялись многим князьям. Набеги их на соседние земли были опустошительны, но при отсутствии единства власти не имели прочного завоевательного характера. В половине XIII столетия под давлением внешних обстоятельств среди литовского народа обнаруживается стремление к установлению единовластия [272]. Миндовг идет решительно к этой цели, не разбирая средств. Человек железной воли, необыкновенно хитрый и жестокий, не останавливающийся ни перед каким злодеянием, он представляет собою яркий тип основателя государства в варварские времена. Чего не достигал силой, того добивался он коварством, обманом и подкупом. Наш летописец говорит о нем: «Нача избивать братью свою и сыновце свои, а другая выгна из земле, и нача княжити один во всей земле литовьской» [273]. Кроме русских литовцы враждовали с немцами, уже успевшими покорить их соплеменников-пруссов. Сознавая невозможность бороться одновременно с русскими и немцами, Миндовг, чтобы обезопасить себя от нападений немцев и обеспечить успех наступательных действий против русских, объявил ордену, что готов принять католичество. Понятно, какую радость должно было произвести это известие во всем католическом мире. Новые, свежие силы отдавались в распоряжение папства. Литовцы позволяли рассчитывать на себя тем, что успели уже подчинить значительную часть православной Руси. Открывались дальнейшие виды на исполнение, при помощи их, заветного желания пап — подчинить русских своей власти. Папа был в восторге и, приняв Миндовга под свое покровительство [274], поспешил отправить приказание к ливонскому епископу, чтобы никто не смел оскорблять нового сына католической церкви [275], поручая в то же время епископу кульмскому венчать Миндовга королевской короной [276]. Далее, папа Александр спешит уже воспользоваться ревностью новообращенного, чтобы направить его против русских [277], и, заранее убежденный в успехе, повелевает рижскому архиепископу посвятить епископа в русские области... [278] Правда, Миндовг принял католичество притворно, точно так же как латыши и пруссы принимали его под мечами рыцарей [279]. К тому же он скоро убедился, что для немцев распространение христианства было лишь предлогом и оправданием их завоевательных замыслов. Вместо помощи против русских немцы под знаменем креста готовили иго его народу... Миндовг отрекся от христианства и королевского титула и снова вступил в борьбу с немцами. Тем не менее можно было предвидеть, что раз намеченная Римом богатая добыча так или иначе попадет в сети папской политики, что действительно и произошло столетием позже... Для России вражда литовцев с немцами представляла, конечно, большие выгоды, и южнорусские князья успешно действовали против Миндовга. Далеко не так удачно шли дела в земле Полоцкой. Последним полоцким князем упоминается в летописях Брячислав, тесть Александра Невского, но потом мы встречаем в стольном Полоцке уже Миндовгова подручника и племянника Тевтивила. За Полоцкой землей, по-видимому, такая же участь грозила и Смоленску. В 1252 году Миндовг послал своего дядю Выкынга и двоих племянников, Тевтивила и Едивида, воевать Смоленскую землю, дав им такой наказ: «Что кто возьмет, то пусть держит при себе!» Как раз в том же году Александр должен был оставить Новгород и спешить в Орду. Отсутствие грозного князя придало еще больше смелости литовцам. В 1253 году они сделали совсем неожиданный набег уже на новгородские земли и, рассеявшись в разные стороны, забирали скот, пожитки и пленников. Отъезжая из Новгорода, Александр оставил там князем второго своего сына — Василия. Молодой князь, стремясь подражать подвигам своего великого отца, быстро собрал войско и погнался за литовцами, которые с большой добычей уже подвигались к своим пределам. У Торопца новгородцы настигли варваров и вступили с ними в жаркий бой. Василий Александрович сражался геройски и своим примером воодушевлял других. Отбив всю добычу и пленников, «новгородцы отметили за кровь христианскую». Этот первый опыт показал, что Александр мог рассчитывать на своего сына. Через пять лет литовцы сделали, однако, новый набег под Смоленск и «взяша Войщину на щит» [280]. Отсюда они направились к Торжку, жители которого мужественно выступили было им навстречу, однако варвары, ведя беспрерывные войны, научились военным хитростям и устроили русским засаду, причем «овых избиша, а инех изымаша, и много зла бысть в Торжку» [281]. Но вскоре затем Миндовг рассорился с рыцарями, и в 1262 году литовцы уже вместе с русскими участвуют в походе на немцев.
Ливонские немцы еще более, чем литовцы, рады были удалению из Новгорода чудского победителя. Немедленно по его отъезде, собрав большие силы, они подступили в 1253 году к Пскову, который был как бы передовым постом Русской земли против немцев. Как и в 1242 году, немцы сожгли и разграбили посад. Застигнутые врасплох, псковичи заперлись в городе, но не пали духом. Ледовое побоище еще у всех было свежо в памяти. Собравшись с силами, они бодро выступили из города и бросились на неприятелей. Недаром говорили про них немцы: «Псковичи — это народ свирепый! У них вооружение блестящее, а шлемы сияют, как стекла» [282]. Между тем новгородцы, узнав о нападении, спешили с молодым князем на помощь. Один слух о приближении новгородцев навел страх на рыцарей, обратившихся в поспешное бегство. Не теряя времени, новгородцы воротились домой и, быстро приготовившись, отправились за Нарову во владения немцев, совсем не ожидавших нападения с этой стороны и потому не оказавших отпора, и «створиша волость их пусту». В то же время и псковичи при виде столь быстрой помощи погнались за отступавшими немцами, по следам их вступили в Ливонию и, принудив к бою, «победиша я». «Окааннии преступници крестного целования» [283], отложив свою гордость, как и в 1242 году, униженно просили мира, соглашаясь на все требования победителей. Мир был заключен «на всей воле новгородской и псковской» [284].
Занятый важнейшими делами, Александр теперь, конечно, только издали мог следить за борьбой с врагами России на ее западной окраине, являясь с помощью только в случае крайней нужды, как это было, например, в 1262 году, уже незадолго до его кончины. Побуждаемые посланиями папы Александра и раздраженные изменою Миндовга, истребившего в своей земле всех католиков, ливонцы открыли вновь враждебные действия против Новгорода и Литвы. Александр получил известие об этом как раз в такое время, когда ему невозможно было принять личное участие в походе: ему необходимо было спешить в Орду, чтобы спасти русский народ от грозивших ему в то время ужасных бедствий. Тем сильнее был его гнев на «окаянных преступников правды», спешивших воспользоваться трудным положением его и России, и он решился расправиться с ними так, чтобы они живо припомнили времена Ледового побоища. Как ни тяжело положение России, но он не уступит им ни пяди родной земли, он покажет им, что рука России еще высока! Святая Русь заслонила собою Западную Европу, приняв на свою богатырскую грудь все удары варваров, а спасенные ею, так недавно сами содрогавшиеся свирепости неодолимых монголов, стремятся воспользоваться положением многострадальной земли, чтобы безнаказанно оскорблять ее, прилагать раны к ранам! Всевышний не оставит таких поступков безнаказанными!.. Такие чувства, без сомнения, одушевляли Александра, когда он делал распоряжения относительно похода против немцев в 1262 году. Для достижения возможно полного успеха он не пренебрег даже содействием литовцев. Заключен был союз с литовским князем Миндовгом, жмудским Тройнатом и полоцким Тевтивилом. Все низовые полки отпускал Александр, вверив начальство над ними своему брату Ярославу, князю тверскому, и зятю Константину с тем, чтобы они во главе с сыном его Димитрием, княжившим тогда по распоряжению отца вместо Василия в Новгороде, и с храброй его новгородской дружиной двинулись в Ливонию [285]. Между тем неукротимый Миндовг, не дождавшись прихода русских, ворвался в пределы Ливонии и, внося всюду опустошение, явился под стенами Вендена. «Опустошил он всю землю,— печально говорит немецкий писатель,— и оставил следы своего зверства, на какое только был способен этот отступник и враг христианского имени» [286]. Но без помощи русских Миндовг мог совершить только опустошительный набег, а между тем русские замедлили в походе. Поэтому литовский князь, удовольствовавшись большой добычей и опустошением неприятельской земли, вернулся домой. Но немцы не успели еще успокоиться, как появились русские с другой стороны. Целью их похода был Юрьев, старинное достояние Русской земли. Немцы превратили его в сильную крепость, с большим количеством жителей и сильным гарнизоном. Город был обнесен тремя каменными стенами, под защитою которых враги «пристроили себе на городе брань крепку». Видно, велико было раздражение русских прочив неугомонных врагов: не теряя времени в правильной осаде, вожди решились на немедленный приступ. С неукротимой отвагой бросились русские на приступ и быстро овладели посадом. Так «сила честного креста и св. Софии всегда низлагает неправду имеющих... Ни во что же твердость та бысть!» — замечает летописец [287]. По обычаям того сурового времени, город был сожжен, имущество разграблено, набрано много пленных. Урон русских был весьма незначителен. Поэтому с трудом верится немецкому историку, утверждающему, что магистр ордена Вернер, собрав войско, напал на русских и, отбив добычу, вслед за ними ворвался в Новгородскую землю и произвел страшное опустошение. Русские летописи ничего не говорят об этом. Мир был заключен в том же, 1262 году. Памятником похода осталась договорная грамота с немцами, писанная от лица Александра и сына его Димитрия [288].
Распоряжения относительно этого похода были последним делом Александра по отношению к ливонским немцам. Не раз и впоследствии возобновлялась вражда с ними, но заслуга Александра состоит в том, что он указал русским путь к победам и этим как бы завещал стоять до конца за русское достояние. Особенно замечательна была война, происшедшая в 1268 году, пять лет спустя по кончине Невского. Сын Александра Димитрий был опять в числе главных участников знаменитого похода, в котором «совкупишася вся княжения русьская в Новгород со множеством вой своих», между тем как с другой стороны также «совкупися вся земля немецкая» [289]. При Раковоре произошла страшная битва, напомнившая всем Ледовое побоище. Так же, как на льду Чудского озера, Русь, одушевляемая «храборством великого князя Дмитрия», сломила железный строй рыцарей «великие свинии», так же гнала их, устилая землю трупами, на протяжении семи верст, и только темная ночь прекратила побоище, Видно, дух Александра еще был жив в новгородцах и псковичах!..
Псковские древности.

