1920-1940 гг. ДОКУМЕНТЫ И МАТЕРИАЛЫ

ПОД РЕДАКЦИЕЙ ПРОФЕССОРА А.Ф. КИСЕЛЕВ

Глава III
«ИДЕМ В КАНОССУ». СМЕНОВЕХОВСТВО И ВОЗВРАЩЕНЦЫ

Появление в Праге в 1921 г. сборника статей «Смена вех» вызвало первый крупный раскол в русской эмиграции. «Гражданская война проиграна окончательно, Россия давно идет своим, не нашим путем ... Или признайте эту, ненавистную Вам Россию, или оставайтесь без России, потому что «третьей России» по вашим рецептам нет и не будет», — столь категоричное утверждение сменовеховцев вызвало в эмиграции сначала шок, а затем на авторов сборника обрушился шквал обвинений в малодушии, отчаянии, предательстве и даже в сотрудничестве с большевиками. Дело дошло до того, что были убиты два редактора сменовеховских газет — A.M. Агеев («Новая Россия», София) и Д.Н. Чернявский («Новости жизни», Харбин). В Советской России в сменовеховстве также усмотрели нежелательное, опасное явление. Сам Ленин, выступая в 1922 г. на XI съезде партии, признал, что «сменовеховцы выражают настроения тысяч и десятков всяких буржуев или советских служащих, участников нашей новой экономической политики. Это — основная и действительная опасность». Ленин внимательно следил за сменовеховцами и их изданиями, а в их главном идеологе Н.В. Устрялове видел «прекрасное противоядие против «сладенького комвранья». Интересно заметить, что к началу 80-х годов у нас в стране и за рубежом появилось более 170 книг и статей, посвященных изучению сменовеховства. Ни одно из других идеологических направлений русской эмиграции 20-30-х годов XX в. не удостоилось такого количества исследований.

Чем же был вызван такой интерес к сменовеховству? Что заставляет историков снова обращаться к его исследованию?

Во-первых, сменовеховцы сумели дать глубокий, обстоятельный анализ причин поражения Белого движения. Реставрационизм белых генералов, оторванность от реалий российской жизни антибольшевистских партий, преступная политика сотрудничества с Антантой — вот что, по мнению сменовеховцев, привело Белое дело к полному краху. Во-вторых, сменовеховцы сделали попытку выработать новую идеологию возрождения России, получившую название «национал-большевизм». Признав нэп «экономическим Брестом большевизма», они надеялись на постепенное перерождение Страны Советов в буржуазную республику, основанную на началах сильной и крепкой власти, государственно-частной экономики и на патриотизме. В-третьих, сменовеховство дало сильный импульс к возвращению в Россию эмигрантов.

Главным идеологом и практиком сменовеховства, безусловно, был Николай Васильевич Устрялов.

Читатель впервые получит возможность проследить идейно-политическую эволюцию Н.В. Устрялова с 1920 по 1934 г.

Немалый интерес вызывает и такой видный деятель сменовеховства, как Ю.В. Ключников. Профессор юриспруденции, министр иностранных дел правительства Колчака, Ключников стал одним из самых радикальных сменовеховцев, за что, по предложению самого Ленина, удостоился быть советским экспертом на международной конференции в Генуе в 1922 г. Вернувшись в СССР на 12 лет раньше Устрялова — в 1923 г.. Ключников стал активным участником происходивших в СССР перемен. Однако и его судьба сложилась трагически — в 1938 г. он был расстрелян. За свою прямоту и принципиальность он почти сразу подвергся гонениям, о чем свидетельствуют публикуемые здесь документы (выступление в 1926 г. на диспуте «Об антисемитизме» и документы об изгнании Ключникова из МГУ).

Практическая деятельность по претворению в жизнь в СССР идей сменовеховства связана с именем известного литератора и журналиста И.Г. Лежнева, деятельности которого также уделено немало места в этой главе (записка в ЦК ВКП (б) от 5 мая 1926 г. зам. пред. ОГПУ Г.Г. Ягоды и другие документы).

Как уже говорилось, сменовеховство сильно способствовало возвращению на Родину тысяч эмигрантов. Уже в 1921 г. в Россию вернулось 121 843 человека. В 1922-1923 гг. только из Болгарии в Россию возвратилось От 11 до 14 тыс. человек (см.: Шкаренков Л.Г. Агония белой эмиграции. — М., 1986. — С. 86, 89). В Болгарии движению возвращения активно содействовал редактор сменовеховской газеты «Новая Россия» A.M. Агеев. Именно со страниц этой газеты прозвучал лозунг «Назад в Россию!».

Собственно сменовеховство постоянно подразумевало возвращенчество. Не случайно Устрялов, Ключников, Бобрищев-Пушкин, В. Львов, Лежнев (после высылки из СССР в 1926 г.) вернулись в Советский Союз. Сменовеховцы желали претворять свои идеи именно в России, а не за границей, теоретизируя в эмигрантских газетах. Люди же, далекие от политики, рвались в Россию не столько из-за разочарования в «гостеприимстве» чужбины, сколько от трагического ощущения бессмысленности продолжения братоубийственной гражданской войны. Яркое тому подтверждение — возвращение в Россию одного из самых прославленных военачальников Белой Армии генерала Я.А. Слащова (см. Обращение генерала Я.А. Слащова к офицерам и солдатам армии Врангеля и беженцам от 21 ноября 1921 г.).

Еще одним важным мотивом возвращения на Родину было окрепшее у многих эмигрантов чувство патриотизма. Те из них, кто во время гражданской войны сражался с большевиками, на себе испытали двуличность и нечистоплотность Антанты и поняли, что иностранцам до русских проблем собственно нет никакого дела. Предательство союзниками адмирала Колчака стало восприниматься не только как чисто человеческая подлость, но и как одно из звеньев антирусской политики Запада, который устами президента В. Вильсона возвестил о том, что «Россия слишком велика и однородна. Ее нужно свести к среднерусской возвышенности и перед нами будет чистый лист бумаги, на котором мы начертаем политику народов, населяющих бывшую Российскую империю». Подобные устремления Запада вызывали негодование у тех, кто сражался за единую и неделимую Россию. Н.В. Устрялов еще в апреле 1920 г. писал в харбинской газете «Новости жизни», что «ныне уже невозможна антибольшевистская интервенция. Всякая интервенция будет ныне — антирусской».

Сменовеховцы, да и все честные патриоты России вынуждены были признать: целостность страны превыше идеологий и партий, и поскольку большевики охраняют эту целостность, значит, с их режимом придется мириться. Так думал, в частности, и крупный русский писатель А.Н. Толстой, вернувшись в СССР в 1923 г. (см. его «Открытое письмо Н.В. Чайковскому»).

№ 1. Письмо Н.В. Устрялова П.Б. Струве [ 162 ]

Глубокоуважаемый Петр Бернгардович!

А.А. Стахович любезно предложил мне передать Вам письмо, и я с радостью этим предложением пользуюсь, чтобы вкратце сообщить Вам о положении на Дальнем Востоке.

Положение это весьма неважное. До Иркутска обосновались большевики, Западное Забайкалье занимает «Верхнеудинское Правительство» (большевики под демократическим забралом), претендующее на центральное руководство «дальневосточным буферным государством», Восточное Забайкалье принадлежит семеновской армии (тысяч до 20), за которую борются разные генералы, полоса отчуждения прибрана Китаем и вообще иностранцами, во Владивостоке — «коалиционное» (ныне распадающееся) правительство — от кадетов (Виноградов, Кроль) до большевиков и, наконец, Благовещенск подобен Верхнеудинску.

Это пестрое одеяло каждый хочет выкрасить в один цвет, и естественно, что операция такая удается весьма посредственно. Москва отказалась от Дальнего Востока и предоставила организоваться ему в «буферное государство» (для Японии), но, конечно, хочет, что<бы> это образование не было ей враждебно. Япония идет на подобную комбинацию, но б<ольшевик>и не могут сговориться с эсерами, а правые круги (их центр — Харбин, а точка опоры — Семенов и армия) мечтают о резко антибольшевистском объединении под властью диктатора (Хорват, Семенов, Лохвицкий, Гондотти — из-за лица идут бесконечные, чисто декадентские споры) и при помощи японцев.

Шансы непримиримых противобольшевистских групп, опирающихся на иностранцев, здесь очень слабы. Слишком памятно невероятно гнусное предательство Колчака Францией (Жанен) и чехами, чтобы даже умеренные элементы могли поддерживать интервенцию. Ряд офицеров ушел к амурским большевикам. Другие (ген. Пепеляев) сошлись с эсерами. Кроме того. Дальний Восток еще не изжил большевизма. Польская кампания усилила большевистскую ориентацию, а вести о полной ликвидации Деникина и укрепляли еще более.

Насколько можно судить отсюда, курс, избранный Вами, встречает много возражений с национальной точки зрения. Я очень боюсь, что он превращается в идеологию эмиграции и что Вы идете по пути наибольшего сопротивления. Получающиеся здесь номера «Общего Дела» не рассеивают этих опасений — до того элементарно там ставятся и решаются все политические проблемы, столь бесконечно сложные в настоящее время. Широкий «федерализм». Вами тактически воспринятый, может принести такие плоды, которые потом Вам не удастся преодолеть. Дружба с агрессивною Польшей, с Румынией царапает национальное чувство. Мне думается, что гражданская война (после Деникина и Колчака) — наименее удачный путь уничтожения большевизма. Нужно сказать, что до успехов Врангеля эта точка зрения здесь была распространена довольно широко. Теперь Ваши дипломатические и военные успехи создают здесь невероятный идейный разброд и сумбур, несомненно, усиливая позицию непримиримых сторонников вооруженной борьбы до конца. Я был бы Вам очень благодарен, если бы Вы нашли возможность как-нибудь отозваться на эти сомнения в целесообразности Вашего пути. Выступая в защиту прекращения вооруженной борьбы с большевизмом, я и мои единомышленники все время сознавали внешнюю «еретичность» этой точки зрения, но обстановка полного разложения «контрреволюции» и величайшей одиозности «интервенции» настойчиво диктовала именно такой выход из положения. Может быть, на юге дело обстоит иначе? Впрочем, может быть, ответ будет дан жизнью до того, как до Вас дойдет это письмо...

Из Сибири идут вести о недовольстве крестьян против большевистской власти, об эсеровском движении, причем во главе этого антибольшевистского движения эсеров становятся лица, погубившие в прошлом году Колчака, разлагая его тыл и организовывая вооруженные восстания. Словом, старая песня... Большевики в ответ начинают усиливать террор.

Усиленно муссируются областнические лозунги — «свободная Сибирь», «бело-зеленое знамя», est. В противобольшевистском лагере, по обыкновению, величайшая разноголосица, взаимная травля, и прямо-таки не представляешь себе, что произойдет, когда эта тысячеголовая гидра дорвется до власти... Все утешают себя надеждой, что на юге — иное. Дай Бог...

Здесь сообщают, что в Казани умер Н.А. Бердяев. В Иркутске в тюрьме умер от тифа Д.В. Болдырев. Расстреляны Черв<ен>-Водали, Клафтон, С.А. Котляревский — на «каторге», за какой-то заговор. В Вост. Сибири голод вследствие бестоварья и обесценения денег. В Туркестане — очень прочна больш<евистская> власть и, как говорят, усиленно готовят поход на Индию. Как бы то ни было, большевики оказались хорошими революционерами, и России не придется сегодня стыдиться за них...

Глубоко уважающий, искренно преданный Вам Н. Устрялов.

Р. S. Мой адрес: Харбин, Коммерческое училище, проф. Ник. Вас. Устрялову.

№ 2. Ю.В. Ключников. «Смена вех» [ 164 ]

Под торжествующей революцией следует подразумевать ту, которая продолжается теперь и которая раскрыла всю ширь русских революционных потенций и русских революционных желаний. Иначе получилось бы не признание революции, а отрицание ее, не вхождение в нее в новых для нее целях, а сохранение изжитой цели борьбы с нею.

Русская революция страшна. Но опыт показал, что нет ничего страшного, что испугало бы или остановило русского интеллигента. Русская революция поставила пред собой великие задания. Но это то, что особенно делает ее русскою, а отчасти интеллигентско-русскою. Вхождение в нее требует тяжких жертв и героического самоотречения. Но русский интеллигент только и живет, что жертвами и самоотречением. Своей программы русская революция не очертила точно, она может достичь и очень многого и очень малого, смотря по обстоятельствам. Тем более каждый должен, значит, добросовестно стремиться к тому, чтобы результаты как можно полнее оправдали понесенные во время революции жертвы, а если выйдет не много, а мало, то такова уж, очевидно, судьба, и незачем вообще бороться с революцией ради скромных идеалов, раз она сама волей-неволей ограничится скромными достижениями.

Замечательно, что те из русских интеллигентов, которые упорно отказываются признать в себе большевистскую природу, гордятся своим званием русского интеллигента. Для них в этом звании заключается противопоставление их ненавистному для них мещанству. С одной стороны, они правы. Как превосходно проследил г. Иванов-Разумник, интеллигент и мещанин (подразумевается мещанин духа) во всех отношениях противоположны друг другу. Но они глубоко не правы, думая, что можно отделить сколько-нибудь резкой чертой интеллигента от большевика. Такой черты, мы уже отчасти показали это, не найти, сколько не ищи. Однако если не по самому своему существу — по самой своей идее — всякий интеллигент в той или иной степени является большевиком, то основной вопрос настоящей статьи об обязанностях русской интеллигенции в отношении революции с данного пункта начинает требовать значительно иной формулировки. Он превращается в вопрос об обязанностях русской интеллигенции в отношении к самой себе или — что то же самое — о самоопределении интеллигентского большевизма через революцию.

На эту последнюю формулировку нашего вопроса да будет позволено обратить усиленное внимание. В ней сами собой находят свое выражение и отражение все главнейшие контраверзы не только философии русской революции, но и философии новейшей русской истории в ее целом. Более же конкретно вопрос об отношении интеллигенции к революции сводится к следующему: пока существует такая русская интеллигенция, какова она сейчас, революция в России не может быть изжита. Изжить русскую революцию — значит изжить прошлую и современную русскую интеллигенцию. Но вместе с тем тщетно пытаться изжить русскую интеллигенцию, не удовлетворив предварительно всех главнейших требований русской революции, не проделав полного ее пути.

Таким образом, русская интеллигенция и русская революция как-то совершенно нерасторжимо, едва ли не мистически, связаны друг с другом. Именно это мы и имели выше в виду, утверждая в развитие мысли Булгакова, что всякая русская революция непременно должна оказаться интеллигентской. Всякая русская революция — скажем мы теперь — непременно должна оказаться интеллигентской в том смысле, что в ней, единственным доступным неисторическим условиям путем и при посредстве испытаннейших своих служителей в лице интеллигентов, ищет полностью осуществиться в мире пылкий и своеобразный русский разум, русский интеллект. Нельзя бороться за Россию и ее великое мировое место, не будучи вместе с русской интеллигенцией и русской революцией. Кто не хочет быть с русской интеллигенцией и русской революцией, тот враг и России, и мировому прогрессу. Кто борется мечом или хитростями с русской революцией, не имея ничего одинакового или лучшего противопоставить ей взамен, тот лишь вольно или невольно готовит ужасы мировой революции, которая, при спокойном торжестве революционной России, легко вылилась бы в мирную и безболезненную эволюцию. Жестоко и несправедливо заподозривать противосоветскую русскую интеллигенцию в сознательном стремлении вредить своей родине и во вражде к мировому прогрессу. Очевидно, причина ее оппозиции совершающемуся в России исключительно в непонимании ею истинного своего долга. Жертвенная, она проглядела, какая жертва от нее требуется. Жаждущая великого, она испугалась мерок и путей великого.

В жизни целого нашего народа случилось то, что случается так часто в жизни отдельных лиц. Богатую барышню отдают в институт и обучают пению, танцам и изящным манерам на радость будущему богатому жениху, но вдруг родители барышни умирают, институт брошен, вместо богатого — в мужьях сельский учитель, вместо пения и танцев — кухня, стирка и работа на огороде. Бедной женщине и так тяжело, а тут еще письмо из столицы от бывшего наставника: «Вы созданы для красоты, бросьте эту пошлую жизнь...» Сейчас Струве в отношении к России представляется мне как раз таким наставником. Он упорно не хочет понять, что самим фактом новой революции, как смертью, одна полоса русской жизни оборвана и другая, совершенно новая, начата. Прощайте, грезы о балах, приходится приниматься за труд. И вся задача отныне в том, чтобы труд послужил источником не несчастья, а счастья. Но если бы только в этом одном непонимании заключалась вина Струве пред революционной Россией. К несчастью и для него самого, и для всего русского консерватизма, и для всей России, вина его неизмеримо крупнее. Вместе с остальными авторами «Вех» он с полной отчетливостью уяснил себе невыгодность и опасность неудавшейся, половинчатой революции. В таком случае его прямой долг был по возникновении второй революции помочь ей не остаться половинчатой, обеспечить ей успех. За каждый ее лозунг должен был бы хвататься он, и чем шире и абстрактнее лозунг, тем крепче держаться за него. Крупный экономист, человек точных цифр и вычислений, как он не сопоставил в своем уме: первая революция, не стоившая и тысячной доли тех жертв, что вторая, и все-таки довольно много давшая, очень многим морально подрезала крылья. Из них же первый он сам почувствовал в качестве автора «Вех», что великий народ не может безнаказанно нести тяжесть жертв неискупленных, что ему невыразимо мучительно от их сознания. Так как же должен страдать этот великий народ после неисчислимых жертв теперешнего лихолетия, если ценою их он не достигнет великих всеоправдывающих результатов! Хватит ли у него в дальнейшем моральных сил снести бремя собственного осуждения и осуждения других народов? Способен ли он будет дальше жить в ясном сознании, что он преступник, негодяй, идиот, разрушивший все, не будучи ни пьяным, ни одержимым, и взамен... ничего! решительно ничего!!! Невольно или нарочно? — но над этой стороной вопроса о срыве революции все вообще избегают задумываться. У приверженцев идеи борьбы с Лениным до конца и во что бы то ни стало откуда-то берется уверенность, что русский народ, обесчестив, умертвив и затем разрезав на куски мертвое тело матери своей России, спокойно утрет пот с лица и примется за очередные дела, как будто ничего не случилось. Если это можно назвать исторической концепцией, то я не знаю концепции более жуткой. Приходится думать, что она просто не понята — как и многое теперь — своими собственными приверженцами.