Во Пскове дело Александра продолжал доблестный Довмонт. бывший литовский удельный князь, бежавший из Литвы и нашедший на Руси вторую родину [290]. Получив при святом крещении имя Тимофея и сделавшись псковским князем, Довмонт поспешил породниться с домом Невского, память которого была священною для псковичей, женившись на внучке Александра, дочери Димитрия Александровича. Так как Довмонт со своими псковичами также участвовал в славной Раковорской битве и сильно опустошил раковорскую область до самого моря, на другой год магистр ордена Отто фон Роденштейн собрал ополчение и, подступив к Пскову, начал громить город стенобитными орудиями. В 1269 году во Пскове как бы повторились памятные дни весны 1242 года. Так же, как тогда, горячо молились граждане в соборном храме Св. Троицы вместе со своим князем, который, подобно Невскому, не полагаясь на силы человеческие, смиренно сложил свой меч у алтаря. По окончании богослужения игумен препоясал князя этим мечом и благословил на брань за веру и родину. «Слышал я о мужестве вашем,— восклицал Довмонт, ободряя свою дружину напоминанием о Ледовом побоище.— Потягнем, братья, за Святую Троицу и святые церкви и за свое отечество!» [291] Одушевленные надеждою на помощь свыше, псковичи сделали геройскую вылазку и причинили большой урон неприятелю, а весть о приближении новгородцев заставила магистра поспешить отступлением [292].


Копорье.

Ничто так ясно не говорит нам, сколь «честно и грозно» было имя Александра у западных соседей России, как то обстоятельство, что немедленно после удаления его из Новгорода все они по очереди начинают усиленно нападать на русские области. Шведы также не захотели отстать от ливонцев и литовцев. Не довольствуясь распространением своей власти и католичества в Финляндии, они не переставали думать о захвате новгородских владений. В 1256 году, собрав большие силы, шведы в союзе с датчанами под начальством Дитмана появились на берегах Наровы и стали здесь чинить крепость; новгородцы были поражены дерзостью неприятелей и немедленно отправили посольство к великому князю с просьбой о помощи. Положение их было тем более затруднительно, что у них не было вождя [293]. Княживший в Новгороде Василий Александрович находился в то время во Владимире у отца. Но, известив Александра, новгородцы и сами не бездействовали, может быть, из опасения, что Александр, занятый в то время весьма важными переговорами с татарами об исчислении русского народа с целью определения количества дани, или не поспеет прибыть вовремя с полками Суздальской земли, или и совсем не будет иметь возможности оказать им необходимой помощи. Из Новгорода разосланы были гонцы во все волости с призывом к поголовному ополчению. Призыв не пропал даром: быстро собирались отовсюду полки, и силы возрастали. Уже приготовления новгородцев настолько напугали врагов, что они поспешили подобру-поздорову убраться за море, оставив свою крепость недостроенною [294]. Но дерзкая попытка не должна была остаться безнаказанной. Как ни занят был в то время Александр, он решился проучить старинных врагов своих и добиться во что бы тр ни стало прекращения враждебных действий с их стороны. Он решился лично явиться на помощь новгородцам.
Предприятие 1256 года весьма замечательно. Что сам Александр придавал ему серьезное значение, видно из того, что он взял с собою митрополита Кирилла, как бы давая понять, что дело касается не одного Новгорода. Далее, самые действия Александра во время похода, как увидим, весьма любопытны и знаменательны, обнаруживая его планы, клонившиеся не к одному только отражению нападавших врагов. В Новгород Александр прибыл зимою с полками суздальскими и присоединил к ним дружины новгородские. Ясно было, что, несмотря на суровое время года, князь отправляется в поход, но — куда? Этого никто не знал. «Не ведяху, кде князь идет...» [295] Ходили слухи, может быть и намеренно распускаемые, что дело идет о войне с Чудью, как русские называли финнов, но наверное никто ничего не мог сказать. Александр, видимо, скрывал цель предприятия, на что, разумеется, он имел свои причины. В самом деле, можно было опасаться, что, узнав о трудностях дальнего похода, новгородцы, несмотря на присутствие представителя высшей духовной власти, выкажут нежелание следовать за князем и подвергаться всем предстоявшим лишениям. Не менее важно было и от врагов скрыть конечные цели похода. Окончив приготовления и по своему всегдашнему обыкновению помолившись у св. Софии, Александр приказал войскам выступать к Копорью. Митрополит также шел с войском... В Копорье князь остановился, чтобы дать необходимый отдых войску ввиду предстоявших ему трудов. Здесь только все узнали, что пойдут в Финляндию, что князь вознамерился покарать шведов в их собственных владениях. Немедленно среди буйных новгородцев начались волнения. Многие из них по торговым делам, конечно, посещали Финляндию и были знакомы с этой страной. Зачем было идти в эту «страну озер» и чародеев, где высятся гранитные скалы, горные цепи, поросшие лесами «дремучими», где завывают ветры «буйныя», где в бесчисленном множестве затрудняют путь болота «стоячия» и озера «бурныя», где реки «свирепыя» шумят водопадами, где царствуют туманы, непроглядные? Что делать в этой стране вечного мрака в зимнее время, когда не отличить дня от ночи во время короткого тусклого просвета? Чем воспользоваться в этой стране с ее скудной, однообразной растительностью, с жалкими деревушками, ютящимися в прогалинах лесов по берегам рек, состоящими из изб-землянок, похожих на шалаши? Правда, шведы, покоряя эту страну, постоянно готовы нападать и на новгородские земли, но разве не миновала опасность? Разве одни приготовления Великого Новгорода не устрашили дерзких врагов? Такие толки раздавались по лагерю, смущая и суздальские полки. Но любовь и доверие к славному вождю превозмогли недовольство. Незначительная часть новгородцев, правда, оставила князя, но большая часть войска изъявила полную готовность повиноваться и следовать за своим вождем, куда ни поведет. Александр не препятствовал уходу недовольных, находя, быть может, что удаление вредных элементов принесет даже пользу среди предстоящих трудностей.

Выступление в поход.