Нет, пусть знает каждый, что нам теперь другого выбора нет: или все мы, русские, взятые вместе, преступники, или мы делаем великое дело. Мы — преступники, если просто растлеваем и умерщвляем нашу страдалицу-родину, чтобы вернуться к старому или получить на копеечку нового. Мы велики, если благодаря нашим жертвам восторжествует гений революции. После ужасов революции неизбежно наступит период счастья, нас охватит творческий подъем — мы ясными глазами сможем глядеть в будущее. После ужасов преступления... надо же хоть немного знать народ русский: он не способен вынести ужасов собственного преступления! Он никогда не найдет в себе сил для морального самовоскрешения. Его личная и всемирно-историческая жизнь тогда кончена навсегда. Все вело в России к революции и к большевизму. Революция и большевизм для России одно: без революции большевики лишь кучка «фанатиков» и «бандитов»; без большевиков революция лишь переворот, бунт, погром, анархия без прорыва в будущее и без надежд на будущее. Пока не было революции, правы были те, кто призывал бороться с прирожденным русским революционным экстремизмом: его дело страшное и его методы жестоки, лучше бы обойтись без них! Пока в начале революции была еще надежда остановить революционный разлив, во имя более экономного перехода в будущее, во имя сохранения человеческих жизней, во имя любви к материальной культуре, нельзя было не стремиться укротить революцию (чтобы вместо нее и как-то по-новому, но сделать ее же дело). Но революция идет и идет. Растет. Ширится. Углубляется.

Тут уж началось непонятное.

Во имя немедленного свержения большевиков с ними ведут борьбу годами. Во имя сбережения человеческих жизней людей бросают сотнями тысяч на белые фронты, в концентрационные беженские лагеря, обрекают на голод, на преступления, на проституцию, превращают в спекулянтов, неврастеников, бездельников. Во имя преодоления экстремизма сами превращаются в экстремистов, но наизнанку, что еще хуже: белый экстремизм — это озверелое желание, чтобы от революции остались одни только разрушения и чтобы ценою их решительно ничего не было создано. Во имя сбережения материальных богатств России взрывают мосты, разрушают города под предлогом: «вредим большевикам». В целях сохранения уважения к прежним основам русского политического и социального бытия делают все, чтобы над ними повисли исступленные проклятия отчаявшихся.

И вот допустите, что революционная власть насильственно свергнута. Поехали в Россию Авксентьев, Алексинский, Бурцев, Гучков, Керенский, Милюков, Савинков, Струве. Каким-то чудом они сумели не перессориться снова и снова, а мирно выработать долгожданную «общую линию». Эта общая линия мне представляется в виде Учредительного собрания на основе прямого, равного и прочая, возглавляемого каким-нибудь генералом, — Врангелем или другим. Наступает период строительства новой России. Выстроили и сошли с жизненной сцены удовлетворенные: в России монархия по типу английской или республика по типу Соединенных Штатов. Чего же лучше? Однако беда вся в том, что когда мы будем копировать Англию или Америку как образцы политического благоустройства, и Англия и Америка будут упорно бороться за то, чтобы стать совсем другими. Когда мы будем думать, что наступила эра успокоения, зачнется в ужасах эра нового всемирного смятения. Идеалы великой русской революции окажутся насильственно приглушенными, но они, конечно, не умрут. Их будут провозглашать, ими будут жить по-прежнему и русские революционные массы, и иностранные. «Жалкие остатки» русской интеллигенции вдруг почувствуют, что только в них свое, русское, большое и выстраданное. И тогда-то впервые они полюбят эти идеалы, как не любили еще никогда, и тем сильнее полюбят, чем более жестоко они их обманули перед тем.

А после «непонятное» будет все нагнетаться и нагнетаться в грядущей русской жизни: придушенные нашими праздничными либералами и революционерами, истинно революционные идеалы сделаются главным двигателем всей последующей истории русского духа и русского политического бытия. Новые поколения начнут спрашивать себя и своих отцов, что же получилось? Чем велик Авксентьев, которому воздвигли памятник Алексинский и Бурцев? Чем велик Гучков, позаботившийся о памятниках для Керенского и Милюкова? Чем велики Савинков и Струве, остатки сил положившие на сооружение пышного мавзолея для Алексинского, Бурцева и Гучкова? И без особенного труда они подведут грустный итог: не будь их, в России не было бы стольких разрушений в 1917-1921 гг.; стало быть, главные виновники русской разрухи они. Не будь их, Россия не плелась бы снова в хвосте остальных стран; стало быть, это они же испортили международное положение России. Не будь их, прорыв в будущем был бы великим. Социальные неравенства были бы более сглажены, политическое устройство вышло бы более совершенным, внешние отношения покоились бы на более справедливых основаниях. С России брали бы пример все остальные народы, у нее учились бы, ей завидовали бы. Теперь ее попросту считают дурой, бездарностью, мотовкой. Словом, они — и они одни — виновны в самом тяжком из всех политических преступлений: в лишении своего народа права быть гордым или, что то же, — в убийстве народной души.

Но Бог даст, мрачного чуда не случится. Бурцев с Авксентьевым, а Милюков с Гучковым не столкнулся никогда. Значит, не будет в России ни монархии английского типа, ни республики типа Соединенных Штатов. Будет что-то свое, выстраданное и выкованное революцией. Памятников или вовсе никому не поставят, или поставят их Ленину. И тогда-то станет впервые ясно, что вся русская интеллигенция жила и работала в качестве революционной силы для того только, чтобы создать, испытать и закалить Ленина, чтобы сначала через него дать настоящую русскую революцию, а потом чрез него же навсегда или надолго преодолеть ее.

В Ленине старая русская интеллигенция без остатка исчерпывает и изживает себя. После него она или вовсе перестанет существовать, или станет совершенно новою. Последнее — вернее. Ленин — это та цена, которою куплена новая Россия, а с нею и новая русская интеллигенция. Вот если бы его не было, то еще вопрос, не выродилась ли бы она, эта русская интеллигенция, в ближайшем же поколении в мелкодушных мещан, в антиподов интеллигенции. Напротив, раз Ленин был, вел революцию, как ее признанный вождь и дал ей победы — превращение интеллигенции в мещанство становится исторически невозможным.

Но еще более невозможно и то, чтобы за одним Лениным последовали другие. Нет, отныне надолго или навсегда покончено со всяким революционным экстремизмом, со всяким большевизмом и в «широком» и в «узком» смысле. За отсутствием почвы для него. За ненадобностью. Завершился длиннейший революционный период русской истории. В дальнейшем открывается период быстрого и мощного эволюционного прогресса. Ненавидящие революцию могут радоваться; но, радуясь, они должны все же отдать должное революции: только она сама сумела сделать себя ненужной.

№ 3. Н.В. Устрялов. «PATRIOT1CA» [ 166 ]

В 1905 г., в разгар русско-японской войны группа русских студентов отправила в Токио телеграмму микадо с искренним приветом и пожеланием скорейшей победы над кровавым русским царем и его ненавистным самодержавием.

В том же 1905 г. та же группа русских студентов обратилась к польским патриотам с братским приветом, с пожеланием успеха в борьбе с царским правительством за восстановление польского государства и свержение русского абсолютизма.

Прошло 15 лет. Капризною игрою исторической судьбы эта группа русских студентов, возмужавшая и разросшаяся, превратилась, худо ли, хорошо ли, в русское правительство и принялась диктаторски править страной.

Тогда нашлась в стране другая группа русских интеллигентных людей, которая стала отправлять в то же Токио телеграммы и даже депутации к микадо и его министрам с искренним приветом и пожеланием победы над кровавыми русскими правителями и ненавистным им комиссародержавием.

Вместе с тем та же группа русских людей обратилась к польским патриотам (в свою очередь созревшим и оформившимся за эти 15 лет) с братским приветом и пожеланием успеха в их борьбе с красным правительством за расширение польского государства и свержение русского деспотизма.

Группа русских пораженцев 1905 г. на упрек в антипатриотизме и предательстве родины отвечала обычно, что нужно различать петербургское правительство от русского народа, что русское царское правительство ненавидимо русским народом и что оно не столько русское, сколько немецкое. К этому прибавлялось для вящей убедительности, что интересы мировой «солидарности трудящихся» должны стоять на первом плане, а русская власть есть их величайший враг. Группа русских пораженцев 1920 г. на упреки в антипатриотизме и забвении родины отвечает обычно, что нужно отличать московское правительство от русского народа, что русское советское правительство ненавидимо русским народом и что оно не столько русское, сколько еврейское. К этому присовокупляется для пущей убедительности, что интересы мировой «культуры» должны стоять на первом плане, а нынешняя русская власть есть их непримиримый враг...

Какое глубочайшее недоразумение — считать русскую революцию не национальной! Это могут утверждать лишь те, кто закрывает глаза на всю русскую историю и, в частности, на историю нашей общественной и политической мысли.

Нет, ни нам, ни «народу» неуместно снимать с себя прямую ответственность за нынешний кризис — ни за темный, ни за светлый его лики. Он — наш, он подлинно русский, он весь в нашей психологии, в нашем прошлом, — и ничего подобного не может быть и не будет на Западе, хотя бы и при социальной революции, внешне с него скопированной. И если даже окажется математически доказанным, как это ныне не совсем удачно доказывается подчас, что девяносто процентов русских революционеров — инородцы, главным образом евреи, то это отнюдь не опровергает чисто русского характера движения, если к нему и прикладываются «чужие» руки, — душа у него, «нутро» его, худо ли, хорошо ли, все же истинно русское — интеллигентское, преломленное сквозь психику народа.

Не инородцы-революционеры правят русской революцией, а русская революция правит инородцами-революционерами, внешне или внутренне приобщившимися к «русскому духу» в его нынешнем состоянии...

Не есть ли крутящаяся над Россией буря — сплошное разрушение, «чистое отрицание», безнадежно опустошительное, как порыв осеннего ветра или деревенский пожар в знойный летний день? Не есть ли она — гибель русской культуры или, в лучшем случае, тягчайший удар по ней?

И они готовы, эти несчастные, измученные современники, всеми словами, какие находят, проклинать налетевший шквал, считать его бессмысленно разрушительным, позорной болезнью, падением «когда-то великого» народа...

Всякое великое историческое событие сопряжено с разрушением. И вообще-то говоря, культура человечества тем только и жива, что постоянно разрушается и творится вновь, сгорая и возрождаясь, как феникс из пепла, поглощая порождения свои, как Сатурн.

Разрушение страшно и мрачно, когда на него смотришь вблизи. Но если его возьмешь в большой перспективе, оно — лишь неизбежный признак жизни, хотя, быть может, и несколько грустный признак: было бы лучше, если бы творчество не предполагало разрушения и, скажем, ценности языческой культуры мирно уживались бы рядом с явлениями христианства, а быт Людовика XIV — с атмосферою пореволюционной свободы личности.

Но ведь этого нет и по условиям жизни земной, во времени протекающей, быть не может. Взять хотя бы эти два случайно выплывшие примера. Христианская культура, введенная в мир великою и мрачно прекрасною эпохою средневековья, начала с того, что безжалостно сокрушила бесконечное количество несравненных памятников древности. «Нашествие варваров внесло гораздо меньше опустошений в сокровищницу древней культуры, нежели благочестивая ревность служителей Христианской Церкви», — говорит историк средних веков Генрих Эйкели...

Но ведь и средние века обогатили человечество потоком напряженнейшей и своеобразнейшей своей собственной культуры, и само нашествие варваров положило начало новой истории, приобщив свежие народы к разрушенной ими цивилизации, и французская революция внесла в европейскую культуру самозаконный мир своих ценностей, ставших воздухом нового человечества и прославив Францию навеки.

Старый быт умирает, но не бойтесь — новая эпоха обрастет новым бытом, новой культурой...

Испытания последних лет с жестокою ясностью показали, что из всех политических групп, выдвинутых революцией, лишь большевизм, при всех пороках своего тяжкого и мрачного быта, смог стать действительным русским правительством, лишь он один, по слову К. Леонтьева, «подморозил» загнивавшие воды революционного разлива и подлинно

Над Зимним дворцом, вновь обретшим гордый облик подлинно великодержавного величия, дерзко развевается Красное знамя, а над Спасскими воротами, по-прежнему являющими собой глубочайшую исторически-национальную святость, древние куранты играют «Интернационал». Пусть это странно и больно для глаза, для уха, пусть это коробит, но в конце концов в глубине души невольно рождается вопрос:

— Красное ли знамя безобразит собой Зимний дворец — или напротив, Зимний дворец красит собой Красное знамя? «Интернационал» ли нечестивыми звуками оскверняет Спасские ворота, или Спасские ворота кремлевским веянием влагают новый смысл в «Интернационал»?..

Подобно тому, как современный француз на вопрос «Чем велика Франция?» вам непременно ответит: «Декартом и Руссо, Вольтером и Гюго, Бодлером и Бергсоном, Людовиком XIV, Наполеоном и великой революцией», — так и наши внуки на вопрос «Чем велика Россия?» с гордостью скажут: «Пушкиным и Толстым, Достоевским и Гоголем, русской музыкой, русской религиозной мыслью, Петром Великим и великой русской революцией...»

Если мы перенесем проблему из чисто политической плоскости в культурно-историческую, то неизбежно придем к заключению, что революция наша не «гасит» русского национального гения, а лишь с преувеличенной болезненной яркостью, как всякая революция, выдвигает на первый план его отдельные черты, возводя их в «перл создания». Национальный гений от этого не только не гасится, но, напротив, оплодотворяется, приобретая новый духовный опыт на пути своего самосознания.

И если содержание ныне преобладающего мотива национальной культуры представляется нам далеко не лучшим произведением русского духа, то наша задача — не в безнадежном брюзжании о мнимой «ненациональности» звучащей струны, а в оживлении других струн русской лиры. Русская культура должна обновиться изнутри. Мне кажется, что революция более всего способствует этому перерождению, и я глубоко верю, что, гениально оживив традиции Белинского, она заставит Россию с потрясающей силой пережить и правду Тютчева, Достоевского, Соловьева.

Но для этого — и здесь мы снова возвращаемся к «политике» — Россия должна остаться великой державой, великим государством. Иначе и нынешний духовный ее кризис был бы ей непосилен. И так как власть революции — и теперь только она одна — способна восстановить русское великодержавие, международный престиж России, — наш долг во имя русской культуры признать ее политический авторитет...

Глубоко ошибается тот, кто считает территорию «мертвым» элементом государства, индифферентным его душе. Я готов утверждать скорее обратное: именно территория есть наиболее существенная и ценная часть государственной души, несмотря на свой кажущийся «грубо физический» характер. Помню, еще в 1916 г., отстаивая в московской прессе идеологию русского империализма от наплыва упадочных вильсоновских настроений, я старался доказать «мистическую» в корне, но в то же время вполне осязательную связь между государственной территорией как главнейшим фактором внешней мощи государства и государственной культурой как его внутреннею мощью. Эту связь я еще отчетливее усматриваю и теперь.

Советская власть будет стремиться всеми средствами к воссоединению окраин с центром — во имя идеи мировой революции. Русские патриоты будут бороться за то же — во имя великой и единой России. При всем бесконечном различии идеологии практический путь — един...

Противобольшевистское движение силою вещей слишком связало себя с иностранными элементами и поэтому невольно окружило большевизм известным национальным ореолом, по существу чуждым его природе. Причудливая диалектика истории неожиданно выдвинула Советскую власть с ее идеологией интернационала на роль национального фактора современной русской жизни, в то время как наш национализм, оставаясь непоколебленным в принципе, на практике потускнел и поблек, вследствие своих хронических альянсов и компромиссов с так называемыми «союзниками»...

Достигшим невиданной внешней мощи, вооруженным до зубов странам Согласия теперь гораздо более опасны бациллы внутреннего колебания и волнения, нежели чужеземная военная сила. Как марсиане в фантазии Уэллса, победив земной шар своими диковинными орудиями истребления, гибнут от чуждых им микробов земли, — так нынешние мировые гегемоны, покорив человечество, вдруг начинают с тревогой ощущать в своем собственном организме признаки расслабляющего яда своеобразной психической заразы. При таких условиях большевизм, с его интернациональным влиянием и всюду проникающими связями, становится ныне прекрасным орудием международной политики России, и слепы те русские патриоты, которые хотели бы в настоящий момент видеть страну лишенной этого орудия какою бы то ни было ценой...

Народное творчество многообразно, оно выражается ведь не только непосредственно, в стихийных, анархических порывах масс, но и в той власти, против которой они направлены. Власть представляет собою всегда более веский продукт народного гения, нежели направленные против нее бунтарские стрелы. Ибо она есть, так сказать, «окристаллизовавшийся» уже, осознавший себя народный дух, в то время как недовольство ею, да еще выраженное в таких формах («ровняй города с землею»), должно быть признано обманом или темным соблазном страдающей народной души. Поэтому и в оценке спора власти с бунтом против нее следует быть свободным от кивания на «народную волю». Эта икона всегда безлика или многолика...

Судороги массового недовольства и ропота действительно пробегают по несчастной, исстрадавшейся родине. Мы недостаточно информированы, чтобы знать их истинные размеры, но согласимся предположить, что, усилившись, они могут превратиться в новый эпилептический припадок, новую революцию.

Что, если это случится? Могу сказать одно: следовало бы решительно воздержаться от проявлений какой-либо радости на этот счет — «сломили-таки большевиков». Такой конец большевизма таил бы в себе огромную опасность, и весьма легкомысленны те, которые готовятся уже глотать каштаны, поджаренные мужицкою рукой: счастье этих оптимистов, если они не попадут из огня да в полымя...

При нынешних условиях это будет означать, что на место суровой и мрачной, как дух Петербурга, красной власти придет безграничная анархия, новый пароксизм «русского бунта», новая разиновщина, только никогда еще небывалых масштабов. В песок распадется гранит невских берегов, «оттает» на этот раз уже до конца, до последних глубин своих, государство Российское —

Лишь для очень поверхностного либо для очень недобросовестного взора современная обстановка может представляться подобною прошлогодней. Не мы, а жизнь повернулась «на 180 градусов». И для того, чтобы остаться верными себе, мы должны учесть этот поворот. Проповедь старой программы действий в существенно новых условиях часто бывает наихудшей формой измены своим принципам...

Взятая в историческом плане, великая революция, несомненно, вносит в мир новую «идею», одновременно разрушительную и творческую. Эта идея в конце концов побеждает мир. Очередная ступень всеобщей истории принадлежит ей. Долгими десятилетиями будет ее впитывать в себя человечество, облекая ее в плоть и кровь новой культуры, нового быта. Обтесывая, обрабатывая ее.

Но для современности революция всегда рисуется прежде всего смерчем, вихрем:

— Налетит, разожжет и умчится, как тиф...

И организм восстанавливается, сохраняя в себе благой закал промчавшейся болезни. «Он уже не тот», но благотворные плоды яда проявят себя лишь постепенно, способствуя творческому развитию души и тела.

Революция бросает в будущее «программу», но она никогда не в силах ее осуществить сполна в настоящем. Она и характерна именно своим «запросом» к времени. И дедушка Хронос ее за этот запрос в конечном счете неизбежно поглощает.

Революция гибнет, бросая завет поколениям. А принципы ее с самого момента ее смерти начинают эволюционно воплощаться в истории. Она умирает, лишившись жала, но зато и организм человечества заражается целебной силой ее оживляющего яда.