В Копорье митрополит благословил князя и войско и возвратился в Новгород. Александр двинулся в путь.
Финны, населяющие Южную Финляндию, делятся на две семьи: в юго-западной части живут тавасты, «Чудь белоглазая». Светлокудрые, с голубыми глазами, широким лицом и носом, коренастые, широкоплечие — они представляют собою типичных финнов. Вялые, неповоротливые, угрюмые, злопамятные и подозрительные, вечно молчаливые — они слыли за колдунов и чародеев. Между тавастами свое влияние распространяли шведы. В восточной части Финляндии жили карелы, более стройные, с правильными чертами лица, с серовато-синими глазами, с густыми темно-русыми волосами, ниспадавшими локонами на плечи. В духовном отношении карелы гораздо живее, общительнее, деятельнее тавастов, добродушны и ласковы. Между ними новгородцы распространяли свое влияние и даже окрестили их в православную веру в начале XIII столетия. Карелы не раз в союзе с новгородцами боролись против шведов. В 1187 и 1188 годах они вторгались даже в пределы Швеции, проникали в Меларское озеро, умертвили епископа упсальского, сожгли и разорили город Сигтуну. Впоследствии такой же участи подверглись город Або и другие шведские владения в Финляндии. Карелы враждовали и с тавастами, владения которых раньше простирались далее на восток, между Ладожским озером и Северной Двиной. К тавастам же принадлежало, по-видимому, и племя ямь, или емь, часто заодно со шведами нападавшее на владения новгородцев.
Потерпев в 1240 году поражение на берегах Невы, Биргер далеко не отказался от своих планов и решился достигнуть их более осторожным и обдуманным образом действий. Так, он в 1242 году выстроил замок Тавастгус, в обеспечение шведской власти в Финляндии [296]. В 1249 году неутомимый ярл решил окончательно закрепить за шведами всю Финляндию и для этой цели вступил в союз с ливонскими немцами. Рижский епископ, по благословению папы Александра IV, задумывал уже учредить новую латинскую епископскую кафедру в финских землях, находившихся под влиянием Новгорода, среди карелов и соплеменных им ингров. Для выполнения этого плана решено было оттеснить новгородцев и для прочности дальнейших действий против них основать на реке Нарове крепость. Дело шло, таким образом, о полном подчинении всей Финляндии шведам и католицизму и об устранении влияния русских среди финнов. Прочно покоренная страна должна была, очевидно, сделаться базисом, откуда уже можно было приступить и к захвату Новгородской земли.
Видно, что Александр Ярославич слишком хорошо знал о положении дел, что, несмотря на сопротивление близоруких новгородцев, на свои трудные обстоятельства и на суровое время года, решился предпринять поход в Финляндию. Приходилось идти малознакомой местностью, К счастью, между туземцами нашлись проводники, так называемые шестники, которые шли с войском; но и они, несмотря на привычность к условиям местности, гибли в большом количестве при страшных переходах по пустынным ущельям гор и топким болотам. «Бысть зол путь,— говорит летописец,— акы же не видали ни дня, ни ночи» [297]. Но могучая воля Александра и самоотвержение воинов преодолевали все трудности. В сумерки, почти ощупью, терпя недостаток во всем, войско, однако, бодро подвигалось вперед. Великий князь разделял с войсками все лишения, одушевляя их своим примером. И вот, неожиданно явившись в неприятельской стране, Александр, по выражению историка, «прошел по ней, как Божия гроза, из края в край» [298]. Шведы, пораженные ужасом, или бежали на родину, или попрятались в укреплениях. По крайней мере, мы ничего не знаем об их действиях во время похода. Оставленные ими на произвол русских туземцы могли оказать только слабое сопротивление. Опустошительным ураганом пронеслись русские по стране и по всему поморью и возвратились в Новгород с большой добычей [299].
«Мы положительно ничего не знаем, что имел в виду Александр Ярославич, предпринимая поход против шведов,— говорит один из жизнеописателей Александра.— Быть может, кроме желания наказать их за нарушение прав народа, он имел еще что-нибудь и другое в виду; может быть, в его светлой голове зародилась та же мысль, которая через четыре с половиною столетия была осуществлена Петром Великим...» [300] Во всяком случае, поход в Финляндию достиг своей прямой цели, разрушив все планы наших врагов, которые должны были убедиться, что ни отдаленность, ни трудности не в состоянии остановить могучей воли, управлявшей судьбами России. Впечатление этого похода, вероятно, было весьма сильно. «Славна бысть земля страхом и грозою его» [301]. Только 37 лет спустя шведы осмелились снова начать враждебные действия против русских [302], но тогда обстоятельства на Руси уже сильно изменились... Можно сказать, Новгород и его обширная область навсегда были спасены для России благодаря подвигам Александра. Богатырь Древней Руси через ряд веков подает руку богатырю новой: Петр начал с того, чем окончил Александр.
Но отражая враждебные нападения, в то же время Александр, насколько хватало у него досуга, далеко не прочь был способствовать сближению европейцев с русскими; напротив, мы видим в его деятельности черты, показывающие, что он хорошо понимал пользу, которую могли европейцы оказать русским своими познаниями, искусством, ремеслами и т. п. Посольство в Норвегию к Гакону несомненно обнаруживает попытку завязать дружественные связи с европейскими государями. Громкая слава и обходительность Александра немало иностранцев привлекали к нему на службу [303]; по свидетельству летописца, он был кормитель и своим и чужим... Не его вина, что ему пришлось вести более войны, чем устраивать мирные связи с европейцами!
Закончим наш очерк отношений Александра к Западу за время его великого княжения словами поэта:
        О витязь, делами твоими
        Гордится великий народ!
        Твое громоносное имя
        Столетия все перейдет'

А. Толстой

Александровская церковь в Александро-Невской лавре.

XV

Александро-Невская лавра.

Заслуги св. Александра пред Россией по отношению к монголам.— Положение монгольской державы.— Первые попытки обложения данью.— Указы верховного хана.— Великие труды св. Александра.— Значение данничества.— Повинности русского народа.— Устранение вмешательства монголов в дела внутреннего управления.

Нельзя исчислить всех благодеяний, оказанных Провидением нашему отечеству в продолжение его прошедшей жизни. Особенно ясно небесное покровительство проявлялось в трудные годины нашей истории. Благо нам, если мы чаще будем вспоминать это и, неизменно веруя в высшее руководительство судьбами людей и народов, уповать не на одни только человеческие успехи и усилия! Можем ли мы считать одним случайным совпадением то обстоятельство, что в самую трудную эпоху монгольского ига, в первое его двадцатипятилетие, когда характер тяготевшего над нами иноплеменного владычества только что определялся, когда только что намечались наши отношения к монголам, судьбы России находились в руках Александра? Нет,
        ...не вотще от Бога гений
        Ниспосылается в народ!

Майков

Что Александр заслонил и избавил наше отечество от конечного порабощения, сумел предотвратить новые страшные погромы и удержать татар вдали, не допустив их расселиться по Русской земле и завести свои порядки, что вся наша зависимость выразилась в виде внешней покорности и дани, что мы сохранили неприкосновенными свой родной язык, свое политическое устройство, свое управление и свой суд, что православная вера как была, так и осталась главной воспитательной силой русского народа, что благодаря всему этому мы сохранили возможность восстановления своих сил и дальнейшего их развития — всем этим в значительной степени мы обязаны деятельности Александра, а это такая заслуга, которой Россия не забудет никогда, как бы ни было велико ее мировое значение в настоящем и в грядущие века, как не забывает сын своей матери, хранившей его своей любовью в годы беспомощного детства!
Завоевательный пыл, одушевлявший монголов в течение нескольких десятилетий со времен Чингисхана, со второй половины XIII столетия уже значительно ослабел: за все это время монголы со страстью предавались расширению своего владычества, сопровождая свои походы страшным грабительством и беспощадным истреблением населения. Наконец, верховный хан Менгу пришел к мысли о том, чтобы крепче связать отдельные земли своей громадной империи, раскинувшейся на необъятном пространстве от берегов Великого океана до Карпатских гор. Но было уже поздно... Монгольской державе уже грозила участь, подобная той, которой подвергались все завоевательные восточные царства, какие только знает история с отдаленных времен библейской древности: изнеженность повелителей, внутренние междоусобия и кровавые распри за престол всегда быстро вели их к распадению. Невозможность сосредоточить в одном центре все нити управления громадными подвластными землями становилась все очевиднее, интересы верховного хана и ханов-подручников все более расходились. Стремления последних к большей самостоятельности совпали со стремлениями отдельных народов, покоренных монголами, к возвращению себе свободы от иноземного владычества. Страна за страною, едва оправившись от последствий страшных погромов, как и следовало ожидать, поднимались против завоевателей. Правда, эти попытки вначале были подавляемы со страшной свирепостью. Так, например, Гулагу, брат Менгу, получил в свое распоряжение пятую часть монгольских сил и вновь разгромил Персию и Сирию» причем множество городов еще раз были обращены в развалины. Но, усмирив эти страны, Гулагу объявил себя независимым властителем Персии, приняв титул Ильхана. В пределах Кипчакской орды также показывались признаки разложения. Ногай, один из подручников кипчакского хана, властвовавший над ордами, кочевавшими к северу от Черного моря, провозгласил себя самостоятельным ханом и вступил в союз с Михаилом Палеологом, который, изгнав латинцев из Константинополя, восстановил Византийскую империю. Союз был скреплен родственными узами: Михаил выдал свою дочь Евфросинию за Ногая... От проницательного взора Александра, без сомнения, не укрылись признаки беспорядков, грозивших гибелью империи монголов.
Первые попытки воспользоваться правом завоевателей со стороны монголов мы видим еще в первые годы княжения Ярослава. «Побежденные,— говорит Плано Карпини,— обязаны давать монголам десятую часть всего имения, рабов, войско и служить орудием для истребления других народов. В наше время Гаюк и Батый прислали в Россию вельможу своего с тем, чтобы он брал везде от двух сыновей третьего; но сей человек нахватал множество людей без всякого разбора и переписал всех жителей, как данников, обложив каждого из них шкурою белого медведя, бобра, куницы, хорька и черною лисьею; а неплатящие должны быть рабами монголов» [304]. Но это первое появление ханского посла, какого-то мусульманина, для сбора дани скорее можно назвать просто грабительским набегом с целью нахватать как можно больше добычи и пленных, чем серьезной попыткой установления каких-нибудь условий зависимости. Не могло быть речи даже относительно определения известного количества дани, вносимой русскими. Монголы все еще продолжали довольствоваться покорностью завоеванных стран, неопределенным количеством дани и подарками, доставляемыми из России князьями. Но Менгу, желая ввести большую определенность в отношения между победителями и побежденными, издал несколько клонившихся к этой цели указов, например, относительно почты, налогов и т. п. [305]. Вместе с тем во всех завоеванных землях должна быть произведена поголовная перепись всех жителей. Ни Батыя, ни сына его Сартака в живых уже не было. Батый умер в 1253 году, а Сартак вскоре был убит своим дядей Беркаем, который и объявил себя ханом с согласия Менгу. Он-то и должен был позаботиться об исполнении распоряжений верховного хана на Руси, для чего и назначил вельможу Улавчия, с которым непосредственно, равно как и с послами верховного хана, должны были иметь дело русские князья. Наши летописи не говорят о том, какие требования к русским должны были предъявить татары в силу распоряжений верховного хана. Вероятно, эти требования были обширны и клонились ни более ни менее как к уничтожению всякого следа независимости Русской земли и к окончательному включению ее в разряд вполне подвластных земель. Кто знает, может быть, нашему отечеству грозила участь Камской Болгарии или земли Половецкой, бесследно затерявшихся среди народностей, нахлынувших из Азии. Останутся ли наши князья на положении более или менее самостоятельных правителей в утвержденных за ними уделах, или, устранив их, монголы захотят сами взять правление в свои руки, поселившись на Руси со своими полчищами? Но не предполагая даже этого крайнего, однако вовсе не невероятного, бедствия, можно было опасаться, что монголы могут сильно стеснить деятельность князей постоянным вмешательством в дела внутреннего управления, в гражданский суд, в военное дело. Наконец, в каком виде и в каких размерах будут установлены повинности русских, не лягут ли они слишком тяжелым бременем на не успевший еще оправиться народ? Не грозит ли ему такое рабство, которое, убив в нем все высшие стремления, низведет в положение бесправных рабов, наподобие райи в славянских землях, покоренных турками? Подобного рода опасения и тяжелые думы, без сомнения, волновали душу Александра при вести о готовившихся событиях. Что он мог противопоставить со своей стороны властолюбию и алчности завоевателей? Как поладить с варварами, признающими лишь один аргумент — силу? Без сомнения, немало слез пролил в пламенной молитве перед Богом Александр Ярославич, прося вразумления, помощи и небесного покровительства своему отечеству и православным людям. В значительной степени он мог рассчитывать на расположение к себе монгольских властителей и их вельмож, на свои связи и знакомство с влиятельными лицами, которые он постарался приобрести во время своих путешествий в Кипчак и в Монголию, мог еще раз с большим успехом, в качестве великого князя, ходатайствовать за свой народ. Внимательное изучение характера и быта монголов и приобретенное опытом умение обращаться с ними также могли давать ему надежду на более или менее благоприятное разрешение предстоявших задач. «Здесь Александр должен был напрячь все силы своего необыкновенного ума, чтобы сколько-нибудь отстоять права Руси и не довести народ до совершенного разорения. Здесь он должен был работать как для настоящего облегчения подданных, так и для будущей возможности восстановить самостоятельность и независимость государства. От его тогдашних соображений и умения вести дела с татарами почти решительно зависела будущая судьба России» [306]. Не пренебрег он воспользоваться хорошо ему известной жадностью варваров: и он сам, и по его поручению русские князья, особенно сыновья Василька Константиновича, Борис и Глеб, часто путешествовали с богатыми дарами то в Кипчакскую орду, то в Великую Монголию к верховному хану и его министрам, то к Улавчию [307]. Один из братьев — Глеб Василькович — даже женился в Монголии, вероятно, на какой-нибудь монгольской княжне, принявшей христианство, надеясь «сим брачным союзом доставить некоторые выгоды утесненному отечеству» [308]. Главное внимание Александра, кажется, было устремлено на то, чтобы как можно более расположить в свою пользу тех лиц, которым было поручено исполнение ханских указов, но, судя по продолжительности и трудности хлопот, ло многочисленности поездок в Орду, можно полагать, что монголы долго не сдавались, настаивая на строгом применении ханских указов. Предварительные переговоры, по словам наших летописей, тянулись в течение двух лет, а по монгольским известиям—четыре года, от 1253 до 1257 года, что гораздо вероятнее. Каждый шаг вперед в разрешении поднятых вопросов стоил дорого. Уступки делались постепенно. Не зная содержания самых переговоров, мы можем делать только более или менее вероятные догадки. Рассчитывая на корыстолюбие монголов, Александр мог внушать им, что естественные богатства России велики, трудолюбивое население может воспользоваться ими, чтобы угодить своим повелителям и богатыми данями заслужить их милостивое покровительство. Но для этого не следует доводить народ до отчаяния, не следует нарушать привычного течения его жизни какими бы то ни было нововведениями, оскорблять его веру, необходимо оставить управление в руках князей, которые сжились с народом и которым он привык повиноваться. Гораздо удобнее для монголов иметь дело с князьями, чем непосредственно с народом, возложив на князей ответственность за покорность народа и исправное исполнение повинностей. Большие перемены могут вызвать восстания, которые поведут к новым погромам, к истреблению народонаселения и окончательному опустошению страны. Без сомнения, все подобные доводы оказали бы мало действия на татарских сановников, если бы не были подкрепляемы щедро рассыпаемыми дарами и всем обаянием личных достоинств Александра, который умело пользовался всеми сторонами характера монголов, своей прямотой усыпляя их подозрительность, смирением и покорностью действуя на их надменность, располагая ласковым обращением к благодушному настроению. Недаром Александр представляет собою характерный тип истинно русского человека, а давно уже замечено, что русские обладают особенным умением ладить с азиатами.
Переговоры первоначально, кажется, происходили в России, но затем Александр, захватив с собою племянника Бориса Васильковича Ростовского и брата Андрея, которому успел вымолить прощение, отправился в Орду. При нем же находились и послы Великого Новгорода Елевферий и Михаил Пинешинич, так как монголы, хотя и не были в Новгороде, ни за что не соглашались оставить богатый город без обложения данью наравне с другими городами России. В Орде указы верховного хана разрешены были в форме более или менее благоприятной для России. «Сановники монгольские, убежденные и подкупленные Александром, успели представить хану дела в таком виде, что он согласился ограничить определение отношений России к монголам почти единственно исчислением народа и раскладкою условной дани и некоторыми повинностями под надзором особых чиновников, заведовавших собственно сбором податей и исправным отправлением повинностей с тем, чтобы всеми прочими делами по управлению заведовали утверждаемые ханом природные русские князья, которым даже предоставлено было право вести войну и заключать мир с кем угодно, без всяких отношений к хану, как государям самостоятельным и независимым» [309].

Монета Александра Невского.