«Запрос» русской революции к истории («клячу-историю загоним!») — идея социализма и коммунизма. Ее вызов Сатурну — опыт коммунистического интернационала через пролетарское государство.

Отсюда — ее «вихревой» облик, ее «экстремизм», типичный для всякой великой революции. Но отсюда же и неизбежность ее «неудачи» в сфере нынешнего дня. Как ни мощен революционный порыв, уничтожить в корне ткани всего общественного строя, всего человечества современности он не в состоянии. Напротив, по необходимости «переплавляются» ткани самой революции. Выступает на сцену благодетельный компромисс.

В этом отношении бесконечно поучительны последние выступления вождя русской революции, великого утописта и одновременно великого оппортуниста Ленина.

Он не строит иллюзий. Немедленный коммунизм не удался — это ему ясно, и он не скрывает этого. «Запоздала» всемирная революция, а в одной лишь стране, вне остальных, коммунизм немыслим. «Социальный опыт» только смог углубить уже подорванное войною государственное хозяйство России. Дальнейшее продолжение этого опыта в русском масштабе не принесло бы с собой ничего, кроме подтверждения его безнадежности при настоящих условиях, а также неминуемой гибели самих экспериментаторов.

Наладить хозяйство «в государственном плане», превратить страну в единую фабрику с центральным аппаратом производства и распределения оказалось невозможным. Экономическое положение убийственно и все ухудшается; истощены остатки старых запасов. Раньше можно было не без основания ссылаться на генеральские фронты, теперь их, слава Богу, уже нет. Что же касается кивков на внутренних «шептунов», то сам Ленин принужден был признать сомнительность подобных отговорок. Дело не в шептунах: их «обнагление» — не причина разрухи, а ее следствие. Дело в самой системе, доктринерской и утопичной при данных условиях. Не нужно быть непременно врагом Советской власти, чтобы это понять и констатировать. Только в изживании, преодолении коммунизма — залог хозяйственного возрождения государства.

И вот, повинуясь голосу жизни. Советская власть, по-видимому, решается на радикальный тактический поворот в направлении отказа от правоверных коммунистических позиций. Во имя самосохранения, во имя воссоздания «плацдарма мировой революции» она принимает целый ряд мер к раскрепощению задавленных химерой производительных сил страны.

Если коммунизм есть «запрос» к будущему, то «скоропадчина» или «врангелевщина» во всех ее формах и видах есть не более как отрыжка прошлого. По тому же неумолимому року Сатурна не место ей в новой России.

Революция выдвинула новые политические элементы и новые «хозяйствующие» пласты. Их не пройдешь. Великий октябрьский сдвиг до дна всколыхнул океан национальной жизни, учинил пересмотр всех ее сил, произвел их учет и отбор. Никакая реакция уже не сможет этот отбор аннулировать. Здоровая, плодотворная реакция вершит революцию духа, но не реставрацию прогнивших и низвергнутых государственных стропил. Дурная же реакция есть всегда не более как попытка с негодными средствами. Прежний поместный класс отошел в вечность, «рабочие и крестьяне» выдвинулись на государственную авансцену...

«Мир с мировой буржуазией», «концессии иностранным капиталистам», «отказ от позиций «немедленного» коммунизма внутри страны» — вот нынешние лозунги Ленина. Невольно напрашивается лапидарное обозначение этих лозунгов: мы имеем в них экономический Брест большевизма.

Ленин, конечно, остается самим собою, идя на все эти уступки. Но, оставаясь самим собою, он вместе с тем, несомненно, «эволюционирует», т.е. по тактическим соображениям совершает шаги, которые неизбежно совершила бы власть, враждебная большевизму. Чтобы спасти советы, Москва жертвует коммунизмом. Жертвует, со своей точки зрения, лишь на время, лишь «тактически», — но факт остается фактом.

Нетрудно найти общую принципиальную основу новой тактики Ленина. Лучше всего это основа им формулирована в речи, напечатанной «Петроградской Правдой» от 25 ноября прошлого года.

Вождь большевизма принужден признать, что мировая революция обманула возлагавшиеся на нее надежды. «Быстрого и простого решения вопроса о мировой революции не получилось». Однако из этого еще не следует, что дело окончательно проиграно. «Если предсказания о мировой революции не исполнились просто, быстро и прямо, то они исполнились постольку, поскольку дали главное, ибо главное было то, чтобы сохранить возможность существования пролетарской власти и Советской республики, даже в случае затяжения социалистической революции во всем мире». Нужно устоять, пока мировая революция не приспеет действительно. «Из империалистической войны, — продолжает Ленин, — буржуазные государства вышли буржуазными, они успели кризис, который висел над ними непосредственно, оттянуть и отсрочить, но в основе они подорвали себе положение так, что при всех своих гигантских военных силах должны были признаться через три года в том, что они не в состоянии раздавить почти не имеющую никаких военных сил Советскую республику. Мы оказались в таком положении, что, не приобретя международной победы, мы отвоевали себе условия, при которых можем существовать рядом с империалистическими державами, вынужденными теперь вступить в торговые сношения с нами. Мы сейчас также не позволяем себе увлекаться и отрицать возможность военного вмешательства капиталистических стран в будущем. Поддерживать нашу боевую готовность нам необходимо. Но мы имеем новую полосу, когда наше основное международное существование в сети капиталистических государств отвоевано».

В этих словах следует видеть ключ решительного поворота московского диктатора на новые тактические позиции. Раньше исходным пунктом его политики являлась уверенность в непосредственной близости мировой социальной революции. Теперь ему уже приходится исходить из иной политической обстановки. Естественно, что меняются и методы политики.

Раньше он непрестанно твердил, что «мировой империализм и шествие социальной революции рядом удержаться не могут», он надеялся, что социальная революция опрокинет «мировой империализм». Теперь он уже считает как бы очередной своей задачей добиться упрочения совместного существования этих двух сил: нужно спасать очаг грядущей (может быть, еще не скоро!) революции от напора империализма.

Отсюда и новая тактика. Россия должна приспосабливаться к мировому капитализму, ибо она не смогла его победить. На нее уже нельзя смотреть, как только на «опытное поле», как только на факел, долженствующий поджечь мир. Факел почти догорел, а мир не загорелся. Нужно озаботиться добычею новых горючих веществ. Нужно сделать Россию сильной, иначе погаснет единственный очаг мировой революции.

Но методами коммунистического хозяйства в атмосфере капиталистического мира сильной Россию не сделаешь. И вот «пролетарская власть», сознав, наконец, бессилие насильственного коммунизма, остерегаясь органического взрыва всей своей экономической системы изнутри, идет на уступки, вступает в компромисс с жизнью. Сохраняя старые цели, внешне не отступаясь от «лозунгов социалистической революции», твердо удерживая за собою политическую диктатуру, она начинает принимать меры, необходимые для хозяйственного возрождения страны, не считаясь с тем, что эти меры — «буржуазной» природы...

№ 4. С.С. Чахотин. «В Каноссу» [ 173 ] [ 174 ]

Итак, военные попытки «свалить большевиков» не удались: заключительным аккордом в этом направлении был Кронштадт. Теперь совершенно ясно, что всякие подобные попытки обречены на неудачу; более того, они вырождаются в уродливые, морально неприемлемые для русской интеллигенции погромно-предательские авантюры. Теперь логически мыслимыми остались лишь два случая насильственного низвержения Советской власти: иностранная военная экспедиция и внутреннее восстание. Попробуем разобрать обе возможности.

Мыслима ли первая — военная экспедиция иностранцев? И чья именно? Бывших союзников? Но разве не показали они всей своей политикой, что их главная забота — приспособиться к факту отсутствия России в сонме великих держав? Англия, потрясаемая внутренней борьбой и связавшая себе договором с Советской властью, при каждом удобном случае напоминает о своем лояльном отношении к договору. Франция, усердно поддерживающая врагов России и ведущая политику расчленения России, думает лишь о том, как бы вернуть следуемые ее мещанам миллиарды. Америка не желает более иметь никакого дела с европейским осиным гнездом. Германия, экономически остро заинтересованная в русских делах, при некоторых условиях могла бы, пожалуй, вмешаться. Но ей, раздавленной военно и экономически, не до военных походов в Россию; да и «союзники» никогда бы не допустили этого: ведь за такой помощью последовал бы опасный для них союз России с Германией. Лига Наций — притча во языцех всего мира? Или, наконец, эти новые «буферные» государства, облепившие края нашей родины? — Польша, Латвия, Эстония, Азербайджан и т.д. Да, к сожалению, они склонны порой давать приют разным «предприимчивым» людям, как это сделала Польша в отношении Савинкова и Балаховича, поскольку последние помогают поддерживать в России междоусобную войну и расшатывают Россию политически и экономически. Но захотят ли они создавать серьезную опасность для Советской власти, пока она слаба, и вообще, выгодно ли им содействовать ликвидации нашей гражданской смуты? Разве в момент успехов Деникина поляки не заключили внезапного перемирия с большевиками, чем и дали последним возможность всей массой обрушиться на Деникина и раздавить его? Это только мы сами, русские, в лице Врангеля, могли в момент, когда Красная армия громила поляков, ударить ей в тыл и, спасая Польшу, предать свое собственное русское дело. История уже отомстила Врангелю за его близорукость.

Итак, ни одна из внешних сил никогда не даст уже «военной помощи против большевиков». Да и кому ее давать теперь? Как-никак, но в течение всей прежней военной борьбы с большевиками были какие-то, хоть и небольшие, клочки русской территории, откуда эта борьба могла идти, где она могла организоваться, — было известное количество сил и средств, которое можно было увеличивать при успехе. А главное, был какой-то моральный резерв, связанный с этим клочком национальной территории. Теперь этого нет. После опыта Врангеля в Галлиполи мы знаем, что создавать или хотя бы сохранять русские военные антибольшевистские силы за пределами самой России — химера.

Никто, значит, извне не поможет, да и помогать-то, оказывается, уже некому.

Теперь о возможности восстаний в самой России. Эта возможность, конечно, не исключена. Она наиболее реальна в случае выдвигания лозунгов, подобных кронштадтским, хотя надо оговориться, что шансы на успех здесь, как особенно ясно показал даже пример кронштадтского восстания, ограничены и, очевидно, прогрессивно уменьшаются. Восстания в России могут являться лишь функцией двух связанных между собою моментов: экономических затруднений и политики Советского правительства. Чем хуже экономическое положение страны, чем сильнее лишения, которым подвергается население, тем труднее, конечно, положение правительства. Но, во-первых, с прекращением гражданской войны, со снятием блокады и заключением торговых договоров с Англией, Германией, Италией и др. экономическое положение Советской России способно значительно улучшиться, а во-вторых. Советское правительство, применяясь к условиям, отказалось от целого ряда своих экономически не осуществимых тезисов и идет в сторону облегчения торгово-хозяйственного оборота в стране. Нет никакого сомнения, что эти меры значительно укрепят его положение и сделают попытки восстаний менее частыми, менее серьезными и лишат их шансов на успех.

Спрашивается, как вести себя интеллигенции, как находящейся в России, так и эмигрировавшей, при этих новых, все еще возможных попытках восстаний? Способствовать им или отстраняться от них, более того, бороться с ними? Не колеблясь, подобно тому, как по отношению к предыдущему периоду мы считали, что вся энергия русской интеллигенции должна быть брошена в дело борьбы с большевизмом, так теперь, после окончательного крушения планов его насильственного низвержения, мы считаем, что патриотический долг нашей интеллигенции — отказаться от вооруженной борьбы, более того, бороться со всякими попытками в целях борьбы еще дальше дезорганизовывать и разваливать нашу родину. Кто бы ни был у власти сейчас, но раз он способствует процессу собирания и упрочения России, он должен получить поддержку со стороны мыслящей и патриотически настроенной интеллигенции.

Более того, участие в возможных восстаниях и волнениях в стране при сложившейся экономической и международной конъюнктуре будет преступлением перед родиной. Мы не боимся открыто и громко это сказать. Никакие сомнения и колебания, никакие недоговоренности не должны иметь в этот момент места. Надо ясно себе представить, что всякая попытка вызвать неурядицы в России эквивалентна сейчас удару по долженствующей во что бы то ни стало наладиться экономической жизни страны и на руку одним только врагам России. Слишком много времени уже упущено, слишком усилилась реакция в Европе, слишком окрепли окраинные государства, чтобы в случае новых волнений можно было рассчитывать на что-либо иное, кроме выгодного лишь нашим врагам хаоса. Подобно тому, как более сознательная часть интеллигенции считала революцию во время войны опасной и нежелательной, так и теперь всякие новые потрясения будут для нашей родины лишь гибельны. Надо окрепнуть физически и экономически, надо — насколько возможно при данных условиях — укрепить национальный дух, а там — жизнь покажет. Окрепшему организму возможные потрясения не будут так опасны, а может быть, к тому времени условия настолько изменятся, что обойдется и без потрясений.

Но представим себе даже, что, по какому-то невероятному сцеплению обстоятельств, восстание удалось, большевики свергнуты и Россию не разобрали в этот момент по кускам соседи и бывшие друзья. Что ждет нас на следующий день после восстания? Чья власть? Кто сменит большевиков? Кто будет тот, кто сумеет при еще несомненно ухудшившихся экономических условиях, при вновь развалившейся армии вывести страну из нового хаоса? Керенский? Кадеты, энесы, эсеры? Начнем сказку про белого бычка сначала? Все эти обломки ex-партий, которые и по сию пору, сидя давно за границей, не могут перестать грызться между собою на потеху всего мира? Нет, мы думаем, что громадное большинство не только русских народных масс, но и интеллигенции, и не только в самой России, но и за границей, навсегда оставило эти влачащие ныне жалкое существование штабы без армий. Нет, все что угодно, но только не эти трупы!

Но допустим все же, что большевики свергнуты, что явилась какая-то новая власть. Эта новая власть силою вещей вынуждена будет делать почти то же, что и большевики: тоже нужна будет армия со строгой дисциплиной — иначе нас разорвут соседи; те же драконы внутренней защиты новой власти — иначе она рассыплется, как Керенский; неужели нам станет легче оттого, что новые «чрезвычайки» будут называться «контрразведкой» или чем-нибудь вроде того? Та же будет экономическая разруха и связанные с нею лишения и голод, та же необходимость в максимальном напряжении сил всех и каждого, в жестокой трудовой повинности. Так в чем же дело? Пора оставить мечты, что с заменой красных белыми, желтыми, зелеными и т.д. каким-то чудом законы физики и экономики перевернутся, реки потекут в горы, а с неба будет литься золотой дождь. Вернемся к реальностям жизни.

Да, мы знаем, за нашими бывшими противниками в прошлом много ужасного, трудно прощаемого, много такого, с чем трудно примириться и сейчас; но как скоро интересы родины требуют, чтобы мы забыли старую боль, мы должны ее забыть. Другого выхода нет. Умыть руки, отойти в сторону нельзя. Это, конечно, легче всего, но это преступление перед родиной. Надо участвовать в поддержке России, надо всем выручать ее, облегчать ей пути прогресса, мира и благосостояния. Поведение нашей интеллигенции в данный момент весьма сильно определяется общим международным положением. За годы борьбы мы были свидетелями разрастания масштабов: сначала кризис ограничивался Петроградом, затем он охватил собственно Россию, далее борьба разлилась и по окраинам ее, теперь весь мир вовлечен в русскую катастрофу, и каждый элемент его занял определенную позицию в отношении ее.

Будь мы одни, не будь Россия окружена «друзьями» и врагами, конкурентами и хищниками, алчно пощелкивающими зубами и жадно ждущими ее последнего вздоха, будь в мире солидарность культурных наций — мы, быть может, не звали бы к такому решению вопроса. Но сейчас, когда никто не хочет понять переживаемой нами трагедии, когда всякий старается забыть о море русской крови, пролитой ради общего европейского дела, когда нас сторонятся, как зачумленных, когда почти во всем мире нет более презираемых, более ненавидимых париев, чем мы, русские, сейчас, когда на нашу несчастную родину смотрят, как на какой-то очаг заразы, который, если бы могли, то охотно стерли бы с лица земли со всеми нами, правыми и виноватыми, — о, сейчас, в таких условиях, мы громко, не колеблясь, обращаемся к нашей интеллигенции с кличем: «Довольно! Назад! Мы здесь чужие. Что бы там, дома, ни было, как там ни тяжело, но там — наша родина!»

Мы не боимся теперь сказать: «Идем в Каноссу! Мы были не правы, мы ошиблись. Не побоимся же открыто и за себя и за других признать это».

Большевизм с его крайностями и ужасами — это болезнь, но вместе с тем это закономерное, хоть и неприятное, состояние нашей страны в процессе ее эволюции. И не только все прошлое России, но мы сами виноваты в том, что страна заболела. Болезни, может быть, могло и не быть, но теперь спорить и вздыхать поздно, родина больна, болезнь идет своим порядком, и мы, русская интеллигенция, мозг страны, не имеем права стать в сторону и ждать, чем кончится кризис: выздоровлением или смертью.

Наш долг — помочь лечить раны больной родины, любовно отнестись к ней, не считаться с ее приступами горячечного бреда. Ясно, что чем скорее интеллигенция возьмется за энергичную работу культурного и экономического восстановления России, тем скорее к больной вернутся все ее силы, исчезнет бред и тем легче завершится процесс обновления ее организма.

Мне скажут: «Но как же? Идти к большевикам, идти с ними? ведь это значит признать свою неправоту, санкционировать их победу?» Да, это значит идти в Каноссу. Это признание не унизит нас, не может сломить нашего духа. Мы честно боролись до сих пор, так как считали, что это наш долг. События нам показали, что мы ошибались, что путь наш лежал в неверном направлении. И, сознав это, увидя, чего требуют от нас интересы родины, мы готовы сознаться в своей ошибке и изменить дорогу.

Станем ли мы сами от того большевиками или коммунистами, как думают некоторые? Конечно, нет. Коммунизм как практическая доктрина в современной обстановке по-прежнему остается для нас той же утопией, что и раньше, но он может и должен измениться, если хочет так или иначе войти в реальную жизнь; и во многом мы, интеллигенция, можем способствовать этому процессу.

После каждой болезни в организме наблюдается появление новых сил, усиленный обмен веществ, оздоровление и укрепление. Нередко в самой болезни есть зачатки оздоровления, есть полезные начала. И вот, не боясь, надо признать, что в самом большевизме, наряду с ворохом уродливых его проявлений, есть несомненно здоровые начала, есть положительные стороны, отрицать которые трудно.

Во-первых, история заставила русскую «коммунистическую» республику, вопреки ее официальной догме, взять на себя национальное дело собирания распавшейся было России, а вместе с тем восстановление и увеличение русского международного удельного веса. Странно и неожиданно было наблюдать, как в моменты подхода большевиков к Варшаве во всех углах Европы с опаской, но и с известным уважением заговорили не о «большевиках», а... о России, о новом ее появлении на мировой арене.

Другой положительной стороной Советской власти надо признать то, что (опять как будто вопреки теории) она была вынуждена создать крепкую дисциплинированную армию, первое условие существования всякого государства, как это ни обидно говорить после неисчислимых жертв «великой войны за уничтожение войн».

Третьим несомненным плюсом в деятельности большевиков надо считать то, что они действительно гарантировали невозможность возврата к прошлому, тому темному скорбному прошлому, которое послужило первоисточником нужды, темноты и озлобленности народных масс, неподготовленности и вялости нашей интеллигенции, всего того зла, которое обрушилось на Россию за последние годы. Эта опасность, хоть и дорогой ценой, но все же, к счастью, устранена навеки. И есть возможность заложить новое здание русской государственности на новых разумных основаниях, использовав принципы рациональной организации, а не громоздить на старых, архаических нелепых устоях новые негармонирующие надстройки.

Далее, в самом факте разрушения есть позитивные черты: мы силою вещей вынуждены отказаться от своей русской беспечности, надежды, что кто-то, где-то, что-то за нас сделает. На краю пропасти каждый должен встрепенуться, сам искать выхода, думать, изловчиться или... погибнуть. Впервые в колоссальных масштабах взбудоражен в дремавших, понукаемых массах здоровый инстинкт самосохранения, самый действенный из всех инстинктов; мы уверены, что все значение этого биологического момента скажется в дальнейшем в жизни русского народа, в смысле значительной и положительной перестройки русского характера, и в таком случае уже это одно, быть может, оправдает жертвы и ужасы нашей эпохи.

Наконец, будем объективны и признаем, что среди вершителей современных русских судеб есть люди, наделенные достаточным чувством реальности и не враги эволюции. Логика событий неумолимо заставляет их сдавать свои практически неверные позиции и становиться на те, что более согласуются с требованиями жизни; от действий нашей интеллигенции будет зависеть ускорить и завершить этот процесс на благо России и прогресса. Нам возразят — это оптимизм. Да, ответим мы, это оптимизм, но оптимизм не беспочвенный. Более того, если в трудных условиях нам нужно добиться во что бы то ни стало поставленной себе цели — спасения России, — то нам необходим оптимизм, это состояние духа, дающее бодрую уверенность в своих силах и в достижимости задач.

Итак, мы идем в Каноссу, т.е. признаем, что проиграли игру, что шли неверным путем, что поступки и расчеты наши были ошибочны.

Спрашивается, должна ли русская интеллигенция раскаиваться теперь в своих прежних действиях? Нет, кажется нам, не должна, так как — по всему — она не могла поступить иначе, чем поступила.

Да и в этом есть положительные черты.

Мы долго и упорно боролись, но зато эта борьба коренным образом изменила нас, она научила любить родину более деятельно, более жертвенно, чем раньше, она отучила нас от глумления над проявлениями здорового национализма, вылечила нас от наивного сентиментализма в политике.

Практически борьба научила нас более деловым приемам, сократила нашу способность к непродуктивной болтовне, сделала более восприимчивыми к более разумным, более экономным принципам рациональной организации.

Затем, в борьбе сгорело все старое, нецелесообразное в России, и открылось поле для нового, свежего, разумного. Наконец, надо признать, что если сама Советская власть стала способна эволюционировать в сторону более реальной национальной политики — то это есть тоже в значительной мере результат борьбы последних лет.

Конечно, все эти плюсы куплены недешевой ценой, ценой разрушений, бесчисленных жертв, отставания в ходе культуры. Но, увы, ничто в жизни, как индивидуума, так и народа, без жертв не дается. За все приходится платить.

№ 5. А.Н. Толстой. Открытое письмо Н.В. Чайковскому [ 175 ]

Глубокоуважаемый Николай Васильевич, обращаюсь к Вам как к председателю Комитета помощи писателям, потребовавшему у меня объяснений моего сотрудничества в «Накануне»⁶. С большой охотой даю эти объяснения.

В Вашем письме вопрос, — почему я пошел? — непосредственно связан с почти предрешенным обвинением меня. Поэтому, предварительно, я принужден отвести обвинение и затем уже ответить Вам.

Газета «Накануне», «заведомо издающаяся на большевистские деньги», как Вы пишете, — на самом деле издается на деньги частного лица, не имеющего никакой связи с нынешним правительством России. «Накануне» есть газета свободная, редакция состоит из членов группы «Смена Вех», сотрудники — из примыкающих, в широком смысле, к общей линии этого направления. Основным условием моего сотрудничества было то, что «Накануне» — не официоз.

Затем: — задача газеты «Накануне» не есть, — как Вы пишете, — борьба с русской эмиграцией, но есть борьба за русскую государственность. Если в периоде этой борьбы газета борется и будет бороться с теми или иными политическими партиями в эмиграции, то эту борьбу не нужно рассматривать как цель газеты, но как тактику, применяемую во всякой политической борьбе.

Я же, сотрудник этой газеты, вошедший в нее на самых широких началах независимости, — политической борьбы не веду, ибо считаю, что писатель, оставляющий свое прямое занятие — художественное творчество — для политической борьбы, поступает неразумно, и для себя и для дела — вредно.

Теперь позвольте мне указать на причины, заставившие меня вступить сотрудником в газету, которая ставит себе целью: — укрепление русской государственности, восстановление в разоренной России хозяйственной жизни и утверждение великодержавности России. В существующем ныне большевистском правительстве газета «Накануне» видит ту реальную, — единственную в реальном плане, — власть, которая одна сейчас защищает русские границы от покушения на них соседей, поддерживает единство русского государства и на Генуэзской конференции одна выступает в защиту России от возможного порабощения и разграбления ее иными странами.

Я представляю из себя натуральный тип русского эмигранта, т.е. человека, проделавшего весь скорбный путь хождения по мукам. В эпоху великой борьбы белых и красных я был на стороне белых. Я ненавидел большевиков физически. Я считал их разорителями русского государства, причиной всех бед. В эти годы погибли два моих родных брата, — один зарублен, другой умер от ран, расстреляны двое моих дядей, восемь человек моих родных умерло от голода и болезней. Я сам с семьей страдал ужасно. Мне было за что ненавидеть.

Красные одолели, междоусобная война кончилась, но мы, русские эмигранты в Париже, все еще продолжали жить инерцией бывшей борьбы. Мы питались дикими слухами и фантастическими надеждами. Каждый день мы определяли новый срок, когда большевики должны пасть, — были несомненные признаки их конца. Парижская жизнь начала походить на бред. Мы бредили наяву, в трамваях, на улицах. Французы нас боялись, как сумасшедших. Строчка телеграммы, по большей части сочиняемой на месте, в редакции, — приводила нас в исступление, мы покупали чемоданы, чтобы ехать в вот-вот готовую пасть Москву. Мы были призраками, бродящими по великому городу. От этого постоянного столкновения воспаленной фантазии с реальностью, от этих постоянных сотрясений многие не выдерживали. Мы были просто несчастными существами, оторванными от родины, птицами, спугнутыми с родных гнезд. Быть может, когда мы вернемся в Россию, остававшиеся там начнут считаться с нами в страданиях. Наших было не меньше: мы ели горький хлеб на чужбине.

Затем наступили два события, которые одним подбавили жару в их надеждах на падение большевиков, на других повлияли совсем по-иному. Это были война с Польшей и голод в России.

Я в числе многих, многих других не мог сочувствовать полякам, завоевавшим русскую землю, не мог пожелать установления границ 72 года или отдачи полякам Смоленска, который 400 лет тому назад, в точно такой же обстановке, защищал воевода Шеин от польских войск, явившихся так же по русскому зову под стены русского города. Всей своей кровью я желал победы красным войскам. Какое противоречие. Я все еще был наполовину в призрачном состоянии, в бреду. Приспело новое испытание: апокалипсические времена русского голода. Россия вымирала. Кто был виноват? Не все ли равно — кто виноват, когда детские трупики сваливаются, как штабели дров у железнодорожных станций, когда едят человеческое мясо. Все, все мы, скопом, соборно, извечно виноваты. Но, разумеется, нашлись непримиримые: они сказали, — голод ужасен, но — с разбойниками, захватившими в России власть, мы не примиримся, — ни вагона хлеба в Россию, где этот вагон лишний день продлит власть большевиков! К счастью, таких было немного. В Россию все же повезли хлеб, и голодные его ели.

Наконец, третьим, чрезвычайным событием была перемена внутреннего, затем и внешнего курса русского, большевистского правительства, каковой курс утверждается бытом и законом. Каждому русскому, приезжающему с запада на восток, — в Берлин, — становится ясно еще и нижеследующее:

Представление о России, как о какой-то опустевшей, покрытой могилами, вымершей равнине, где сидят гнездами разбойники-большевики, фантастическое это представление сменяется понемногу более близким к действительности. Россия не вся вымерла и не пропала. 150 миллионов живет на ее равнинах, живет, конечно, плохо, голодно, вшиво, но, несмотря на тяжкую жизнь и голод, — не желает все же ни нашествия иностранцев, ни отдачи Смоленска, ни собственной смерти и гибели. Население России совершенно не желает считаться с тем, — угодна или не угодна его линия поведения у себя в России тем или иным политическим группам, живущим вне России.

Теперь, представьте, Николай Васильевич, как должен сегодня рассуждать со своею совестью русский эмигрант, например, — я. Ведь рассуждать о судьбах родины и приходить к выводам совести и разума — не преступление. Так вот, мне представились только три пути к одной цели — сохранению и утверждению русской государственности. (Я не говорю — для свержения большевиков, потому что: 1) момент их свержения теперь уже не синоним выздоровления России от тяжкой болезни, 2) никто мне не может указать ту реальную силу, которая могла бы их свергнуть, 3) если бы такая сила нашлась, все же я не уверен — захочет ли население в России свержения большевиков с тем, чтобы их заменили приходящие извне.)

Первый путь: собрать армию из иностранцев, придать к ним остатки разбитых белых армий, вторгнуться через польскую и румынскую границы в пределы России и начать воевать с красными. Пойти на такое дело можно, только сказав себе: кровь убитых и замученных русских людей я беру на свою совесть. В моей совести нет достаточной емкости, чтобы вмещать в себя чужую кровь.

Второй путь: брать большевиков измором, прикармливая, однако, особенно голодающих. Путь этот так же чреват: 1) увеличением смертности в России, 2) уменьшением сопротивляемости России, как государства. Но твердой уверенности именно в том, что большевистское правительство, охраняемое отборнейшими войсками, и как и всякое правительство, живущее в лучших условиях, чем рядовой обыватель, — будет взято измором раньше, чем выморится население в России, — этой уверенности у меня нет.

Третий путь: признать реальность существования в России правительства, называемого большевистским, признать, что никакого другого правительства ни в России, ни вне России — нет. (Признать это так же, как признать, что за окном свирепая буря, хотя и хочется, стоя у окна, думать, что — майский день.) Признав, делать все, чтобы помочь последнему фазису русской революции пойти в сторону обогащения русской жизни, в сторону извлечения из революции всего доброго и справедливого и утверждения этого добра, в сторону уничтожения всего этого и несправедливого, принесенного той же революцией, и, наконец, в сторону укрепления нашей великодержавности. Я выбираю этот третий путь.

Есть еще четвертый путь, даже и не путь, а путьишко: недавно приехал из Парижа молодой писатель и прямо с вокзала пришел ко мне. «Ну как, — скоро, видимо, конец, — сказал он мне, и в его заблестевших глазах скользнул знакомый призрачный огонек парижского сумасшествия. — У нас (т.е. в Париже) говорят, что скоро большевикам конец». Я стал говорить ему приблизительно о тех же трех путях. Он сморщился, как от дурного запаха.

— С большевиками я не примирюсь никогда.

— А если их признают?

— Герцен же сидел пятнадцать лет за границей. И я буду ждать, когда они падут, но в Россию не вернусь.

Четвертый путь, разумеется, — безопасный, чистоплотный, тихий, — но это, к сожалению, в наше время путь устрицы, не человека. Герцен жил не в изгнании, а в мире, а нам — лезть в подвал. Живьем в подвал — нет!

Итак, Николай Васильевич, я выбрал третий путь. Мне говорят: я соглашаюсь с убийцами. Да, не легко мне было встать на этот, третий путь. За большевиками в прошлом — террор. Война и террор в прошлом. Чтобы их не было в будущем — это уже зависит от нашей общей воли к тому, чтобы с войной и террором покончить навсегда... Я бы очень хотел, чтобы у власти сидели люди, которым нельзя было бы сказать: вы убили.

Но для того, предположим, чтобы посадить этих незапятнанных людей, нужно опять-таки начать с убийств, с войны, с вымаривания голодом и прочее. Порочный круг. И опять я повторяю: я не могу сказать: — я невинен в лившейся русской крови, я чист, на моей совести нет пятен... Все, мы все, скопом, соборно виноваты во всем совершившемся. И совесть меня зовет не лезть в подвал, а ехать в Россию и хоть гвоздик свой собственный, — но вколотить в истрепанный бурями русский корабль. По примеру Петра.

Что касается желаемой политической жизни в России, то в этом я ровно ничего не понимаю: — что лучше для моей родины — учредительное собрание, или король, или что-нибудь иное? Я уверен только в одном, что форма государственной власти в России должна теперь, после четырех лет революции, — вырасти из земли, из самого корня, создаться путем эмпирическим, опытным, — и в этом, в опытном выборе и должны сказаться и народная мудрость, и чаяния народа. Но снова начать с прикладывания к русским зияющим ранам абстрактной, выношенной в кабинетах идеи, — невозможно. Слишком много было крови, и опыта, и вивисекции.

№ 6. Н.В. Устрялов. «Памяти В.И. Ленина» [ 177 ]

I. ЛЕНИН

В плане всемирной истории это был один из типичных великих людей, определяющих собой целые эпохи. Самое имя его останется лозунгом, символом, знаменем. Он может быть назван посмертным братом таких исторических деятелей, как Петр Великий, Наполеон. Перед ним, конечно, меркнут наиболее яркие персонажи Великой французской революции, Мирабо в сравнении с ним неудачник. Робеспьер — посредственность. Он своеобразно претворил в себе и прозорливость Мирабо, и оппортунизм Дантона, и вдохновенную демагогию Марата, и холодную принципиальность Робеспьера.

Он был прежде всего великий революционер. Он — не только вождь, но и воплощение русской революции. Воистину, он был воплощенной стихией революции, медиумом революционного гения. В нем жила эта стихия со всеми ее качествами, увлекательными и отталкивающими, творческими и разрушительными. Как стихия, он был по ту сторону добра и зла. Его хотят судить современники: напрасно — его по плечу судить только истории.

В нем было что-то от Микель Анжело, от нашего Льва Толстого. По размаху своих дерзаний, по напряженности, масштабам, внутренней логике своей мечты он был им подобен, им равен. Его гений — того же стиля, той же структуры. Те же огромные, сверхчеловеческие пропорции, та же органическая «корявость» рисунка, — но какая жуткая его жизненность, что за подлинность нутряной какой-то правды!

Но те работали мрамором и бумагою, а он творил на живом человечестве, взнуздывал чувствующую, страдающую плоть. Невольно вспоминается мастерская характеристика Наполеона у Тэна. Да, он творил живую ткань истории, внося в нее новые узоры, обогащая ее содержание. Медиум революционных сил, он был равнодушен к страданиям и горю конкретного человека, конкретного народа. Он был во власти исторических вихрей и воплощал их волю в плане нашего временно-пространственного бытия. И роковая двойственность, столь явная для нас, современников, почила на нем, как на всех, подобных ему, «исторических героях и гениях»:

Но мало еще сказать, что он был великий исторический деятель и революционер. Он был кроме того глубочайшим выразителем русской стихии в ее основных чертах. Он был, несомненно, русским с головы до ног. И самый облик его — причудливая смесь Сократа с чуть косоватыми глазами и характерными скулами монгола — подлинно русский, «евразийский». Много таких лиц на Руси, в настоящем, именно «евразийском» русском народе:

— «Ильич»...

А стиль его речей, статей, «словечек»? О, тут нет ни грана французского пафоса, «столь классически революционного». Тут русский дух, тут Русью пахнет...

В нем, конечно, и Разин, и Болотников, и сам Великий Петр. В грядущих монографиях наши потомки разберутся во всей этой генеалогии...

Пройдут годы, сменится нынешнее поколение, и затихнут горькие обиды, страшные личные удары, которые наносил этот фатальный, в ореоле крови над Россией взошедший человек миллионам страдающих и чувствующих русских людей. И умрет личная злоба, и «наступит история». И тогда все навсегда и окончательно поймут, что Ленин — наш, что Ленин — подлинный сын России, ее национальный герой — рядом с Дмитрием Донским, Петром Великим, Пушкиным и Толстым.

Пусть сейчас еще для многих эти сопоставления звучат парадоксом, может быть даже кощунством. Но Пантеон национальной истории — по ту сторону минутных распрь, индивидуальных горестей, идейных разногласий, проходящих партийных, даже гражданских войн. И хочется в торопливых, взволнованных чувствах, вызванных первою вестью об этой смерти, найти не куцый импрессионизм поверхностного современника, а возвышенную примиренность и радостную ясность зрения, свойственную «знаку вечности».

II. КРЕМЛЕВСКИЙ ФАНТАСТ

Бывают эпохи, когда жизнью правят фантасты, а «люди реальной жизни», отброшенные и смятые, погружаются в царство призраков. Мечтатели и фантасты становятся реальнейшим орудием судьбы, трубою века, молотом истории. Обычно эти эпохи потом называют «великими».

Фантастом был Александр Македонский, и век его был похож на поэму, — по крайней мере, в глазах потомства.

Великим мечтателем рисуется папа Григорий Седьмой, «земная тень Провидения», и лучшая память его чудесной эпохи — его смиренно-гордые слова:

— Закон римских первосвященников подчинил себе более земель, нежели Закон римских императоров. По всей земле пронесся звук слова их, и Христос стал владыкою над теми, кому некогда повелевал Август...

Словно история вдруг утомляется подчас от «реальной политики», от «малых дел», от монотонно-размеренного и рассудительно-мерного течения вперед — и сама начинает мечтать, фантазировать, молиться, «творить легенду». И легенда облекается в плоть и кровь, и живые массы человеческие с увлечением и азартом платят страстями, страданиями своими ужасную дань лукавству Исторического Разума...

Едва ли можно сомневаться, что к числу этих роковых избранников истории, через которых она жутко «отдыхает от будней», потомство наше причислит Ленина.

«Кремлевский мечтатель», несомненно, всю свою жизнь «промечтал» бы в Женеве, если бы мечты его не полюбились хитрому Историческому Разуму.

И слово стало плотью. «Женевою» стал Кремль. Заиграли страсти многомиллионных масс человеческих, забурлила и полилась людская кровь, безумие претворялось в систему. А в «хаосе», по символу Ницше, упрямо замаячила «танцующая звезда»...

Отвлеченнейший из фантастов волею жизненной логики сделался реальнейшим из практиков, трезвейшим из реалистов. И впрямь:

— Кому же, как не фантасту, быть подлинным провидцем и агентом реальности в эпоху фантастики, когда «время галлюцинирует», в эпоху великих крушений и великих перемен?