По окончании всех переговоров Александр, хотя нравственно и физически измученный, спешил возвратиться в отечество: он живо сознавал необходимость подготовить народ к приезду татарских численников. Какое-либо проявление народного неудовольствия, малейшая неосторожность могли погубить все плоды долгих усилий. Действительно, зимой 1257 года прибыли численники и изочли «всю землю Суздальскую, и Рязанскую, и Мюромьскую, и ставиша десятники, и сотники, и тысящники, и темники и идоша в орду, толико не чтоша игуменов, черньцев, попов, крилошан, кто зрит на Св. Богородицу и на Владыку» [310]. Тяжело было нашим предкам подвергаться поголовному исчислению: чувство народной чести и независимости еще живо было в сердцах русских, но скрепя сердце приходилось покоряться горькой необходимости. Вполне сочувствуя скорби народной, мы, однако, не должны забывать, что не одному русскому народу суждено проходить ту или другую, более тяжелую или более легкую, школу исторического воспитания. Западные европейцы проходили ее в то время в тяжкой форме феодального гнета, лишавшего население не только имущества, но и свободы. Нас постигало данничество, форма зависимости сравнительно более легкая. Известный писатель, выясняя значение зависимости в ходе исторического воспитания народов, говорит, что «зависимость играет в народной жизни ту же роль, какую играет в жизни индивидуальной школьная дисциплина или нравственная аскеза, которые приучают человека обладать своею волею, подчинять ее высшим целям». Великие подвижники, подвергаясь посту, исполнению обетов, послушничеству и всем лишениям (пустыннической жизни, воспитывают свою плоть в послушное орудие духа и, торжествуя над стремлениями греховной природы, становятся способными на всякий подвиг для исполнения воли Божией. «Такой же характер имеет и та историческая или политическая аскеза, заключающаяся в различных формах зависимости, которую выдерживает народ, предназначенный для истинно исторической деятельности. Эта зависимость, приучающая подчинять свою личную волю какой-либо другой (хотя бы и несправедливой), для того чтобы личная воля всегда могла и умела подчиняться той воле, которая стремится к общему благу,— имеет своим назначением возведение народа от племенной воли к состоянию гражданской свободы» [311]. Так, премудрость миродержавного Промысла обращает самое зло к достижению благих и полезных целей. Тяжкие уроки истории и жизни сокрушают человеческую гордыню и заставляют подчиняться высшему нравственному закону. Не с большим ли смыслом и чувством преданности произносит человек, горьким опытом изведавший тщету одних человеческих усилий, святые слова: «Да будет воля Твоя!» Наши смиренные летописцы выражают тот же закон истории и жизни, когда, поведав об исчислении и обложении народа данями, прибавляют: «Се же все бысть на Русьской земли грех ради наших» [312].
Красноречивые проповедники тех времен также старались разъяснить народу смысл постигших его несчастий.
«Не так скорбит мать, видя детей своих больными, как скорблю я, грешный отец ваш, видя вас болящих делами беззаконными... Чего мы не навлекли на себя? Каких наказаний мы не претерпели от Бога? Не была ли пленена земля наша? Не были ли взяты города наши? Не в короткое ли время пали мертвы на земле отцы и братья наши?.. А мы, оставшиеся, не порабощены ли горьким рабством от иноплеменников?.. Мы и хлеба не можем есть в сладость. От воздыханий и печали сохнут кости наши. Что же довело нас до этого? Наши беззакония и наши грехи, наше непослушание, наша нераскаянность».
«Господь навел на нас народ немилостивый, народ лютый, народ, не щадящий ни юной красоты, ни немощи старцев, ни младости детей, ибо мы подвигли на себя гнев Бога нашего... Разрушены Божий церкви, осквернены священные сосуды, попрана святыня, святители сделались добычею меча; тела преподобных иноков брошены в добычу птицам; кровь отцов и братьев наших, как вода обильная, напоила землю. Исчезла крепость наших князей, военачальников; храбрые наши бежали, исполненные страха, а еще более братьев и чад наших отведено в плен. Поля наши поросли травою, и величие наше смирилось, красота наша погибла, богатство наше досталось в удел других, труды наши достались неверным. Земля наша стала достоянием иноплеменников... Свели мы на себя гнев Господа, как дождь с неба, подвигли на себя ярость Его, отвратили от себя великую Его милость... Отступим от всех злых дел, от разбоя, грабительства, пьянства, скупости, обиды, воровства, лжи, клеветы, резоимания (ростовщичества)» [313].
Так смотрели наши лучшие люди того времени на постигавшие Русскую землю бедствия, такими же мыслями руководился, без сомнения, и благоверный князь, стоявший во главе русского народа в то тяжкое время, смиренно признавая в грозных испытаниях проявление Высшей Воли и лишь заботясь о том, чтобы тяжкие удары окончательно не сломили народных сил.
В числе земель, подвергшихся исчислению, не упомянуты северные области: Новгород и Псков. Но перепись и там, как увидим ниже, была уже решена и только отложена до поры до времени. Приднепровье оставлено без исчисления, вероятно, по его запустелости, вследствие татарских погромов и непрестанных литовских набегов. «Жителей везде мало,— писал папский посол, проезжая близ Киева,— они истреблены монголами или отведены в плен».
Из общего исчисления исключалось православное духовенство. Это истекало из известного уже нам покровительственного отношения монголов к вере подвластных народов. Ханы не только не стесняли веры наших предков, напротив — считали своей обязанностью охранять ее и в своих ярлыках русскому духовенству, дарованных в защиту его прав, говорили: «Кто будет хулить веру русских или ругаться над нею, тот ничем не извинится, а умрет злою смертью» [314].
Относительно самой дани мы не находим в летописях подробных известий. Известно, что подати в татарских землях были многочисленны и разнообразны. С покоренных народов взимались: десятина (десятая часть хлебного сбора), тамга и мыть (пошлины с торгующих купцов и провозимых товаров), поплужное, ям, подводы и корм (обязанность доставлять подводы и съестные припасы татарским послам, чиновникам и гонцам), мостовщина, рекрутство, сбор рати, ловитва ханская, запрос, дары, доходы, поминки. Со всеми этими видами повинностей, за исключением разве воинской, предстояло ознакомиться и русскому народу [315].
Наконец, при исчислении народа, по словам летописи, татары ставили десятников, сотников, тысящников и темников. Из летописей и ярлыков, данных духовенству, мы видим, что в числе татарских чиновников на Руси еще упоминаются: баскаки, таможники, данщики, поборщики, писцы, послы, гонцы, сокольники, ловцы, пардусники, побережники, бураложники, заставщики, лодейники. По справедливому замечанию Беляева, мы не видим в этом исчислении ни волостеля, ни воеводы, ни судьи, ни даже тиуна. Действительно, как показывают сами названия, все эти чиновники вовсе не участвовали во внутреннем управлении русского народа [316]. Возбуждает вопрос разве только одно из вышепоименованных должностных лиц, именно баскак. Даруга и баскак обозначают одно и то же — «давителя». Так как даруга в самой Орде заведовал сбором дани, то и баскак, очевидно, имел то же значение в землях покоренных. Рассмотрение различных летописных известий о баскаках на Руси приводит к тому заключению, что и они также не были правителями [317]. Начальствуя татарскими отрядами, размещенными в главных городах, они стояли на страже ханской власти с обязанностью подавлять всякое сопротивление русских, особенно при сборе дани, равно как и следить за поведением князей, почему-либо возбуждавших подозрительность татар. К тому же в конце XIII столетия мы не встречаем более в летописях известий о баскаках — ясный знак, что их уже не было на Руси. А через удаление баскаков и других должностных лиц наши князья и совершенно освобождались от всякого влияния татар на свои распоряжения, «но и во время присутствия баскаков,— по замечанию историка,— мы не имеем основания предполагать большого влияния их на внутреннее управление, ибо не видим ни малейших следов такого влияния» [318].
Подводя итог всему, скажем словами историка, что «Россия, при определении своих отношений к монгольским ханам, во-первых, сохранила власть своих князей, которые сделались таким образом посредниками между государством и ханами; во-вторых, ей оставлены были ее родные законы и собственный суд во всех делах, что в особенности способствовало к сохранению русской жизни и русского характера; в-третьих, ей предоставлена была неприкосновенность не только религиозных верований, но даже и церковного устройства, что преимущественно питало чувство народной самостоятельности и привязанности к своему родному; и в-четвертых, наконец, Россия, по определению своих отношений к ханам, удержала за собою, как государство самостоятельное, право войны и мира без посредства ханов и их сановников. Таким образом, Александр только одним умением вести переговоры, благоразумною настойчивостью и выжиданием времени достиг того, что Россия, совершенно покоренная монголами и решительно не имевшая сил им противиться, получила от своих могущественных повелителей, не поднимая оружия, права державы почти самостоятельной, т. е. достигла того, чего не всегда добиваются другие народы, даже после упорной борьбы, и притом от повелителей не столь могущественных, какими были монголы в XIII столетии. Очевидно, подати, поборы и разные повинности, наложенные на русских монголами, были очень тяжелы, и народ много должен был терпеть от посланцев хана, особенно вначале; но эта тягость была временна, и, что важнее, за Россиею осталась ее народность, эта душа и жизнь государства. Четырехлетние труды Александра в переговорах с ханами и их сановниками не остались без успеха. Конечно, современники, может быть, не замечали этого; но мудрый ратоборец за Русскую землю знал, чего добивался, и посему вполне заслуживает благоговение и благодарность потомства, которое, уже зная последствия Александровых забот, может с большею правдивостью оценить его труды» [319]
Окончив благополучно исчисление в землях Рязанской, Муромской и Суздальской, распределив дань между жителями и поставив сборщиков и надзирателей за исправностью платежа, татарские сановники отправились в Орду, чтобы донести хану об успешном исполнении возложенного на них поручения. Немедленно отправился туда же и Александр в сопровождении русских князей, с тем чтобы еще раз засвидетельствовать перед ханом о добросовестном исполнении русским народом возложенных на него повинностей и выразить хану чувство благодарности за милостивое отношение его к своему верному улусу. Вместе с тем необходимо было еще раз отблагодарить Улавчия и других вельмож, с которыми Александр имел дело. Хан принял русских князей весьма милостиво, но, отпуская их от себя, еще раз решительно выразил свою волю, что в числе подвластных ему земель должен находиться и Великий Новгород...
Таким образом, труднейший подвиг наполовину был исполнен, но то, что предстояло еще впереди, едва ли не было труднее. Не говоря уже о Новгороде, можно было опасаться, что жители и других русских областей едва ли спокойно понесут возложенное на них бремя. Правда, страх перед монголами был еще велик, опасения новых погромов могли сдерживать население в пределах покорности. Но хватит ли народного терпения для того, чтобы изо дня в день, непрестанно чувствовать над собою гнет, жить вечно под страхом возмездия за малейшую неисправность, испытывать неизбежные насилия и притеснения при сборе дани? Все эти соображения, конечно, приходили в голову Александру, и он с тяжелой, озабоченной думой возвращался на родину...

Частная кладбищенская церковь Русанова в Александро-Невской лавре.

XVI

План древнего Новгорода.

Внутренняя политика св. Александра.—Мятеж в Новгороде 1255 года.— Волнения новгородцев по случаю требования дани со стороны татар.— Благополучный исход их.