Именно он ощущает «ритм века», овладевает им. Революция прославила его — он прославит революцию. Эпоха создала его, он создаст эпоху.

Отсюда — поразительное, столь для него характерное сочетание широты дерзновенных, «всемирно-исторических» притязаний с острейшей чуткостью к насущным вопросам сегодняшнего дня. Таков был ведь и Григорий VII, гениальнейший из политиков средневековья. Таков был и Наполеон:

Григория VII вызвал на подвиг властный голос свыше, суровый призыв «небесного ключника», св. Петра.

Путь Ленину предначертал подземный голос, раскатистый окопный клич, отозвавшийся в деревнях и на фабриках всколыхнувшейся России. Милостью мятежа, жестокою волею русских народных масс вознесся женевский фанатик превыше Александрийского столпа, Ивановой колокольни. И зажил терпкими соками бунта, воздухом исторической грозы, пробужденной народной стихии.

Но подобно своим всемирно-историческим прообразам, конечно, он не исчерпывается русскими только масштабами, как не исчерпывается ими русская революция. Как французскими масштабами не исчерпывается Наполеон, а римскими — неистовый Григорий.

Уже и сейчас ясно, что Ленин — знамя не только русской революции, но и больших мировых перемен и передвижений, быть может, очень далеких от канонов «ленинизма», но глубоких, огромных, знаменательных.

Быть может, не исключена досадная возможность, что пресловутый «ленинизм» исторически окажется в таком же отношении к Ленину, как русское «толстовство» к Толстому, французский «бонапартизм» к Бонапарту, сектантский догмат — к живой идее, схема — к личности... Воистину, ревнивейший соперник «кремлевского мечтателя» — мумифицированный труп его у кремлевской стены...

Но ведь дух веет, где хочет.

И большая эпоха — впереди еще. Не кончился «пир богов», пробуждается цветная экзотика, в движении народы, и недаром еще до революции предрекал проникновенный поэт (А. Блок) человечеству в XX в. —

И если в России догорает пожар, и давно уже идут будни, и тот же подземный, земляной голос вошедшей с берега стихии именем Ильича настойчиво призывает теперь его учеников к миру, труду, порядку, — за пределами России имя «Ленин» неумолчно звучит волнующим колоколом, одних манящим, других пугающим, третьих хотя бы просто заставляющим задуматься... И напоминающим миру о новой России... о Великой России кремлевского мечтателя, пробужденного народа и необъятных исторических возможностей.

№ 7. Письмо Н.В. Устрялова П.П. Сувчинскому [ 180 ]

Давно уже я очень пристально присматриваюсь к евразийству. Читал все Ваши сборники. Чувствую в них много себе созвучного. Слывя «сменовеховцем», я в действительности ближе к евразийству, нежели к недоброй памяти европейскому сменовеховству. Недавно в статье П.Б. Струве («Возрождение», 7 окт.) прочел, что левое евразийство тождественно «национал-большевизму». Кажется Струве в известной мере прав.

Да, национал-большевизм, несомненно соприкасается с евразийством. Но разница между нами в том, что судьба сделал из меня более политического публициста, чем философа национальной культуры. Вы, евразийцы, далеки от непосредственных и текущих злоб дня. Вы куете большую идеологию, расположившись в стороне от политических битв, базаров и суетни. Вы — в эмиграции и ориентируетесь в лучшем случае на завтрашний день. И по-своему Вы правы и делаете нужное дело.

Мне пришлось проделать иной путь. С первых же дней революции, попав в самую гущу практической политики, я заботился, естественно, прежде всего о средствах политической борьбы и непосредственного политического воздействия. «Большая идеология» оставалась позади, вдохновляя и направляя, но не выступая обнаженно и обоснованно, проявляясь полунамеками, эпизодически, присутствуя молчаливо: в политических да еще в газетных статьях всегда неизбежно много «тактики» (подчас и ошибочной тактики), нерадостных, но необходимых компромиссов. И только ознакомившись с этими статьями в их целом, как это сделали Бухарин и Зиновьев, можно набрести на «идеологию» — до идеологического зерна так и не добрались, хотя Бухарин все же проявил больше проницательности, чем Зиновьев. Еще добавлю, что уже давно я не эмигрант, а «внутрироссийский интеллигент», хотя и живущий ныне за границей. Вы понимаете, что в этом положении есть и свои плюсы и свои минусы.

Возвращаюсь к евразийцам. Уже в первом сборнике («Исход к Востоку») они чрезвычайно остро поставили проблему русской революции. Остро и в достаточной мере глубоко. Второй и третий сборник, признаться, произвели меньшее впечатление, словно под влиянием старого поколения учителей и отцов (у меня с Вами они общие) «молодежь» подалась назад и сама испугалась своей смелости. Но все же в ряде оттенков чувствуется опасная среда эмиграции, заграница, оторванность от реальной России, как она дана в реальной революции.

Когда я выступал с первыми «примиренческими» статьями («В борьбе за Россию»), было тоже очень, очень трудно. Много пришлось передумать и, что греха таить, перемучаться. Долгое время был я совсем одинок. Приходили, правда, спутники, которым лучше бы и не приходить... Но потом все-таки, если в политике дня и текущей «эпохи» я знаю, чего я хочу, и продумал свою «систему» — они в чем-то существенно созвучны евразийству — но системы взглядов, законченной концепции — еще нет. В некоторых важных пунктах я, вероятно, разойдусь с евразийством. Не могу, например, принять всю трактовку Петра и всего петербургского периода у И.Р. («Наследие Чингизхана»), Тут сильна во мне закваска струвизма. И, главное, будучи прикован к наблюдению реальных политических процессов в России, не могу часто не ощущать, что историософские категории евра-зийства слишком все-таки схематичны, рассчитаны на слишком большие сроки и нуждаются в прагматических истолкованиях и дополнениях.

Кстати, знаете ли Вы вышедшую здесь книжку В.Н. Иванова «Мы»? Она во многом совпадает с «Наследием» (но тоже не в оценке петербургского периода). Иванов способный, хотя крайне безалаберный человек:

Очень приветствую, в частности, некоторые Ваши (лично) идеи. Готов вполне присоединиться к заключению (стр. 142 «Верст») Вашей статьи «Два ренессанса». Мне только кажется, что евразийство должно отчетливо и до конца продумать и додумать тему о «новых большевистских людях». Именно на них надо ориентироваться и, значит, стараться установить с ними некий общий язык. Вот почему очень было бы плохо, если евразийство стало простой «школою» нашего неославянофильства и неоромантизма (Бердяев, Булгаков и др.), новым изданием «нового религиозного сознания» (а ему, бесспорно, угрожает эта опасность: нередко даже самый стиль евразийских писаний — типично упадочный в цветистости своей и вычурности — взять хотя бы вашу по содержанию весьма интересную статью «Идеи и методы»). Нужно больше гибкости. «Преобразить», «обратить» одного комсомольца или вузовца полезнее, нежели завоевать симпатии десятков юношей из эмигрантской нашей «женес патриотик». Комсомольцам непонятен православный эзотеризм, но уже начинает явно приедаться марксова борода и бухаринское вероучение. Молодежь в России — революционная и определенно тоскует по новым мыслям. Но отвернется с недоумением и смехом от формул Вашего евразийского максимализма, поскольку они не будут соответственно трансформированы. Ее сразу же отпугнут эпитеты, которыми Вы (более или менее справедливо) награждаете большевизм и большевистскую революцию. Нужно вырабатывать какие-то новые подходы, строить новые мостики. И для этого главное — нужно осмыслить всю глубину и все своеобразие революции. В прошлом году Москва мне дала на этот счет ряд ярких впечатлений.

Если хотите, давайте попробуем установить некоторое взаимопонимание. Повторяю, я чувствую в евразийстве звучание неких близких и дорогих мне мотивов. Но нужно, чтобы и евразийство в свою очередь разглядело кое-какие конгениальные ему мотивы в моих писаниях, поняло бы внутренние пружины и скрытые тенденции моего «соглашательства». Тогда возможны общие искания и общая направленность. Если у Вас есть соответствующее желание, напишите мне. Я и мои ближайшие друзья (Е.Е. Яшнов и Н.А. Сетнецкий) очень хотели бы этого. Установив не для печати некоторое взаимопонимание, мы затем могли бы и публично высказаться друг о друге. При современных обстоятельствах, по ряду оснований, нам, пожалуй, удобнее идти порознь — до времени, но хороню бы нащупать общую «установку» и еще важнее, общую цель.

Искренний привет.

№ 8. Н.В. Устрялов. «О революционном тягле» [ 184 ] ^{[ 185 ]}

Что происходит в Советском Союзе? Как развивается исторический процесс русской революции? Каковы его перспективы?

Сейчас, кажется, как никогда, обильна информация об этом процессе. Продумывая ее, вскрываешь существенно двойственный, двуликий ее облик. Она непрерывно мечется между ура и караул.

С одной стороны — потоки сведений о разительных хозяйственных успехах, массовом трудовом подъеме, о быстрой и плодотворной индустриализации страны. С другой — нескончаемые вести о низком уровне жизни населения, о неслыханной жесткости политического режима, напряженности финансового и общего экономического состояния государства.

Одни источники информации живописуют по преимуществу положительные стороны процесса, другие — отрицательные. Нередко оптимисты и пессимисты оспаривают друг друга. Мировая пресса полна этих полемик: пятилетка — в международном фокусе. Спорят и о фактах, и об оценках. Политический тон делает музыку.

Внимательный анализ свидетельствует, однако, что в основном предметны и объективно доказуемы обе группы сведений. Двойственность информации коренится в основоположной двуликости самого процесса.

Пользуясь старой терминологией русской публицистики, можно сказать, что революция на современной ее стадии жертвует народным благосостоянием во имя национального богатства. Отсюда неизбежная противоречивость ее наличного облика. Отсюда ее органический динамизм, ее «эротическая» взвинченность. Как древний Эрос, крылатый демон, она отмечена двойной печатью Пороса и Пении, богатства и скудости. «Не доедим, а социализм построим и своей страны в обиду не дадим».

Разумеется, за этой схемой скрываются чрезвычайно сложные жизненные отношения, требующие особого, конкретно-политического и общесоциологического анализа. Но в качестве предварительной, именно схематической характеристики современной советской действительности приведенная формула вполне пригодна.

Но она нуждается в обстоятельном, всестороннем раскрытии.

* * *

Революция началась громовым провозглашением общенародной свободы. Она формально, да и по существу освобождала, раскрепощала все слои русского населения, предоставляла их собственным импульсам и собственному разумению. Дума 3 июня, буржуазия, интеллигенция, крестьяне, рабочие, солдаты — все восприняли крушение старого порядка, как пришествие свободы.

И свобода пришла, порвалась историческая узда. Свобода заправская, стихийная, радикальная. Свобода была исходной точкой русской революции, вожделенным заветом самых различных элементов русского общества. Либеральные думские помещики и гучковская буржуазия представляли себе эту свободу в свете западных канонов на мотив «обогащайтесь», крестьяне видели в ней конец помещикам и земельный передел, рабочие — материальную обеспеченность и облегченный труд, солдаты — добровольную демобилизацию, скорый мир. Интеллигенция венчала ее ореолом исконных светлых идеалов своей славной истории. «Малые народы» России ее не замедлили обернуть поветрием самоопределений, угрожая полным распадом государства. Все торопились заявить свои нужды, всякий норовил улучшить свое положение в государстве.

Истории революции суждено было стать роковым испытанием всех этих фрагментарных, — слоевых, классовых и национальных, — представлений о свободе. Наивная анархия февраля явилась средою их непосредственного воплощения. Сталкиваясь и перемешиваясь, они породили, как известно, дикую социально-политическую какофонию, непримиримую усобицу общественных классов, добивавшую государство и таившую в себе собственную свою гибель. Февраль, как историческая реальность, изнемог, захлебнулся в смуте, в буйных припадках всероссийского «воровства», напомнившего старое наше Смутное время. В сущности, этой центробежной разладицей, этой лихою смутой наш февраль целиком исчерпывается, они являются и останутся его объективной жизненной характеристикою, — к немалой досаде тех, кто хотел бы его воспринимать не как историческую быль, а как лирический миф.

Затем, мало-помалу, начинается обратный процесс. Социальная история Октября есть история мучительного самопреодоления всех групповых, классовых и национальных обособлений от общегосударственного дела. Свобода, реализованная в разброде, претворенная в смуту, уничтожает себя, и начинается последовательное закрепление, самозакрепощение за государством различных социальных сил, хлебнувших от кубка революции. Восстанавливаются политические скрепы общественного порядка, и чем безмернее была свобода, тем круче и самовластнее выросшая из нее диктатура. Под маской классовой борьбы идет беспримерное обуздание классовых домогательств, и во имя грядущего бесклассового и безгосударственного общества куется сегодняшняя мощь революционного государства. В результате переломных лет обретается новое политическое равновесие, рождается новое государственное сознание, создается новая идея-правительница. От анархической своекорыстной свободы страна идет к всеобщему, прямому и равному, суровому жертвенному тяглу.

В самом деле. Рассеяны классы, по своей социальной природе враждебные новому центру государственной концентрации. Завершена ликвидация дворянства. Буржуазия в эпоху нэпа осуществляет известные служебные функции, но государство упорно стремится все крепче прибрать ее к рукам. Крупная буржуазия разгромлена раньше, средняя и мелкая втягивается на протяжении текущих лет в жесткое общегосударственное тягло.

Пролетариат, класс-гегемон? — Чрезвычайно интересны трансформации, постигшие его за эти 14 лет. В итоге и он прочно преодолевает призрачное «февральское» восприятие свободы. И для него свобода становится повинностью. И он — на службе у государства. Теперь нет ничего более для него позорного, чем «цеховые настроения», противополагающие самостоятельные классовые интересы рабочих задачам государственного целого. Теперь и он беспощадно закрепляет себя за своим государством, соревнуясь в ударной жертвенности с другими слоями общества.

Малые и средние народности, входящие в Советский Союз? — Они также давно расстались с политическим сепаратизмом, всемерно крепят государственное единство Союза, и «местные шовинизмы» — ощущают, как тягчайший из грехов. Они крепко впряжены в общесоветский воз.

Старая интеллигенция? — Кажется, наиболее болезненная тема, особенно в данный момент. Но по существу ясно: она либо перерождается, либо гибнет. Исчезает тип старого интеллигента: ему нет места в новых условиях. И это даже независимо от формальной политической окраски. Отмирает психологический тип, знамя целой большой исторической полосы. Было время, когда одна часть нашего образованного слоя сажала в тюрьму другую. Но ныне словно кончается расслоение и гр. Коковцев делит судьбу не только с Керенским и Милюковым, но и с Троцким: брели розно, но за бортом очутились гуртом. Да, перерождение либо гибель. Переродившиеся закрепляются в свой черед за государством, отчуждаются полностью в его распоряжение.

Четырнадцать лет. Революционное поколение биологически вытесняется пореволюционным. Но помимо естественного течения времени, действуют и специфические факторы: создается впечатление, что какая-то жуткая Немезида торопит сойти в могилу человеческий материал, зараженный воздухом смутной революционной весны, органически начиненной прежними впечатлениями, старыми навыками и привычками, духом неизбывного протеста против небывалого деспотизма новой государственной дисциплины. Он ускоренно вытесняется, — этот изношенный и разгромленный материал, — новой породой людей, которую генеральная логика процесса воспитывает и муштрует по своему образу и подобию. Но-— вой людской породой, с новыми личными стимулами, переключаемыми на коллектив, с душами, глухими к традициям. «Бритые люди с острыми подбородками...»

Было бы ребячеством отрицать, что весь этот процесс переходной эпохи выступает достаточно тяжкою поступью. Он развивается, как принято говорить, «через противоречия», в напряженной и накаленной атмосфере. Было бы лицемерием утверждать, что он не нуждается в конкретной критике и заведомо обеспечен конечным успехом. Но из этого вовсе не следует, что он не органичен, не народен в глубочайшем смысле слова. Его направляет инициативное меньшинство, вновь сформированный правящий слой, гвардия ведущей идеи, — это бесспорно. Но разве сам этот слой не выдвинут нацией в итоге страстного исторического отбора и разве не связан он с нею тысячью жизненных уз? Разве не стал он органом ее воли, ее драматического самообуздания? Смутное время начала XVII в. кончилось тоже разительной победой государственного центра над вспышкою групповых своеволий; народные массы вышли из него жестко прикрепленными к государству, — и, однако, оно не перестает тем самым оставаться комплексом подлинно народных движений.

Для русского народа доселе характерно состояние своеобразной «добровольно-принудительной» самозакрепощенности ради великих государственных задач. Людей современного Запада эта историческая русская черта повергала часто в изумление: «что за чудесная страна Россия, — дивились они: — людей там бьют, и они вырастают героями» (Ибсен). И если теперь на всех мировых политических перекрестках гремят филиппики международных свободолюбцев, клеймящие русское «рабство 20 века», то по существу дела эти громы менее всего оглушительны. Большие явления требуют больших критериев для оценки. Нельзя одним задорным словцом отмахнуться от огромной, всемирно-исторической проблематики русских событий. Народы большого стиля в судные часы своего бытия никогда не боялись и всегда дерзали, становясь на горло собственной «свободе», сознавать себя «рабами» заданной им великой цели.

Так в логике революции творится возрождение государства. Но это — государство революции, не отрешающееся от нового мира, а несущее его в себе. И народ, создающий это новое государство, познает свою свободу — в служении, свое право — в своем историческом долге, и труд свой, свой тяжкий подвиг превращает, — по известному определению, — в дело чести, дело славы, дело доблести и геройства.

№ 9. Н.В. Устрялов. «Хлеб и вера» [ 187 ] ^{[ 188 ]}

«Хлеба и зрелищ!» — кричали римские толпы.
«Хлеба и веры!» хотя бы ценою новых видов рабства,
— будут скоро кричать все народы Европы.

Недавно еще, в 1930 г., довольно известный испанский автор Ф. Камбо, исследуя современные европейские диктатуры, пришел к выводу, что эта болезненная форма правления является уделом отсталых лишь, мало развитых народов. Существуют две Европы: одна, славная и просвещенная, стремится вперед на разного рода усовершенствованных двигателях, другая, преданная природе больше, чем цивилизации, тащится все еще на старосветской живой лошадке. Возьмите таблицы грамотности населения: на последнем месте вы в них найдете Румынию, Россию, Сербию, Италию, Грецию, Испанию. Эти же страны займут первые места в таблицах процента смертности. Таблицы торговли, почтовых отправлений (на душу населения) и т.д. подтвердят вашу анкету: на последних местах неизменно красуются Россия, Турция, Болгария, Югославия, Польша, Литва, Румыния, Португалия, Испания, Греция, Венгрия, Италия, Латвия. Все это государства диктатур или призрачного конституционализма. Диктатура водится в безграмотных, бедных, преимущественно аграрных, бездорожных странах, у наименее культурных европейских народов. Просвещенные же страны управляются свободно: где фабрики, грамотность, химические удобрения и древние университеты, — там демократия.

Германия в приводимых автором таблицах везде значится на самых выигрышных местах, среди государств первой, передовой Европы: страна всеобщей грамотности, высочайшей, всесторонней культуры. Поэтому совершенно ясно, что «широкая масса немецкого народа окончательно усвоила режим свободы» и что «Германии не грозит ни малейшей опасности увидеть у себя режим диктатуры».

Прошло три года, и что осталось от этих выкладок и прогнозов? События в Германии наглядно опровергли поверхностные рационалистические представления об источниках современной диктатуры. В частности, думается, вакханалии расистских погромных подвигов должны бы отучить теперь европейцев от высокомерной привычки относить эксцессы русской революции за счет «непроходимой русской некультурности». Нет, дело тут, видно, не в отсталости и некультурности, а в чем-то совсем другом. «Демократия есть режим совершеннолетних народов» — гласила школьная истина старого государственного права. После германского казуса с Гитлером эту истину следует пересмотреть: едва ли можно отказать германскому народу в совершеннолетии.

В чем же дело? Судя по многим признакам, дело в серьезном и глубоком общем кризисе, постигшем «цивилизованное человечество» в нашу эпоху. Шатание умов и сердец свидетельствует об исчерпанности определенной системы жизни и мысли, господствовавшей до сего времени. Страстная и самоотверженная обращенность этих умов и сердец к авторитету, к инициативной, сильной и смелой власти, обнаруживает способность и готовность людей воспринять некую новую систему, более подходящую, более отвечающую условиям и потребностям современности. Воля к вере, к созидающей любви, к порядку, к труду и послушанию не иссякла в человечестве. Вопрос — в конкретной организации, воплощении этой воли и ее предметов...»

Наше время — эпоха «тысячи кризисов» (Шпанн). Государствоведы толкуют о кризисе государственно-политическом, экономисты об экономическом, философы — о кризисе культуры. Внутри каждой из этих трех областей констатируются и обсуждаются критические состояния отдельных исторических комплексов и конкретных идей. Говорят о сумерках индивидуализма, гуманизма, демократии, капитализма, марксизма, идеи прогресса и т.д., всего не перечесть. Ставится вопрос и о кризисе христианства, культурно-исторической основы нашей цивилизации.

Отсюда и жесткая, суровая, беззаветная нетерпимость идеократических государств: человеческая вера жгуча и человеческая любовь ревнива. Словно историей снова правят страстные идеи, воплощаемые в плоть и кровь, словно история снова — их беспощадное, роковое состязание перед лицом заданной человечеству и постигаемой им «в бесконечности» — всецелой и окончательной, истинной Идеи. Словно прав старый Гегель: всемирная история — всемирный суд...

Такие процессы всегда исключительно сложны. Меньше всего поддаются они какой-либо общей, суммарной оценке; ярлыки, этикетки отскакивают от них, как только подойдешь к ним без предвзятостей практике-политической борьбы. В них перемешаны многообразные тенденции; можно сказать, что разрушение, ложь и смерть в них тесно переплетаются с творчеством, истиной и жизнью. Они пестры, полосаты, они многокрасочны, как заря. Они «диалектичны» в полной мере.

Вера требует догмы, и любовь творит свой предмет (или «прозревает его идеальную сущность»). Бунт стихии внутренне исчерпан, когда осознаны его истоки, закреплены его мотивы, усвоена его энергия. Воля становится — идеей, порыв превращается — в систему, революция обертывается — государством. Чаяния толп фиксируются — программою власти. Тогда яснее обозначается и смысл происходящего.

Характерным порождением нашей эпохи являются одновременно обе идеократии, вызванные к жизни движениями масс: большевистская и фашистская. Обе они, в первую очередь, — симптом болезни того огромного социально-исторического феномена, который именуется «капитализмом», буржуазно-капиталистическим строем. Конечно, всякое подобное обозначение по необходимости приблизительно и схематично. Но без него трудно обойтись.

Справедливо утверждают, что современное «капиталистическое» хозяйство, утратившее свой автоматизм и свою автономию, мало похоже на «капиталистическое» хозяйство прошлого века. Внутри системы непрерывно происходит эволюция. И все же, признавая схематичность, условность таких характеристик, можно говорить о начале вырождения, о «закате буржуазно-капиталистической эры», основоположной чертою которой был именно «святой дух свободного хозяйства» и принцип «священной частной собственности». Мир сейчас проходит фазу «позднего», связанного, «организованного» капитализма. Ореол «священности» слетает с буржуазных институтов, и это означает, что они в опасности. Не случайно происходит отлив отборного человеческого материала «от хозяйства к государству». Эволюция системы, дойдя до известной точки, опрокидывает, разрушает эту систему, смещает ее основоположную установку. Как будто история недалеко уже от этой критической точки в отношении «категорий 19 века». Разными путями и разными аллюрами, реформой и революцией, мирными сговорами и взрывами войн, эволюцией демократий и утверждением диктатур, сменой учреждений и переменами в душах, — разными путями «старый мир» уступает место «новому».

В тяжких спазмах наличной социальной системы появились на свет все три демотически-идеократические диктатуры в Европе. Мировая война родила русскую революцию и советское государство. Версальский мир дал жизнь итальянскому фашизму. И нынешний мировой кризис оказался законным отцом германского национал-социализма. Народные революции окрыляются бедствиями и увенчиваются диктатурами. И, разумеется, прав Ж. де Мэстр: революция — это не событие только; это — эпоха.

Наиболее радикально и величаво революционная тема звучит, конечно, в большевизме. Русской революции суждено было с неслыханной дотоле действенной остротой противопоставить старым ценностям капитализма и национализма новые всемирно-исторические начала: социалистического строя и интернационала. Вместе с тем именно она являет собой попытку последовательного и непримиримо революционного разрешения основных социальных проблем современности на почве классовой борьбы, превращенной в идею, в догмат, в миф. Русский опыт всей своей полной драматизма историей вскрывает положительные и отрицательные стороны этого радикального, экстремистского пути. По суровой своей монолитности, бесстрашной якобинской решимости, безоглядному волевому упору советская идеократия представляется, несомненно, наиболее значительным и знаменательным явлением нашей эпохи. За материалистической видимостью ее ведущей идеи кроется сложная, вещая, духовно напряженная глубина жизненного порыва. Вспоминается Чаадаев: мы призваны дать миру какой-то важный урок.

Фашизм и родственный ему национал-социализм, подобно большевизму, возникли на почве массовых движений, обязаны своей победой стихии и ориентированы на молодое поколение по преимуществу. Нельзя смотреть на них, как на случайные эпизоды, на мимолетные недоразумения только. Они снабжены достаточно глубокими корнями, и если есть в них нечто болезненное, уродливое, то это уже «вина» эпохи, их породившей и в них отражающейся. Слеп тот, кто не видит их пороков, но глух тот, кто не слышит исторического ветра, в них шумящего, «духа музыки», в них звучащей. Жизненный порыв брызнет и в них, при всех изъянах их политического фасада, при всей дурманящей пестряди их внешней оболочки, их площадных поденных лозунгов. И за ними — прибой нового жизнечувствия, глухой гул становящегося мира.

Так называемый «кризис демократии», обусловленный общим неблагополучием буржуазного общества и питаемый распадом либеральной и механистической мысли, имеет двустороннюю социальную природу. С одной стороны, в демократии разочаровывается правящий слой: в трудные минуты она оказывается не всегда и не везде удобной, надежной опорой в борьбе против социально-революционных потрясений. С другой стороны, ее перестают ценить широкие массы: здесь и там они приходят к убеждению, что она не обеспечивает им ни хлеба, ни веры. Кельсен назвал современную демократию «системой политического релятивизма». Парето увидел в ней «демагогическую плутократию». Релятивизм не способен дать людям веры. Плутократия не даст им и хлеба. Есть основания утверждать, что если современные демократии пребудут и впредь такими же, каковы они сейчас, — они погибнут от морально-политической малярии, треплющей их на наших глазах. Прочней всего они ныне в англо-саксонском мире с его исконным индивидуализмом и завидной пластичностью. Сохранит ли и на этот раз свой стиль пизанская колокольня великобританской государственности?

Двусторонняя природа фашизма в значительной мере определяет его политическое существо. Обе стороны начинают его своими умыслами и питают им свои надежды. Противоречивый и межеумочный, — он становится документом недугов старого мира и воли к жизни нового. Образом, символом переходной поры.

По смыслу своей «чистой» идеологии, фашизм стремится стать органическим и относительно «мирным» средством большого общественного преобразования. Он хочет постепенно, считаясь с упрямыми хозяйственными реальностями, переводить общество на новые рельсы — от автоматического к плановому хозяйству, от свободной конкуренции к организованному сотрудничеству, — «от капитализма к социализму». Он хочет выдержать как бы некую «среднюю линию», осуществить, говоря словами Прудона, «взаимный плагиат между капитализмом и коммунизмом». Отсюда он допускает сосуществование, комбинацию различных экономических тенденций, используя сильную и, как он считает, самостоятельную государственную власть для направления процесса к желательной цели. Вместе с тем, переключая энергии социальной борьбы в порыв национального единения, он пытается спасти таким образом общество от гражданской войны и катастрофы.

Совершенно очевидно, что старые правящие классы хотели и хотят использовать фашистские революции в своих интересах. До сей поры это им, в основном, удается: в их руках — и средства производства, и система распределения. Но последнее слово здесь все-таки еще не сказано. Во-первых, сами эти «правящие классы» уже — на нисходящей линии своего исторического развития. Во-вторых, фашизм — лукавое, двусмысленное орудие, способное обратиться против тех, кто им пытается овладеть. От связи с массами ему нельзя отказаться, а эта связь обязывает. Не исключена возможность, что он таит в себе еще любопытные неожиданности. Недаром с такой опасливой подозрительностью относятся к нему руководящие силы капитализма; в нем две души.

Для русского большевизма характерно стремление форсировать, подхлестнуть ход истории («клячу историю загоним!»). Он упорно держится правила, что служить своему времени можно, лишь опережая его. Проникнутый революционно-социалистическим своим волюнтаризмом, он не смущается относительной живучестью буржуазно-капиталистических элементов современного общества и твердо берет курс на немедленный переход этого общества к социализму. Отсюда советской политике приходится наталкиваться на мучительные препятствия, на упорнейшее сопротивление социальных материалов, не подготовленных к той задаче, которая на них возлагается. И множатся искупительные жертвы борьбы с косностью времени, старый мир прорывает фронт то тут, то там, и доктрина, на словах отрицающая веру во имя хлеба, на деле нередко жертвует хлебом во имя веры. «Можно идти либо вперед, либо назад», и большевизм весь — в движении вперед, весь в своей идее, своей вере, призванной не торговаться с действительностью, а переделать ее во что бы то ни стало. И движение вперед покупается дорогою ценой. Но движение вперед — несомненно.

Фашизм сознательно избирает иной путь, желающий трезво учесть иерархию средств и логику реальностей. «Мы не цепляемся безнадежно за старое как за последнюю соломинку, но не бросаемся также сломя голову в обольстительные миражи будущего», — заявляет Муссолини. На словах это звучит недурно, но на деле выходит значительно хуже. Если большевизм в своих мировых притязаниях стоит перед опасностью оторваться от неизжитой социальной действительности вчерашнего и сегодняшнего дня, то фашизм рискует очутиться в ее плену. Если большевистской панреволюционной концепции угрожают трудности максимализма, то фашистская может легко обернуться оппортунизмом в одиозном смысле этого слова. Большевизм героичен в своем преобразовательном порыве, упоен будущим и в своих социальных целях «прогрессивен». Страстная воля фашизма истощается на путях компромиссов и расщепляется между вчерашним и завтрашним днем. Сильная власть фашистского государства, при всей своей «тоталитарности», подвергается опасности утратить связь с идеей, которой она взялась служить. Так разными путями идет история, и каждый большой путь знает свои выгоды и свои пороки. История есть диалектика всех этих путей. Каждый из них — испытывается жизнью, проверяется духом, огнем и железом. Их синтезы — плод органической борьбы, а не рассудочных выкладок и заключений.

Муссолини говорил своим последователям в 1924 г.: «Мы имели счастье пережить два великих исторических опыта: русский и итальянский. Старайтесь же изучать, нельзя ли извлечь синтез из них. Нельзя ли не остановиться на этих противоположных позициях, а выяснить, не могут ли эти опыты стать плодотворными, жизненными и дать новый синтез политической жизни?»

Трудно отказать в разумности этому замечанию, так выигрышно отличающему итальянского диктатора от Гитлера с его истинно «ефрейторской» философией русской революции. И все же приходится усомниться в действенности рецепта Муссолини, если понять его слова, как рецепт. Может быть, сейчас и впрямь нельзя не считаться с проблемой параллельного, двустороннего процесса — «большевизации фашизма и фашизации большевизма». Но было бы наивно рассчитывать на мирный характер этого процесса и его эволюционное, безболезненное завершение. К сожалению, историческая диалектика осуществляет большие синтезы не методом сознательных сопоставлений и примиряющих сочетаний идей-сил, а путем их состязаний на жизнь и смерть. Только тогда и только так возникают плодотворные органические синтезы, а не худосочные и убогие механические компромиссы. Очевидно, только в этом «диалектическом» смысле и может идти речь о грядущем «синтезе» большевизма и фашизма.

Обе системы, — и большевизм, и фашизм, — по «варварски» авторитарны, утверждают себя не только убеждением, но и принуждением, силой, насилием. Это, как мы видели, в порядке вещей нашего времени, в духе переходной эпохи. Но, конечно, не этой их формой, а их внутренним содержанием, существом их идей и дел, определится место того и другого в истории. Насилие бессильно спасти умирающую идею, но оно способно оказать неоценимую услугу идее восходящей.

Достаточно прочесть хотя бы «политическое завещание» Гитлера, чтобы в этом убедиться наглядно. Это язык прошлого, всецело сотканный из категорий Макиавелли и Бодена, Пальмерстона и Бисмарка. После великой войны на таком языке перестают говорить даже и государственные люди. Быть может, есть в нем некоторое преимущество искренности перед пацифистскими формулами Лиги Наций. Но нет в нем и грана нового мира, завтрашнего дня истории.

Что касается сферы политики социальной, то и здесь различия обоих идеократических систем бросаются в глаза. Большевизм революционен не только на словах, но и на деле. Пусть дорогою ценою, — но, несомненно, он открывает собой панораму подлинно новой эпохи. Былые правящие классы России разгромлены им и политически, и экономически. Средства производства огосударствлены полностью; этатизируется и торговля. Капитализм всерьез опрокинут в государстве советов, и тем самым морально-политический постулат нового «бесклассового» общества получает в этом государстве реальную хозяйственную опору. Вместе с тем создаются также действительные предпосылки планового хозяйства. Вопрос — и немалый! — в умении организовать это хозяйство, в подборе, в обучении, в переделке людей и преображении хозяйственных стимулов.

Существенно иначе организует свой экономический фундамент фашизм. Он перестраивает форму старого государства, но остерегается заново менять его социально-хозяйственную сущность. Он заявляет о реорганизации капитализма, но сохраняет доселе в целости основные институты капиталистического хозяйства. Его экономическая политика проникнута осторожностью и чуждается революционных встрясок; в этом, если угодно, ее достоинство, но в этом же источник ее пороков. Фашистский лозунг «сотрудничества классов» — не нов: он хорошо знаком буржуазному демократическому государству и сам по себе недостаточен для радикального спасения общества от междуклассовых антагонизмов. «Приручить» классы, заклясть властной силой идеи их своекорыстие, их эгоизм — почетная, но совершенно исключительная по трудности задача. Нельзя не отметить, что большевизм, пытаясь разрушить самые истоки классовых противоречий, несравненно действеннее и последовательнее проводит антиклассовую установку. Равным образом, и плановая экономика, которой после советской пятилетки так живо интересуются в буржуазных государствах, едва ли способна восторжествовать в полной мере вне огосударствления средств производства и уничтожения самостоятельной финансово-хозяйственной силы буржуазии. Фашистский принцип активного и всемогущего государства в гораздо большей степени воплощен в СССР, нежели в Италии или Германии.

И все же было бы ошибкой отрицать, что корпоративное государство Муссолини представляет собою поучительный опыт, диктуемый сложившейся исторической обстановкой. В нем слышится и стихийный натиск масс, сочетаемый с маневрами капиталистов, и подлинный взлет национального чувства, и живая работа современной социальной мысли, ищущей таких путей перехода к новому порядку, которые избавили бы европейские народы от взрыва коммунистической революции: в Европе — утверждают просвещенные европейцы, — этот взрыв был бы неизмеримо более потрясающ и разрушителен, нежели в крестьянской и «бестрадиционной» России. Отсюда неутомимые усилия создать в государстве атмосферу «порядка и доверия», поднять авторитет власти, привить буржуазии догмат «функциональной собственности» и всему народу идею социального служения, организовать в наличном обществе сверхклассовый национальный арбитраж государства, не только ведущего политику, но также контролирующего экономику и пасущего людские души. Ряд объективных признаков свидетельствует, что эти усилия принесли-таки в нынешней Италии осязательные плоды.

Но вместе с тем нельзя не признать, что значимость итальянского опыта умеряется относительной скромностью мирового положения Италии и своеобразием ее социальной структуры. Гораздо сложнее и тревожнее для фашизма, но зато и показательней для его природы обстоит вопрос в Германии, где Гитлер, уже утрачивающий обаяние демагогической новизны, извивается, мечется между мощной властью монополистического капитала и разнохарактерным давлением своих разношерстных масс. Все множатся основания утверждать, что теперешний германский национал-социализм грозит оказаться — псевдоморфозой.

Вера и любовь движут жизнью прежде всего. Бывают паузы, интермеццо во времени и пространстве. Но подлинно творческие, вдохновенные эпохи — всегда эпохи веры и любви.

«Неверующий 18-ый век, — писал некогда Карлейль, — представляет в конце концов исключительное явление, какое бывает вообще от времени до времени в истории. Я предсказываю, что мир еще раз станет искренним, верующим миром, что в нем будет много героев, что он будет героическим миром! Тогда он станет победоносным миром. Только тогда и при таких условиях».

Вероятно, Карлейль не совсем прав насчет XVIII в.: и он знал свою веру и свою любовь, страстные идеи трепетали и в нем. Но разве не зорка, не предметна сама мысль о верующем и героическом мире? О ней невольно задумываешься в наши дни.

Народы томятся о хлебе: мировой хозяйственный кризис. Но кризис этот — не каприз неодолимых сверхчеловеческих сил, не черствая лютость природы или плод случайного бедствия. Нет, он — результат болезни самого человека, народов, человечества, теряющих жизненный контакт, живую связь с хозяйством. Это кризис организации, кризис власти, кризис доверия. В конце концов, это кризис веры, миросозерцания.