Сделавшись великим князем владимирским, Александр в короткое время придал великокняжеской власти значение, еще небывалое дотоле,— значение властелина, перед волею которого падает всякое противодействие его власти. Иначе и быть не могло: принимая на себя вместе с великим княжением тяжкую ответственность за судьбу своего народа в эпоху, труднее которой не представляет русская история, для более успешного решения предстоящих ему великих задач он должен был действовать в твердой уверенности, что принимаемые им меры будут иметь надлежащую силу, что его труды не пропадут даром. Каким образом он мог бы, например, заняться установлением на будущее время отношений между монголами и русскими, как могли бы сами монголы придавать серьезное значение переговорам с Александром относительно повинностей русского народа, если бы не было уверенности в том, что великий князь сумеет настоять на выполнении принятых им на себе, в качестве главы своего народа, обязанностей? Таким образом, сами обстоятельства располагали к установлению сильной власти, и Александр, как увидим, вполне воспользовался ими. В старину наши князья, собственно говоря, не были государями в своей земле, их скорее можно было назвать правителями, прочность положения которых зависела в значительной степени от воли бояр и народа, от количества приверженцев, от численности и преданности дружины и от разных других случайностей. Князья должны были постоянно быть настороже, постоянно заботиться о прочности своего положения. Они могли добывать себе стол, могли и лишаться его. Монголы со своими понятиями о власти, утверждая русских князей в их родовых владениях, сразу поставили княжескую власть в иное отношение к земле: князь становился независим от своих подданных, от веча и т. д.; становился государем, владельцем! [320] Александр отлично понял свое положение и, получая из рук хана великое княжение, т. е., по понятиям монголов, верховную власть в своем отечестве, начал распоряжаться так, как будто дело происходило не в XIII веке, а в XV, во времена Иоанна III и Василия III. В нем сразу сказался истинный потомок великих суздальских князей Андрея Боголюбского и Всеволода III и в то же время прародитель московских самодержцев. «Важное значение Невского,— говорит Соловьев,— не ограничивается только подвигами его против шведов, немцев и Литвы и благоразумным поведением относительно татар: в нем с первого же раза виден внук Всеволода III и дед Калиты; он страшен Новгороду не менее отца и деда; в великом княжении распоряжается по-отцовски, Переяславскую область без раздела отдает старшему сыну Димитрию, остальных сыновей наделяет волостями великокняжескими: Андрею отдает Городец с Нижним, Даниилу — Москву, выморочный удел Михаила Хоробрита» [321].
Так быстро объединялись под управлением Александра русские земли, принимая вид огромного государства, руководимого единой могучей волей. Татары не мешали ему в этой важной внутренней работе. Ни один князь на Руси не мог отважиться на борьбу с Невским, который в случае непослушания мог лишать виновных стола и ссылать на «низ», как это было, например, с его сыном Василием. Но среди подвластных ему земель нашлась одна область, которая сделала было попытку освободиться из-под власти Александра. То был, как и следовало ожидать, господин Великий Новгород. Говоря об отношениях Новгорода к суздальским князьям и особенно к отцу Александра Ярославу, мы видели, что Новгород, изнемогая в непосильной борьбе, должен был смириться перед властью великого князя и недалек был от того, чтобы стать простым уделом Ярославова дома. Однако в скором времени произошли обстоятельства, которые, по-видимому, обещали изменить положение Новгорода. Монгольское иго, очевидно, должно было отвлечь надолго внимание князей от дел новгородских. Далее, покоряя Русскую землю, татары не тронули Новгорода, который поэтому и считал себя неподчиненным татарскому владычеству, тяготевшему над остальной Русью. Наконец, славные победы новгородцев над шведами и немцами еще более подняли дух вольнолюбивых граждан. Все это породило в новгородцах надежды на восстановление старых порядков, когда в Новгороде не признавали иной высшей власти, кроме веча, когда Новгород в числе русских земель считался почти самостоятельным государством... Но пока Невский находился среди новгородцев, таким стремлениям трудно было обнаружиться. Князь, пользовавшийся громадным авторитетом и любовью народа, был слишком тяжел для новгородцев; ему нельзя было указать пути из Новгорода... Александр правил там, вовсе не думая подчиняться воле своенравного веча, вполне самостоятельно. Сделавшись великим князем владимирским, Александр продолжал держать Новгород в строгой зависимости, назначая князьями туда своих сыновей, которых скорее можно было назвать его наместниками. Вначале новгородским князем, как мы видели, был Василий Александрович, успевший в короткое время отличиться своими подвигами в борьбе с Литвою и ливонскими немцами. Но уже само отсутствие Александра дало простор для возобновления прежде всего борьбы партий. В 1243 году в Новгороде скончался посадник Степан Твердиславич, представляющий единственный в истории Новгорода пример посадника, остававшегося на своем посту 13 лет и умершего при своей должности. При Василии мы видим посадником Ананию, слывшего ревностным защитником старых новгородских прав и вольностей. Но сын Степана Твердиславича Михаил задумал перехватить у Анании звание первого сановника в городе и начал вербовать себе приверженцев, В Новгороде начались смуты. Все чаще слышалась речь о том, что пора прекратить унизительную для чести города зависимость от Суздаля и позаботиться о восстановлении всех старых вольностей. Василий Александрович — храбрый князь, но он — не избранник Великого Новгорода, ставленник и наместник великого князя и послушный исполнитель его воли. Такой князь не может княжить в Новгороде! Всем известна преданность новгородцев Александру, но св. София и Великий Новгород для них еще дороже. Время промыслить себе такого князя, который зависел бы только от народной воли и ни от кого более!.. Такие речи были любы большинству народа, мало понимавшего, что воля, о которой так заботятся,— не воля, а своеволие!
Задумав освободиться от власти великого князя, новгородцы заблаговременно позаботились и о том, чтобы в случае разрыва с Александром не остаться совсем без князя. В 1253 году Ярослав Ярославич, младший брат Александра, княживший в Твери, оставил свой удел и явился в землях новгородских. Новгородцы приняли его с честью и посадили княжить в Ладоге. На то время псковичи оказались без князя и поспешили пригласить Ярослава к себе. Новгородцы не сомневались в том, что Ярослав с радостью явится в Новгород, как только удастся освободиться от власти великого князя.
При таких обстоятельствах в 1255 году состоялось решение войти с Александром в переговоры о подтверждении всех старинных вольностей, значившихся в грамотах" [322]. Но прежде чем пришел ответ Александра, в Новгороде вспыхнул мятеж. По обыкновению, граждане разделились на две партии. Подстрекаемая честолюбцами чернь заставила удалиться Василия Александровича и отправила посольство за Ярославом [323]. Во главе поборников старины стоял посадник Анания, в простоте души воображавший себя защитником дорогих интересов своей родины. Наиболее благоразумная часть населения, некоторые бояре и лучшие люди, хорошо понимая всю несвоевременность затеянной смуты, однако не могли обуздать расходившихся мятежников.
Между тем Василий Александрович, удалившись из Новгорода, поселился в Торжке, а оттуда известил обо всем отца [324]. Глубоко оскорбленный Александр решился, по своему обыкновению, неожиданной быстротой действий расстроить планы мятежников. С детства в его душу запало чувство отвращения к мятежам и своевольным поступкам новгородцев. Его государственная мудрость давно осудила их. Ему не нужно было подробных донесений: слишком хорошо знал он «самочинный обычай и непокорливый нрав» новгородцев, как составляются и поднимаются у них мятежи, в которые вовлекается враждующими партиями неразумный народ, и решился показать новгородцам, что труды его предков не пропали даром, что теперь новгородцам еще менее, чем прежде, можно мечтать о вольностях. Собрав полки и захватив с собой двоюродного брата Димитрия Святославича, Александр двинулся к Торжку. Новоторжцы стали под стяги великого князя. В Новгород одно за другим приходили известия о приближении грозного Александра. При одном только слухе о походе старшего брата Ярослав в ужасе бежал из Новгорода. Бегство князя еще более усилило беспорядки в городе. Александр не успел еще подойти, как в его лагере начали появляться беглецы из города, извещая подробно обо всем [325]. Прежде всех прибежал какой-то «Ратишка с переветом»: «Ступай, княже, скорей, твой брат Ярослав убежал!» Пораженные быстрым походом великого князя, новгородцы поспешно вооружались и расставляли полки за церковью Рождества и от св. Илии против городища, заграждая торговую сторону, где жили главным образом меньшие люди. В испуге мятежники воображали уже, что разгневанный старый князь немедленно ударит на город и предаст их жилища пламени. У св. Николы собралось вече. В сердцах всех царил страх.

На волховском мосту.