И народы чувствуют это. И они охвачены жадными исканиями, вещими судорогами, одержимы страстными идеями. В обстановке шатаний, бед и упадка, на перекрестке эпох, мы убеждаемся, что далеко не иссяк запас творческой страсти, вложенной в человечество. Можно говорить о мире несчастном и бьющемся в тупиках, но вместе с тем можно говорить также — о «мире верующем и героическом»!

№ 11. Из записки зам. пред. ОГПУ Г.Г. Ягоды в ЦК ВКП(б) [ 193 ]

В апреле 1925 г. журнал «Россия», празднуя 3-летний юбилей своего существования, пытался превратить таковое празднование в чисто политическое событие. Устроители этого вечера — ТАН и ЛЕЖНЕВ выступили на юбилее с декларативными заявлениями, разъясняющими политическую сущность «России» как носителя современной культуры, как завершителя эпохи от ПЕСТЕЛЯ до ЛЕНИНА. Эту декларацию ЛЕЖНЕВ закончил следующим выводом: «Россия — это 149 миллионов; ВКП(б) — это один миллион, конечно, этот миллион окрашивает в красный цвет всю массу, но не следует забывать, что если взять чан с водой и бросить в него красный кристалл, то вода окрасится, но и кристалл растворится».

Вообще весь юбилей «России», устроенный в форме открытого литературного вечера, носил характер политического выступления журнала «Россия» как объединяющего сменовеховцев центра.

Через год после этого юбилея, на открытом диспуте в колонном зале Дома союзов 25 марта с.г., профессор Ключников выступил с заявлением, почти аналогичным декларативному выступлению ЛЕЖНЕВА. В этом заявлении опять были цифровые выкладки о коммунистах и беспартийных. Это заявление КЛЮЧНИКОВ закончил тирадой о необходимости объединения беспартийной интеллигенции, которая, по мнению КЛЮЧНИКОВА, в настоящее время должна иметь свою печать.

Кроме этих двух фактов, свидетельствующих о некоторой политической активности сменовеховцев, мы в свое время отмечали и такой факт, как возникновение в кругах, близких к профессору АНДРИАНОВУ и БОБРИЩЕВУ-ПУШКИНУ, идеи о создании Союза Русской Интеллигенции. (Идея эта, впрочем, дальше разговора, видимо, не пошла, и никаких попыток к ее реализации ОГПУ не выявило.)

В настоящее время мы расцениваем группу московских сменовеховцев как хотя и варящуюся в данное время в собственном соку, но крайне опасную, как проявляющую явные тенденции к организационному оформлению и представляющую тот основной костяк, вокруг которого стягивается интеллигенция, что и приводит журнал «Новая Россия» (редактор И.Г. Лежнев), именуемый «ежемесячным журналом политики — экономики — общественности, литературы — искусства — критики». (Характерно, что сменовеховцы явным образом подчеркивают то обстоятельство, что их журнал является политическим органом.)

Имея тираж до 10 000 экземпляров и свое собственное «кооперативное» книгоиздательство, «Новая Россия» превращается в политический салон, не имеющий пока достаточно широкого влияния на интеллигенцию, но безусловно стремящийся к этому и претендующий на право более или менее открыто выражать свои суждения и пропагандировать таковые, хотя бы и лежневским эзоповским языком.

В последнее время «новороссийские сменовеховцы», имея раньше уклон в сторону «культурного национализма», приобретают устряловскую ориентацию, доказательством чего служит факт помещения в двух последних номерах «Новой России» статьи «У окна вагона» Н. Устрялова, в которой автор вскрывает истинную сущность «Новой России», как политического центра. В этой статье, выпущенной, между прочим, отдельным изданием в Харбине, специально для Европы, как пишет об этом Устрялов Лежневу в его письме от 14 марта с.г., Устрялов (стр. 26-27 3-го номера «Н.Р.»), рассказывая о своих московских впечатлениях, подчеркивает, что интеллигенция, «превращаясь в спецовскую, «отнюдь не умирает духовно». Она интенсивно живет, размышляет, наблюдает, проделывает большую работу мысли. Только эта работа не воплощается в журналы, газеты, мало объективируется вовне: но зато в сердцах пишутся томы».

Далее Устрялов продолжает: «Невольно вспоминаются 30-40-е годы прошлого века. Как и тогда, общественное сознание ушло в маленькие домашние кружки, где за чаем ведутся долгие беседы о сегодняшнем дне, о завтрашнем, о будущем России, о русской культуре, о Европе, американизме и т.д. И за этими беседами услышишь и вдумчивые анализы, и полеты изящной фантазии и философии пережитого, и зачатки каких-то грядущих идеологий. Духовный облик интеллигенции стал гораздо содержательней, глубже, интересней.

На поверхности — официальные каноны и догматы революции. Диктатура этих догматов и канонов. Так нужно. К ним привыкли, их не оспаривают и в служебные часы, они автоматически приемлются к руководству.

Но, разумеется, они не могут загасить исканий, устранить сомнений, пересечь рефлексии. Однообразие утомляет. Повсюду, даже и в нетренированных мозгах, подчас рождается потребность обойти догмат, «своим глупым разумом пожить». Сами каноны для своего вящего торжества временами жаждут критики: не отсюда ли и периодические диспуты советских златоустов с опытно-показательными «идеалистами», священниками, буржуями...

Вне служебных часов, вечерком, за чаем, когда нет принудительных норм мысли и предуказанных форм слова, — так хорошо, плодотворно беседуется. Проверяешь себя, многое уясняется, многое передумывается, раскрывается, углубляется. Так и живут «двойной жизнью».

То, что не договаривал осторожный ЛЕЖНЕВ, которого как-то расхваливал Устрялов именно за эзоповский язык, договорил более темпераментный Устрялов.

Действительно, интеллигенция, не объединенная организационно, но не желая «утрачивать своего подлинного лица» и стремясь тем или иным путем выявить свою нарастающую политическую активность, замыкается в свои «домашние кружки» и «за чаем», как говорит Устрялов, прорабатывает политические вопросы о настоящем и будущем России, «строя зачатки каких-то грядущих идеологий».

В той же статье Устрялов, критикуя прошлую политическую линию российского сменовеховства, дает ряд руководящих политических директив своим единомышленникам. Оценивая сменовеховское движение, он говорит: «Как я и опасался, впечатление весьма плачевное. Познакомился непосредственно и очень обстоятельно с историей течения, его внутренними пружинами и внешними проявлениями, его эволюцией, похожей на вырождение. Печальная, нескладная картина. Несомненно, в начале перспективы сменовехизма были достаточно благоприятны и почва для него достаточно благодатна. Пражский сборник всерьез всколыхнул эмиграцию, довольно шумно отозвался и в России. С ним считались, он имел успех. Он приобрел уже широкий базис. Но руководящая группа так поспешно и несолидно «соскользнула влево», так безотрадно утратила самостоятельный облик, что скоро дотла растеряла всякое влияние в интеллигентских кругах и всякое внимание со стороны самой Советской власти. «Лидеры» не оказались на уровне «возможностей», они, очевидно, осуществятся помимо своих неудачливых идеологов. Сменовеховцы, превратясь в накануневцев, стали коммуноидами: этот выразительный термин я слышал в Москве и от спецов, и от коммунистов. И те, и другие произносили его с несколько презрительной иронией».

В том же номере 3 журнала «Новая Россия» предполагалась к помещению статья И. ЛЕЖНЕВА («Сам и Зам»). Здесь ЛЕЖНЕВ, выполняя директиву Устрялова «завоевать влияние в интеллигентских слоях», делает попытку создания платформы для объединения вокруг сменовеховцев широких кругов служилой советской интеллигенции. Достигает он этого, стремясь доказать следующие положения:

«I) Во главе всех основных управляющих и хозяйственных организаций СССР стоят члены партии, которые в силу своей безграмотности, в подавляющем большинстве случаев, не умеют целесообразно управлять страной и разумно хозяйствовать. Эта безграмотность коммунистов привела к созданию института «замов» — беспартийных спецов, которые, по существу, только и могут руководить всей работой.

2) Условия, в которых работают «замы», чрезвычайно тяжелы и требуют коренного изменения.

3) Спецам должно предоставить политические права — право управлять». Политическая тенденция этой статьи очевидна, сменовеховцы устряловского толка пытались здесь создать «деловую», приемлемую для значительной группы интеллигенции платформу, своеобразную «декларацию прав» для спецов, — с тем, чтобы превратить свой печатный орган в организующий центр для всех недовольных из служилой интеллигенции. Своевременным вмешательством ОГПУ статья Лежнева «Сам и Зам» к печати допущена не была.

Что же касается статьи Устрялова, то своевременно согласованное с Отделом печати ЦК ВКП(б) представление ОГПУ руководителю Главлита тов. ЛЕБЕДЕВУ-ПОЛЯНСКОМУ, который был ознакомлен с приведенными в приложении цитатами из статьи Устрялова, осталось без результатов. Статья «У окна вагона» цензурной обработке не была подвергнута и появилась в своем первоначальном виде.

За последнее время ОГПУ зарегистрирован ряд попыток со стороны руководителей журнала «Новая Россия» и «кооперативного» издательства «Новая Россия» превратить эти организации и политический салон некоторых групп московской интеллигенции.

Следует отметить, что попытка со стороны антисоветских кругов использовать для своих организационных целей издательства не нова. В 1923 г. ОГПУ ликвидировало почти аналогичный политический салон — созданный известным МЕЛЬГУНОВЫМ в виде кооперативного издательства «Задруга». Этот «кооператив» до момента своей ликвидации представлял собою тесно сплоченный кружок враждебной Советской власти интеллигенции. МЕЛЬГУНОВ в свое время ставил себе определенную задачу сплотить вокруг своего журнала активную, но не объединенную организационно интеллигенцию антисоветской общественности. Несомненно, такие же задачи ставит в настоящее время и «Новая Россия».

Исходя из вышеизложенного, ОГПУ считает дальнейшее существование журнала «Новая Россия» политически вредным и полагает целесообразным журнал и кооперативное издательство при нем закрыть или поставить в такие условия, при которых дальнейшее их существование стало бы невозможным (конфискация ряда номеров до выхода из типографии).

В мая 1926 г. был закрыт редактированный мною в Москве журнал «Новая Россия», а я выслан из пределов СССР на 3 года [...]

С октября 1926 г. по апрель 1929 г., т.е. в течение 2 1/2 лет, я вел внештатную работу в берлинском Торгпредстве в качестве экономиста.[…]

Предложения о работе в германской буржуазной и соцдемократической прессе, делавшиеся мне в последнее время, я отверг с той же решительностью, с какой по приезде за границу отвергнул участие и в русской эмигрантской печати. [...]

Изучение капиталистической экономики и наблюдение над социальной и политической жизнью за границей в течение 3 лет убедили меня не по книжкам и не в теории, а на живом и конкретном опыте, что капиталистическая система не в состоянии прийти к прочной и длительной стабилизации, несмотря на все частичные успехи (технические и финансовые) и организационные новшества. [...]

Классовая борьба не ослабляется, а все более обостряется; безработица растет вместе с рационализацией, как ее неизбежный «побочный продукт»; столь же неизбежен катастрофический продукт всей системы — новая мировая война — и только слабые души отмахиваются от нее, как от чудовищного наваждения. Подсознательное ощущение катастрофы насыщает собой всю сферу культурной жизни в Зап. Европе, сообщает ей тон.

Духовная конъюнктура на Западе еще более лихорадит, чем экономическая. Она переживает свой инфляционный период: развал семьи, бешенство эротизма в быту и искусстве, халтура в человеческих отношениях, откровенное и циничное делячество во всем, коррупция публично правовых институтов. Коротко — самый худший вид мещанства, потому что оно утратило даже былые свои устои и ничего не приобрело, кроме беспринципности, потребительской горячки, лихорадочного цепляния за материальные блага сегодняшнего дня во что бы то ни стало, смакования этих благ. Попытки утвердить в этом хаосе инфляционных настроений какую-либо твердую целостную единицу, золотую валюту идейности — жалки, беспомощны и бесплодны. [...]

Тот же застой во всей сфере художественного творчества. На литературе и искусстве лежит печать творческого бессилия, от которого они тщетно пытаются освободиться. Потуги уловить новое слово, схватить свежую ноту подчас просто смешны, как попытка выскочить из самого себя. Добросовестное усердие только множит продукцию и снижает качество. Оказывается, пацифистски-демократическая идеология слишком ублюдочна, чтоб породить что-либо значительное в искусстве. [...]

Все, что я читал в свое время в СССР о зап.-европ. соцдемократии, мне казалось тогда тенденциозным преувеличением. «Этого не может быть», — думал я. [...]

Я обращаюсь в ЦК с просьбой снять с меня все запреты, наложенные на меня в мае 1926 г. и сохранившие карательную силу до настоящего времени, но в 1929 г. уже вряд ли целесообразные в отношении меня после проделанного мною опыта заграничной жизни, и дать мне возможность участвовать в советском строительстве в меру моих сил, знаний и способностей. Если для снятия запретов я должен что-либо предпринять, то прошу указать, что именно.

Со своей стороны я рассматриваю настоящее заявление в ЦК, как политическое выступление, предпринятое мною безо всякого давления извне, по собственному почину и по свободной воле, как выражение моих нынешних политических настроений. [...]

Самым главным я считаю (и это хочу подчеркнуть в заключение) возможность приехать в СССР. При острой моей впечатлительности и легкой подверженности ассимиляции — длительный отрыв от СССР сказывается худо. Уже сейчас, после 3 с лишним лет отсутствия в СССР, я во многом потерял чувство реальности и начинаю видеть советскую действительность глазами как бы иностранца, т.е. лишь в общих смутных очертаниях. Между тем для литератора революционной эпохи, каким я хочу себя считать, отрыв от революционной действительности является худшим из возможных зол для его творческой работы.

И. ЛЕЖНЕВ

Настоящий отзыв даю тов. Лежневу (Альтшулеру) в том, что я его знаю за время с конца 1926 г. до марта 1930 г., за время его вынужденного пребывания за границей. За это время я довольно часто сталкивался с ним, наблюдал переоценку его и т.д. За это время он не встречал ни сочувствия, ни поддержки (если не считать периодической, временной работы), наоборот, встречал настороженность и недоверие. Кроме того, он находился довольно большое [время] в очень тяжелом материальном положении, но, несмотря на все это, я при моих с ним встречах и разговорах не мог уловить никогда тени желания или намерения искать какие-то иные пути сближения, кроме советских. Чем настороженнее он встречал отношения к нему, тем упорнее боролся за свое возвращение в СССР.

Кроме [того] из разговоров с ним я слышал у него все чаще заявления, что те принципиальные разногласия, которые у него были с нашей партией, окончательно выправлены той действительностью, которую он видел тут собственными глазами.

Мои наблюдения тов. Лежнева в Берлине привели меня к заключению, что его [стремление] вернуться в СССР искренне, и что он близкий к взглядам партии человек.

Не знаю, как тов. Лежнев относится к актуальным вопросам, проводимым нашей партией сейчас (за время его пребывания в СССР я с ним не встречался и разговоров по этим вопросам не имел), об этом могут дать отзыв другие товарищи, знающие его здесь, но поведение его за границей позволяет рекомендовать (его) только (с) лучшей стороны.

А. КАУЛИН, член партии с 1904 г.

* * *

РЕКОМЕНДАЦИЯ

Товарища Альтшулера (Лежнева) я знаю в течение многих лет. Это исключительно преданный партии и Советской власти товарищ, который несомненно будет полезным членом ВКП(б).

Рекомендую его в кандидаты ВКП(б), совершенно уверенный, что он будет со всей энергией работать в рядах коммунистической партии.

Н. БРАИЛОВСКИЙ, член ВКП(б) с 1921 года

* * *

Протокол № 151 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 20 декабря 1933 г.

Слушали: Заявление И. Лежнева. Постановили: Принять т. Лежнева в члены ВКП(б).

Дорогой Иосиф Виссарионович!

Пять лет назад я направил Вам рукопись своей книги «Записки современника» (том 1, «Истоки»), которую просил рассматривать как расширенное заявление о приеме в партию. Самая заветная моя мечта была осуществлена: решением Политбюро ЦК от 20 декабря 1933 г. я был принят в ряды ВКП(б).

Чтоб выполнить взятое на себя прямое литературно-политическое обязательство перед советской общественностью, я должен написать II и III тома «Записок», т.е. довести до конца начатый в I томе труд по истории русской интеллигенции XX в. Наряду с этим мне предстоит завершить тоже начатую и тоже анонсированную в I томе теоретическую работу: «Молодой Маркс о Гегеле — Книга об интеллигенции и оппортунизме». Так разве не является благодарной задачей проанализировать ценнейшие впервые опубликованные при Советской власти философские работы молодого Маркса, до сего дня даже не изданные отдельной книгой.

Не меньше увлекает меня и замысел II и III томов «Записок современника», где в художественно-публицистической форме я должен рассказать о поучительном пути двух формаций русской интеллигенции: и старой, буржуазной, и новой, советской. Однако аппаратная газетная работа, к которой я был привлечен, хотя не имею к ней ни малейшей склонности, загружает настолько, что, к сожалению, лишила меня всякой возможности выполнить свои творческие планы; за пять лет не написал ни одной страницы. Я руковожу отделом литературы и искусства в «Правде» и — в непрерывной горячке — постоянно стал уже терять надежду, что когда-либо сумею вернуться к работе над начатыми книгами и тем самым осуществить дело моей жизни.

Появление сейчас курса Истории ВКП(б), особенно одной из важнейших его глав, IV, и Ваши высказывания на совещании пропагандистов окрылили меня. С чувством внутреннего удовлетворения я обнаружил, что в I томе «Записок» был нащупан путь к правильному освещению некоторых вопросов, напр.: о действенном значении диамата, о роли субъективного фактора в революции и последствиях вульгаризации марксизма. С новой силой пробудилась во мне потребность выполнить свои литературные замыслы. Укрепилось убеждение, что дальнейшие два тома «Записок», посвященные истории интеллигенции нашего века, и начатая мною в 1933 г. философская работа о марксовом понимании диалектического противоречия действительно могут явиться нужными партии, политически актуальными книгами.

Очень прошу Вас сказать авторитетное слово, которое позволило бы мне вернуться к творческой жизни.

Горячо преданный Вам И. ЛЕЖНЕВ

№ 15. [ 194 ]

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Отдел кадров печати и издательств просит ЦК ВКП(б) освободить тов. ЛЕЖНЕВА И.Г. от работы в газете «Правда».

Тов. ЛЕЖНЕВ И.Г., член ВКП(б) с 1933 г.

В «Правде» работает зав. отделом литературы и искусства. Политически себя не проявил. Среди писателей, критиков авторитетом не пользуется. Тормозит и не вовлекает в работу редакции писателей и критиков.