— Братья,— говорили на вече,— а что, если князь скажет: выдайте моих врагов!? Что тогда делать?
— Что делать? Умирать, так умирать всем! На людях и смерть красна. Не выдавать никого!
— Правда! Всем целовать Пресвятую Богородицу на том, что всем стоять заодно, друг за друга, «любо живот, любо смерть» за свою отчину, за всю правду новгородскую! [326]
Общее смятение усилилось еще более, когда сын прежнего посадника Михаил Степанович, посоветовавшись с «лучшими» людьми, собрав полки своих приверженцев, вышел из города и стал у Юрьева монастыря, ожидая своей очереди ударить на мятежников [327]. Между тем как прямодушный ревнитель старины Анания решился разделить с народом грозившую ему участь, сообразительный Михаил своим поступком, очевидно, хотел угодить сильнейшей стороне и при помощи князя сделаться посадником, свергнув Ананию. Но его поступок вызвал страшную ярость народа. Забыв о своем критическом положении, народ готов был броситься на Михаила и жестоко отомстить за измену общему делу. Только того еще недоставало, чтобы в виду грозного войска Александра новгородцы принялись избивать друг друга... Анания поспешил предупредить Михаила о грозившей ему опасности и бросился к бушевавшей толпе со словами: «Братья! Если хотите убить Михаила, убейте прежде меня!» Не подозревал, видно, Александр замыслов Михаила [328].
В то время как обезумевшие от мятежа новгородцы готовы были броситься друг на друга, Александр, спокойно расположив свое войско вокруг городища, своей старой резиденции, вовсе не думал нападать на город и сам сделал первый шаг к примирению. Он отправил к ним в качестве посредника своего племянника Бориса Васильковича. Собрав вече, он предъявил требования великого князя:
— Выдайте посадника Ананию! Если же не выдадите, я вам не князь: иду на город войной! [329]
Требование князя было знаменательно: Анания был самый видный представитель стремлений, клонившихся к независимости Новгорода, его старой обособленности от остальной Руси в политическом отношении, ревнитель вечевых порядков. В лице Анании Александр явно для всех осуждал бесповоротно эти стремления. Граждане должны были понять, что мир может быть дарован им только под условием полной покорности Новгорода. После долгих рассуждений новгородцы послали Александру следующий уклончивый ответ:
— Иди, князь, на свой стол и злодеев не слушай. Оставь свой гнев на Ананию и на мужей новгородских [330].
Александр, разумеется, отверг предложение граждан. Принять его значило бы признать законность тех стремлений, которые послужили поводом к мятежу. Ввиду крайности новгородцы соглашались снова признать Александра своим князем, но обстоятельства могли измениться, и новгородцы могли снова вздумать указывать от себя путь князю, поставленному Александром, ссылаясь на старые права. Нет, они должны были убедиться, что они — народ, подвластный главе государства, что над их судьбою есть сила повыше их веча и партий... Поэтому тщетны были ходатайства архиепископа Далмата и тысяцкого Клима. «И не послуша великий князь мольбы Владычни, ни Климова челобития, ни новгородского»,—печально замечает летописец [331].
Узнав о полной безуспешности своего посольства, новгородцы снова собрались на вече. Много было волнений и шумных речей, но замечательно, что среди разгара страстей никто не осмелился бросить упрека Александру. Глубокое уважение к его имени и любовь, укоренившаяся в сердцах всех, сдерживали и самых буйных. Новгородцы колебались между противоположными чувствами. Уступить требованию князя значило явно отречься от своего права выбирать князей и изгонять их по своему произволу, но в то же время все чувствовали невозможность поднять руку против доблестного защитника Новгорода и всей земли Русской.
— Князя мы ни в чем не виним,— раздавалось на вече.— Во всем виноваты наши клятвопреступники: Бог им судья и святая София!
— Князь без греха! Да хранит его Господь! Но мы должны стоять за святую Софию, за Великий Новгород. Сам Господь рассудит нас!
— Стоять всем за правду новгородскую!
С таким решением разошлось вече,— «и стояше весь полк за свою правду по три дени».
По-видимому, кровопролитие было неизбежно, но мудрость Александра указала еще раз новгородцам на возможность избежать беды. Он не из чувства личной мести требовал выдачи Анании. Анавия был неудобен как посадник, как представитель мятежных стремлений. На четвертый день князь еще раз отправил к новгородцам посольство.
— Я оставлю свой гнев на вас, только Анания пусть лишится посадничества!
Посадник был первым сановником в городе, избиравшимся на вече, главным и полным представителем Новгорода в делах войны и мира, постоянным органом народной воли. Все договоры с соседями новгородцы писали от имени посадника, владыки и тысяцкого. Вече избирало посадника, оно же только могло и смещать его. В 1218 году княживший в Новгороде Святослав прислал сказать на вече, что не может княжить с посадником Твердиславом, дедом Михаила, что он отнимает у него посадничество. На вопрос народа, в чем провинился Твердислав, князь отвечал:
— Без вины!
— Княже,— решительно заявили новгородцы,— если на нем нет вины, а ты целовал нам крест не лишать мужа волости без вины,— мы тебе кланяемся, а Твердислав — наш посадник, и мы не уступим!
Случай с Твердиславом, без сомнения, все хорошо помнили. Уступить воле Александра и лишить посадничества Ананию значило признать власть князя самовластно распоряжаться делами в Новгороде, не обращая внимания на волю народную. Между тем ясно было, что, не требуя выдачи Анании, Александр делает последнюю уступку. Благоразумие взяло перевес: вече сменило посадника «и взяша мир». Отворились ворота, и весь новгородский народ с покорностью вышел навстречу Александру и поклонился ему «с честью многою». Великий князь торжественно вступил в город, причем «срете его архиепископ новгородский Далмат с чином Церковным со кресты у Прикуповича двора, и весь мир радости исполнися, а злодеи омрачахуся; зане же християном радость, а Диаволу пагуба, зане же не быть кровопролития Христианом» [332]. Новгородцы поняли, чьей мудрости они обязаны избавлением от беды, и прославляли великодушие князя, вид которого так много говорил их сердцу.
Александр потребовал, чтобы вместо Анании назначен был посадником Михаил Степанович, хорошо понимавший обстоятельства времени. Его род, начиная с 1180 по 1388 год, дал Новгороду 12 посадников. Народ исполнил волю князя. Александр оставил в Новгороде князем по-прежнему своего сына Василия — событие весьма знаменательное! «Не было еще примера,— по словам историка,— чтобы великий князь силою заставил принять только что изгнанного князя!» [333] В проявлении могучей воли Александра уже явно обозначались дальнейшие судьбы Новгорода... А между тем христианское благодушие, благородство и высокая мудрость князя приводили всех в восторг: никто не подвергся наказанию, никого не разыскивали, никому не мстили. «Великий князь наш без греха! — радостно восклицали новгородцы.
Так умел Александр утверждать свою власть на Руси!
Вскоре, как мы уже знаем, Александру понадобилось все его влияние для того, чтобы исполнить волю хана относительно Новгорода. Никто так не дорожил интересами славного города земли Русской, никто не чувствовал так глубоко всей горечи того, что приходилось ему испытать, как доблестный князь, который вырос среди новгородцев и не раз мужественно вместе с ними подвязался против врагов. Но никто в то же время не видел так ясно необходимости покориться воле завоевателей. К тому же бедствие, вызванное отказом новгородцев подчиниться ханской воле, могло бы отразиться на всей земле Русской. С обычной предусмотрительностью, как бы желая подготовить гордый народ к предстоявшей ему участи и отчасти познакомить с общим положением дел, Александр, отправляясь в 1257 году в Орду для окончания переговоров с татарами, взял с собою и новгородских послов. Действительно, новгородцы в том же, 1257 году узнали о предстоявшей им участи подвергнуться исчислению и затем платежу дани наравне с другими русскими землями. «Приде весть из Руси зла, яко хотят татарове на Новегороде десятины и тамгы, и смятошася людие» [334]. Начались, по обычаю, бурные веча, на которых много и горячо говорилось в защиту независимости Новгорода. Ужели Новгороду придется расстаться со своей свободой, которую они так ревниво оберегали не только от иноземцев, но и от своих князей?! Пусть остальные города несут иго и платят дань: они покорены монголами. Но ни один татарин еще не осмеливался показаться на свободной земле Новгородской, а между тем теперь грозят возложить и на Новгород позорное иго — и кто же первый требует унизительной покорности? Тот, кто больше всех должен был бы, до последней крайности, отстаивать свободу и честь Великого Новгорода, чей, наконец, сын княжит в нем!.. Поставленный Александром посадник Михаил Степанович пытался было успокоить необузданные порывы народа, но его назвали изменником и убили [335]. Увлеченный общим потоком, Василий Александрович разделял общее чувство негодования и выражал недовольство действиями отца, но, ужаснувшись при мысли, что вскоре придется ему предстать пред разгневанным отцом и отдать ему отчет в своих речах и поступках, бежал из Новгорода во Псков. Удаление князя повело, по обычаю, еще к большим беспорядкам. Противники Александра торжествовали. Какой-то честолюбец по имени Александр, набрав свой полк, захватил власть в Новгороде и творил насилие всем, кто не разделял его мятежных взглядов. Среди таких обстоятельств великий князь вместе с татарскими численниками прибыл в Новгород объявить гражданам волю хана, а татары немедленно начали требовать дани. Новгородцы, увидав, что князь явился без военной силы, ободрились еще более к сопротивлению и наотрез отказались подчиниться требованиям татар. Александр, хорошо знавший новгородцев, понял, что прежде усмирения мятежа и примерной кары неисправимым подстрекателям трудно настоять на исполнении воли ханской, и потому не препятствовал новгородцам, которые, отказав в покорности, собирались отпустить ханских послов с большою честью и дарами хану и таким образом показать, что они, уважая повелителя Кипчака, тем не менее считают себя народом независимым [336].
После отъезда татар Александр остался в Новгороде. Его действия, направленные к усмирению мятежа, отличались на этот раз суровой энергией. Он приказал схватить в Пскове своего сына, осмелившегося противодействовать ему, и, лишив его княжения, отослал на «низ», т. е. в Суздальскую землю. Глава мятежников Александр и злые советники, сбившие с пути его благородного, но пылкого и неопытного сына, были беспощадно наказаны [337]. Но несмотря на крутые меры, борьба со своеволием народа была упорна, продолжительна и требовала напряжения всех сил со стороны Александра. В городе продолжались буйства, среди которых был убит новый посадник «Миша», может быть, старый сподвижник Александра и славный участник невской победы. Но Александр бесстрашно и неутомимо продолжал дело усмирения. Его энергия тем более изумительна, что он стоял один лицом к лицу с взволнованным народом, не имея под рукой своей суздальской дружины. Наконец народ, сознав свою неправду, покорился князю и избрал по его указанию посадником Михаила Федоровича из города Ладоги, вероятно, как человека, не замешанного в споры враждовавших партий, и тысяцкого Жироху. Успокоившиеся новгородцы не роптали на суровые наказания, постигшие злых советников Василия, побудивших его действовать вопреки отцовской воле, «всяк бо зол зле погыбает». Поэт следующим образом рисует нам бурные сцены, происходившие в то время в Новгороде:
        В шумной толпе и мятеж и раздор...
        Все собралися концы и шумят...
        «Все постоим за святую Софию! — вопят.—
        Дань ей несут от Угорской земли до Ганзы.
        Немцам и шведам страшней нет грозы...
        Сам ты водил нас,— и Биргер твое
        Помнит досель на лице, чай, копье!..
        Рыцари,— памятен им пооттаявший лед!..
        Конница словно как в море летит кровяном'.-
        Бейте, колите, берите живьем
        Лживый, коварный, пришельческий род!..
        Нам ли баскаков пустить
        Грабить казну, на правеж нас водить?
        Злата и серебра горы у нас в погребах,—
        Нам ли валяться у хана в ногах!
        Бей их, руби их, баскаков поганых татар'-»
        И разлилася река, взволновался пожар...
Среди бушующей толпы появляется князь.
        Очи сверкнули огнем,
        Грозно сверкнули всем гневом высокой души
        Крикнул: «Эй вы, торгаши!
        Бог на всю землю послал злую мзду.
        Вы ли одни не хотите Его покориться суду?
        Ломятся тьмами ордынцы на Русь,— я себя не щажу,—
        Я лишь один на плечах их держу!..
        Бремя нести — так всем миром нести!
        Дружно, что бор вековой, подыматься, расти,
        Веруя в чаянье лучших времен,
        Все лишь вконец претерпевый — спасен!..» [338]
Оставаться долго в Новгороде Александр, однако, не мог. Дела, касавшиеся всей Руси, требовали его присутствия во Владимире. Между тем новгородцы хотя успокоились и покорились старому князю, но не отказались от надежды, что беда со стороны татар миновала. События, казалось, оправдывали эти надежды, потому что в течение нескольких месяцев не было слышно о требованиях из Орды. Но Александру обстоятельства известны были лучше, чем новгородцам. Он знал, что татары не успокоятся до тех пор, пока не будет исполнено все, чего они требовали. Вероятно, получив новое напоминание из Орды, Александр решился довести дело до конца и заставить новгородцев разделить общую тяготу. Изведав по опыту, что речами и убеждениями нельзя подействовать на изменчивую, поддающуюся разным внушениям толпу, Александр зимою с 1258 на 1259 год послал к ним известного уже нам Михаила Пинешинича, который, еще раз объяснив своим согражданам необходимость принять «число» и платить дань, должен был объявить им следующую угрозу: «Аще не иметеся по число, то уже полки в Низовской земли» [339]. Эта хорошо рассчитанная угроза, равно как и свежая память о недавней крутой расправе князя с мятежниками возымели надлежащее действие. Бурное вече стихло, голоса не возвышались для ободрения упавшего духом народа. Под влиянием страха новгородцы отправили обратно к великому князю того же Михаила Пинешинича заявить Александру о своей покорности его воле и в то же время послали посольство в Орду с челобитьем и богатыми дарами хану, «да отдаст им свой гнев и да исчислит землю их, якоже хощет» [340]. Действительно, зимой 1259 года явились в Новгороде «окааннии сыроядцы внуци Агарины, рабы Авраамли, Беркай и Касачик и с женами своими, и иных много множество» [341]. Великий князь также поспешил в Новгород: он справедливо опасался, что малейший повод может изменить настроение своенравной толпы и навлечь тяжкие бедствия на город, судьба которого близка была его сердцу. Его опасения вполне оправдались. В то время как в остальной Руси хорошо знакомы были с татарами и с их варварским обращением, в Новгороде знали обо всем лишь по слухам. Лишь только татары рассеялись по Новгородской земле и начали сбор дани с обычными тиранствами, настроение новгородцев быстро изменилось [342]. Загудел призывный звон колокола, собралось бурное вече, на котором все благоразумные советы заглушались неистовыми криками: «Смерть окаянным сыроядцам! Они осквернили своим присутствием Великий Новгород, порешить их!» «Дайте нам их! Мы на куски разорвем их, костей не оставим!» «К оружию!» Озадаченные всем виденным, татары пришли в ужас и обратились с требованием к Александру: «Дай нам сторожу ать не избьют нас!» [343] Князь немедленно распорядился, чтобы сын посадника собрал всех боярских детей и поставил стражу вокруг домов, занятых татарами. Страшные волнения в городе не прекращались. Разгорелась вражда богатых и бедных. Поводом к этой вражде послужило то обстоятельство, что татары при раскладке и сборе дани не принимали во внимание достатка плательщиков, а считали только число душ в каждом семействе. Понятно, что для богатых граждан гораздо удобнее было согласиться платить сравнительно легкую для них дань, чем подвергаться риску при нашествии потерять все. Они старались склонить народ к покорности.
— Своим сопротивлением вы наведете гнев ханский на город. Припомните, как вся Русская земля, кроме нас, ополчалась на татар. Что ж, разве устояла она? Что сталось с Киевом, Владимиром и другими городами? Вы хотите, чтобы и с Новгородом было то же самое?! Разве хватит наших сил? Ведь вместе со своими полчищами хан пошлет против нас и все русские полки.
— Вы боитесь нашествия, потому что у вас много всякого добра, а нам терять нечего! Разве это — правда, что окаянные берут одинаковую дань с богача и бедняка? Что легко богатому, то смерть бедняку! Вы сохраните свои богатства, а мы должны для этого продать свободу новгородскую и принять тяготу на себя и на детей наших! Да не будет этого! Лучше смерть, чем позор! Умрем честно за святую Софию и за домы ангельские! Кто добр, тот по святой Софии и по правой вере! [344]
Между тем татарам наскучило вынужденное бездействие, и они объявили новгородцам: «Дайте нам число, или мы убежим!» [345] Бояре старались отговорить их от бегства и решились было ударить на толпу, но в конце концов и у них недостало единодушия. Многие ужаснулись при мысли пролить кровь граждан в защиту «сыроядцев». Общее горе превозмогло все разногласия, и к концу дня все пришли к единодушной решимости сложить свои головы у св. Софии... Несчастный город сам обрекал себя на погибель.
Александр решился поразить воображение народа решительным шагом: из городища, где он находился вместе с ханскими послами, в город пришло известие, что князь внезапно удалился вместе с татарами. Отъезд Александра подействовал на толпу, как неожиданный громовой удар; новгородцы поняли, что доблестный князь, которому интересы Новгорода не менее дороги, в гневе предоставлял их собственной участи и всем последствиям ханского гнева. Они вдруг почувствовали себя осиротелыми. Ужас охватил всех... То обстоятельство, что князь на этот раз даже не счел нужным обратиться к гражданам с увещанием, но молча и грозно удалился, ясно говорило новгородцам, что пора для всякого рода переговоров миновала. Став на краю бездны, новгородцы опомнились и поспешили заявить князю, что согласны допустить исчисление. Александр немедленно возвратился с татарами. Мертвая тишина водворилась в недавно еще столь шумном городе, точно траур надел на себя Великий Новгород. Молча, но со злобой в душе смотрели граждане, как «начаша окааннии ездит по улицам, пишуще домы христианскыя». Спокойно окончив перепись, татары удалились" [346].
Александр и на этот раз остался на некоторое время в городе. Народ смирился, но затаил непримиримую злобу в душе. Лютое горе грызло сердца всех, точно каждый схоронил дорогого, близкого человека. Не страшна была дань богатым новгородцам,— их самолюбие сильно страдало при мысли, что они сделались рабами татар. От горя не могли хлеб есть в сладость. Меньшие люди продолжали злобиться на бояр. «Злых советом яшася по число»,— говорили в народе. «Творяху бо себе бояре легко, а меньшим зло» [347]. Только Александр мог успокоить город. Он разъяснил гражданам, что благодаря его искусным действиям с ханскими послами ему удалось добиться для новгородцев от татар таких выгод, какими не пользовался ни один город в Руси. В Новгороде не было оставлено ни баскака, ни какого-либо другого чиновника. Новгородцам предоставлено право самим собирать дань и отсылать в Орду через великого князя или со своими послами. Только дань напоминала им об их подчиненности татарам [348]. Напротив, разгром Новгорода татарскими полчищами окончательно подорвал бы благосостояние города и лишил бы его граждан и тени независимости. Народ постепенно убедился, что их старый князь своею мудростью еще раз спас их от пропасти, в которую по неразумию они стремились. Все спешили выказать неизменную преданность свою великодушному заступнику. В чувстве благодарности граждане усердно просили князя утешить их, продолжив на несколько времени свое пребывание среди них. Устроив порядок в городе и поставив на место Василия князем другого своего сына — Димитрия, Александр прогостил у новгородцев до начала следующего года [349]. При отъезде он честно и мирно распрощался с гражданами, которые еще раз выразили ему свои чувства многими дарами и почестями.
Так, несмотря на то, что Александр сильно теснил вольнолюбивые стремления и сурово поражал новгородцев за их непокорность, распоряжался делами в Новгороде с такою властью, как ни один князь до него, «деял насильне в Новегороде» [350], по словам новгородцев, всякий раз обаяние его личности производило неотразимое действие на народ: любовь и доверие к нему не только не уменьшались, но возрастали: редкий дар покорять сердца!.. Между тем благодаря его политике Новгород тесно примкнул к остальной Руси, став неразрывною частью одного громадного целого. Оттоле судьбы его крепко связаны были с судьбами общего отечества: вместе нести тяжесть ига и вместе дружными, соединенными силами стремиться к независимости сделалось как бы завещанием Александра. Если бы удалось новгородцам каким-нибудь способом уклониться от общего плена и таким образом разъединить свою судьбу с судьбами Русской земли, для поддержания своей независимости они должны были бы примкнуть или к Литве, или вступить в союз со своими старинными врагами шведами и немцами, которые, без сомнения, мало-помалу овладели бы их землями. Правда, впоследствии, долгое время спустя, новгородцы, спохватившись, вздумали было о союзе с Литвою для поддержания своих порядков, но было уже поздно: Великий Новгород стоял лицом к лицу уже с русским самодержцем, распоряжавшимся всеми силами объединенного государства. Поставив Новгород под общую зависимость с остальною Русью и уничтожив один из предлогов к разъединению, Александр подготовил дело Иоанна III.