В мае 1926 г. решением Коллегии ОГПУ был выслан за границу на три года как редактор сменовеховского журнала «Новая Россия». С деловой и политической стороны вызывает сомнение. Для работы в «Правде» не подходит. Зав. сектором управления кадров ЦК ВКП(б) (Щербаков) (до 16. VII. 39 г.)

№ 16. Из доклада Ю.В. Ключникова «Евреи и русское национальное чувство»
на диспуте об антисемитизме в Москве [ 195 ]

№ 17. Из письма студента 4-го курса 1-го МГУ А. Арутаняна заведующему агитационно-пропагандистского отдела ЦК ВКП(б) В.Г. Кнорину [ 196 ]

Г-н Ключников отстранен от работы в 1 МГУ по политическим мотивам, согласно постановлению бюро ячейки 1 МГУ от 4 числа с.м.

Он вел кафедру по внешней политике СССР на IV курсе Международного Отделения и должен был со второго полугодия тек. уч. года начать курс международной политики XX в. для студентов II, III и IV к. к. Межд. отд. Но его лекции на IV к. убедительно доказали вредность его пребывания в Университете в качестве воспитателя будущих советских международников.

Он развил открыто в аудитории свою политическую программу, явно антисоветскую. Причем, в ответ на указание студентов, что он проповедует устряловские идеи, он заявил, что он не стесняется и не боится развивать свои идеи и что эти идеи не им, т.е. Ключниковым, заимствованы у Устрялова, а, наоборот, Устрялов заимствовал у него, Ключникова.

По рассказу товарищей сокурсников в первой своей лекции Ключников дал установку всему своему курсу, молол обыкновенную низкопробную буржуазную чепуху, что вызвало возражения со стороны аудитории, и открылся первый диспут на его лекциях (вообще профессорские лекции не превращаются в институте в диспут). В этой же лекции он заявил, что будет заниматься изучением предмета в историко-социологическом аспекте, и далее» что всякий историк вкладывает в предмет то, что его индивидуально интересует. Иначе говоря, он, как советский профессор, открывал двери нашего университета для ключниковщины, сиречь для устряловщины, ибо «социологический аспект» г-на Ключникова да еще то, что его «индивидуально интересует», очень уже откровенно. Характерно: Ключников заверял, еще задолго до начала лекций, тов. Вышинскому, что он как «опытный педагог», безусловно, понимает, что он не должен в университете проповедовать идеи, враждебные или противоречащие «официальному мнению». Но, видно, шила в мешке не утаишь. Устряловщина прет из каждого его слова, из его ехидного тона, каким он обычно читает свои лекции (после лекции по интервенции у одного студента невольно вырвалось: он (т.е. Ключников) издевается над советской дипломатией).

Теперь о Бресте. После подробной семинарской проработки вопроса Ключников весь свой доклад построил на исключительной критике внешней политики советской власти этого периода. Конечно, он делал некоторые реверансы (еще бы!): гений Ленина вывел страну из тупика, советская дипломатия имеет славные страницы в последующих этапах развития, а брестские ошибки надо учесть и на них учиться, при этом взывал к чувствам студентов, мол вы пришли ведь учиться. Но его «критика» не думайте, что имеет что-нибудь общего с той критикой Бреста, которая дается в нашей литературе. Ключниковская «критика» это — критика сов. политики с точки зрения буржуазного дипломата, с одной стороны, и с другой — с точки зрения устряловца. По первой линии: он долго критиковал власть за неумение организовать переговоры — делегация была составлена из людей без предшествовавшего дипломатического опыта, не умеющих успешно вести переговоры, технический аппарат был никудышный («спасибо немцам, что они дали бумагу, а то не на чем было бы писать») и т.д. и т.д. Но все это еще не принципиальные вопросы, хотя «умысел» Ключникова понятен — дискредитировать практическую деятельность сов. власти в период, который он, как сменовеховец, не «приемлет». Соответствующий отпор в открывшемся после лекции диспуте он получил со стороны студентов, разоблачивших его «желание» нас учить. Далее, он пересмотрел всю революционную тактику Брестской политики. Отрицал ее агитационное значение. В доказательство того, что Брестские переговоры не выявили свою агитационную значимость, он приводил слова одного солдата немца: «Ну и слава богу, мир заключен!» Г. Ключников философствует: если ближайший солдат, рабочий рад похабному миру, то нечего говорить о других, все радовались, что победили Россию и мир заключен. Факты волнений и восстаний он забыл. Но больше он уделил внимания на развенчание нашей политики разоблачения двуличия германского империализма и его делегации. «Не знаю, что она дала — одни только упущения». Его мысль: надо было ухватиться за первые декларации немцев, говорить о том, что ваше желание заключить демократический мир равно нашему желанию, никаких принципиальных разногласий; вместо этого же мы почему-то разоблачали, да еще очень неумело, их политику, что кроме вреда ничего нам не дало. Интересная деталь. Лозунг «ни мира ни войны» он считает лозунгом с реальной перспективой, подкрепляя эту мысль примером из турецкой послевоенной истории (Кемаль). Когда его студенты приперли, он начал оправдываться тем, что он, мол, не хотел сказать о реальности этого лозунга («вы не поняли») в период Бреста, ибо обстановка Турции и России не одна и та же, но вообще огульно отрицать лозунги, как принято у нас, неправильно.

О периоде интервенции. Прежде всего он заявил, что политику Антанты в этот период он будет разбирать с точки зрения буржуазного права. «Я остаюсь на почве буржуазного права». С внешней стороны постановки вопроса как будто ничего. Что ж, разбирает человек вопрос с буржуазной точки зрения, ведь есть такой метод, когда рассматривают вопрос с точки зрения противника, в данном случае Антанты. Ключников только придерживался этого метода. На деле вышло: развернул устряловщину. Отрицал переходный характер нашего периода (это одна мода?); отрицал столкновение двух миров и интервенции, если хотите, это столкновение в одних рамках наподобие столкновения доктрины Монро с Европой. Доктрина Монро — отгородительный щит молодой развивающейся американской буржуазии против старой крепкой буржуазии Европы. Октябрьская революция, видно, акт самосохранения русской буржуазии. Тут еще развертывается старая программа министра иностранных дел правительства Колчака. «Возмущение в белом стане» политикой Антанты. Указание его самого представителям Антанты в переговорах в Париже («где я жил», но для чего и в качестве кого — молчок, будто так переговоры были, между прочим за чашкой кофе случайно встретившихся приятелей), что не создает условий для успешного объединения России и т.д. Словом, жалобы неудачника-белогвардейца, который продолжает думать, что другая политика Антанты могла обеспечить их объединение России, а не большевиков.

Как студенты относятся к курсу Ключникова? На этот счет имеются три точки зрения. Одну свою, думается, достаточно я развил. Другая:

Ключников — профессор, что бы он ни читал, раз допущен к преподаванию, мы должны его слушать безо всяких прений, тем более, что мы уже взрослые, и он нас вряд ли переубедит. Третья точка зрения: мы согласны, что допущение Ключникова к преподаванию ошибка, но раз он уже читает — большой беды нет, наоборот даже полезно, ибо дает нам возможность развивать наши способности критического мышления. На абсурдности и политической беспринципности этих двух точек зрения не останавливаюсь — она очень открыта, тем более, что серьезных защитников этих точек зрения нет.

В заключение мне представляется, что дальнейшее пребывание г-на Ключникова после всего этого в рядах научных работников Коммунистической Академии, этого мирового центра марксистской мысли, бросает тень на славное имя Академии и дает ему возможность выступать как профессору с явно антисоветскими речами.

№ 18. Из письма в Секретариат ЦК ВКП(б) заведующего агитационно-пропагандистского отдела ЦК ВКП(б) В.Г. Кнорина [ 197 ]

Если Секретариат ЦК считает, что необходимо принять еще какие-либо дополнительные меры, то необходимо дать указания об этом тов. Меньжинскому. По моему мнению, в настоящее время в этом нет нужды. К данным, которые были во время высылки Лежнева, прибавилось только его выступление на диспуте об антисемитизме, за который довольно крупную долю ответственности должны нести также устроители диспута. Поэтому я полагал бы, что в настоящее время вопрос можно считать исчерпанным <...>

№ 19. Предварительное заключение Л.Д. Троцкого и И.С. Уншлихта по вопросу дальнейшего поведения в отношении Слащова и его группы, рассмотренное и утвержденное 18 ноября 1921 г. на заседании Политбюро ЦК РКП(б) [ 199 ]

Предлагаем:

1. Копии показаний прислать Троцкому и Чичерину, дабы эти показания могли быть изучены с точек зрения военной и дипломатической и дабы заинтересованные ведомства могли поставить ряд дополнительных вопросов перед ВЧК.
2. ВЧК по соглашению с военным ведомством и Наркоминделом (тройка — тт. Уншлихт, Троцкий, Чичерин) составляет в кратчайший срок сообщение о возвращении группы Слащова с точными цитатами из показаний Слащова и других о причинах этого возвращения.
3. Одновременно слащовцы составляют воззвание к остаткам белых армий за границей. Воззвание это, просмотренное той же тройкой, публикуется одновременно с сообщением о прибытии группы или немедленно же на следующий день.
4. Ввиду заключающихся в показаниях Слащова ссылок на сравнительно недавние военные предложения агентов Англии и Франции, направленные против Советской России, необходимо немедленно отобрать на основании вопросов, формулированных Наркоминделом, точные показания от Слащова и других, как материал для дипломатической ноты.
5. Ввиду настаивания Слащова и других на предоставлении им военных должностей, преимущественно строевых, ответить им, что военное ведомство несомненно рассчитывает приобрести в их лице ценных работников, но что окончательное определение характера работы сможет произойти только после того, как Красная Армия узнает о самом факте перехода на сторону Советской России названных лиц, поймет мотивы, вообще освоится с этим фактом.
6. Тем временем главная работа группы Слащова должна состоять в писании мемуаров за период борьбы с Советской Россией. Ввиду того, что мемуары эти обещают дать ценный политический, военный и бытовой материал, предоставить в случае надобности в распоряжение группы Слащова надежных стенографов, которые облегчили бы работу, и назначить для редактирования и вообще для руководства этой работой определенного товарища литератора.
7. До написания этих мемуаров рекомендовать группе Слащова воздержаться от встреч, посещений и пр., дабы внимание не рассеивалось и работы над мемуарами не затягивались. Указать Слащову и другим на большую политическую важность мемуаров.
8. Поддержать инициативу Слащова в отношении вызова других бывших врангелевцев в Советскую Россию, оказав необходимое содействие.

№ 20. Обращение генерала Я.А. Слащова к офицерам и солдатам армии Врангеля и беженцам [ 200 ]

С 1918 г. льется русская кровь в междоусобной войне. Все называли себя борцами за народ. Правительство белых оказалось несостоятельным и неподдержанным народом — белые были побеждены и бежали в Константинополь.

Советская власть есть единственная власть, представляющая Россию и ее народ.

Я, Слащов-Крымский, зову вас, офицеры и солдаты, подчиниться советской власти и вернуться на родину, в противном случае, вы окажетесь наемниками иностранного капитала и, что еще хуже, наемниками против своей родины, своего родного народа. Ведь каждую минуту вас могут послать завоевывать русские области. Конечно, платить вам за это будут, но пославшие вас получат все материальные и территориальные выгоды, сделают русский народ рабами, а вас народ проклянет. Вас пугают тем, что возвращающихся белых подвергают различным репрессиям. Я поехал, проверил и убедился, что прошлое забыто. Со мной приехали генерал Мильковский, полковник Гильбих, несколько офицеров и моя жена. И теперь, как один из бывших высших начальников добровольческой армии, командую вам: «За мной!» Не верьте сплетням про Россию, не смейте продаваться, чтобы идти на Россию войной.

Требую подчинения советской власти для защиты родины и своего народа.

Мысля едино со Слащовым и подписывая его обращение, мы в свою очередь обращаемся ко всем знающим нас, верящим нам и искренно любящим свою родину без всяких колебаний последовать настоящему призыву.

Мильковский.
Э. Гильбих.

№ 21. Заключение уполномоченного КРО ОГПУ по делу Л.Л. Коленберга, обвиняемого в убийстве Я.А. Слащова [ 201 ]

1929 года, июня 26 дня, я, уполномоченный 6-го отделения КРО ОГПУ, рассмотрев следственное дело за № 77170 по обвинению гражданина Коленберга Лазаря Львовича в преступлениях, предусмотренных 138 ст. УК, находящегося на свободе, нашел:

Гражданин Коленберг Лазарь Львович, 1905 года рождения, из мещан г. Николаева, 11 сего января убил бывшего белого генерала Якова Александровича Слащова выстрелом из револьвера на его квартире.

Следствием установлено, что Л. Коленберг в 1919 г. совместно со своими родителями и другими членами семьи проживал в г. Николаеве. После занятия Николаева белыми он работал в большевистском подполье. Проводимые белыми жестокие репрессии и бесчинства по отношению к еврейскому населению, публичные расстрелы заподозренных в причастности и даже сочувствующих революционному движению, расстрел родного брата Коленберга — все это произвело на него глубокое впечатление, и у него запала навязчивая идея мести командовавшему белыми генералу Слащову. После занятия Николаева красными войсками Коленберг вступил в Красную Армию и прослужил в ней до 1926 г., будучи демобилизованным на должности командира взвода.

С целью изучения образа жизни Слащова Коленберг стал брать у него на дому уроки тактики. 15 декабря Коленберг специально выехал в г. Киев за хранящимся там у него револьвером системы «парабеллум». Вернувшись в Москву 11 сего января, во время урока Коленберг осуществил давно задуманное им убийство Слащова, убив его из револьвера тремя выстрелами. После чего отдался прибывшим властям.

На основании ст. 322 Уголовно-лроцессуального кодекса РСФСР дело в отношении Коленберга прекратить и сдать в архив.

Уполномоченный 6-го отделения КРО ОГПУ Гурский

На документе имеются резолюции:

«Согласен. Пом. нач. 6-го отд. КРО Чопяк»;

№22. Письмо казаков Югославии руководителю Российского Общества Красного Креста в Женеве Ю.И. Лодыженскому ^[ 204 ]

Просим Вас от имени донских, кубанских и терских казачьих станиц в Югославии заявить энергичный протест против проекта д-ра Нансена о репатриации. Возвращающиеся в Советскую Россию казаки подвергаются ужасным репрессиям, расстрелу и ссылке в концентрационные лагери, в коих гибнут массами. Гарантии большевиков — ложь. Принятие «Лигой Наций» проекта Нансена равно убийству тысяч людей, самоотверженно боровшихся во имя культуры и права на свободную жизнь в своих землях.

ПРЕЗИДИУМ СБОРА СТАНИЧНЫХ И ХУТОРСКИХ КАЗАЧЬИХ АТАМАНОВ В ЮГОСЛАВИИ.

П.п. Председатель Генерал-майор Янов
Тов. Председателя казак Персианов Секретарь, Полковник Смелов
12 сентября 1922 г. г. Белград. Югославия

№ 23. Письмо А.Н. Толстого И.В. Сталину [ 205 ]

Дорогой Иосиф Виссарионович, я получил открытку от писателя Ивана Алексеевича Бунина из неоккупированной Франции. Он пишет, что положение его ужасно, он голодает и просит помощи.

Неделей позже писатель Телешов также получил от него открытку, где Бунин говорит уже прямо: «Хочу домой».

Мастерство Бунина для нашей литературы чрезвычайно важный пример — как нужно обращаться с русским языком, как нужно видеть предмет и пластически изображать его. Мы учимся у него мастерству слова, образности и реализму.

Бунину сейчас около семидесяти лет, он еще полон сил, написал новую книгу рассказов. Насколько мне известно, в эмиграции он не занимался активной антисоветской политикой. Он держался особняком, в особенности после того, как получил нобелевскую премию. В 1937 г. я встретил его в Париже, он тогда уже говорил, что его искусство здесь никому не нужно, его не читают, его книги расходятся в десятках экземпляров.

Дорогой Иосиф Виссарионович, обращаюсь к Вам с важным вопросом, волнующим многих советских писателей, — мог бы я ответить Бунину на его открытку, подав ему надежду на то, что возможно его возвращение на родину?

Если такую надежду подать ему будет нельзя, то не могло бы Советское правительство через наше посольство оказать ему материальную помощь. Книги Бунина не раз переиздавались Гослитиздатом.

С глубоким уважением и с любовью

Алексей Толстой

Глава IV
«СЛАВЯНОФИЛЫ ЭПОХИ ФУТУРИЗМА»
(ИЗ ИСТОРИИ ЕВРАЗИЙСКОГО ДВИЖЕНИЯ)

Евразийство представляет собой наиболее яркое течение общественной мысли Русского Зарубежья. С этим согласно большинство исследователей последнего. Даже скептически настроенный по отношению к эмигрантским идеологиям М. Раев признает, что евразийцами была сформулирована «единственная принципиально новая система взглядов на русскую историю и культуру, появившаяся в Русском Зарубежье». Характерно, что и сегодня евразийство вызывает отнюдь не только академический интерес, достаточно вспомнить проект «Евразийского Союза» Н.А. Назарбаева критику и апологетику евразийства в российских СМИ. Идейные конструкции более чем семидесятилетней давности оказались необыкновенно живучими — они по-прежнему вызывают жгучий интерес, притяжение, отталкивание, страстную полемику. Исходя из этого, составители и сделали раздел о евразийцах столь обширным, желая внести свой скромный вклад в подлинно научное изучение такого сложного и неоднозначного явления, каким было евразийское движение.

Как определенная система взглядов евразийство начало складываться в 1920-1921 гг. в Софии, где образовался небольшой кружок молодых русских интеллектуалов. В этот кружок входили лингвист и филолог князь Н.С. Трубецкой, экономист и географ П.Н. Савицкий, музыковед П.П. Сувчинский и философ (а в дальнейшем священник и выдающийся богослов) Г.В. Флоровский. Пятым участником, как установил А.В. Соболев, был князь А.А. Ливен, вдохновивший друзей на их дальнейшую деятельность, но сам в ней не принимавший участия и вскоре ставший священником. Предысторией евразийства стали две публикации: книга Трубецкого «Европа и человечество» (София, 1920) и рецензия на нее Савицкого под названием «Европа и Евразия» (Русская мысль. — 1921. — № 1-2). Первым же манифестом нового течения русской мысли явился сборник «Исход к Востоку» (София, 1921). В следующем году центр евразийства смещается в Берлин, где выходят новые сборники (с расширившимся составом участников) «На путях» (1922) и «Россия и латинство» (1923), там же издавались «Евразийский временник» (1923, 1925) и «Евразийские хроники» (вып. 1-5, 1925). С 1925 г. центром евразийства становится Париж, где продолжают печататься «Хроники» (вып. 6-12, 1925-1927) и «Временник» (1927). С 24 ноября 1928 г. по 7 сентября 1929 г. вышло 35 номеров газеты «Евразия». Было и еще несколько изданий близкой евразийцам ориентации: «Версты» (Париж), «Евразиец» (Брюссель), «Евразийские тетради» (Прага), «Новая эпоха» (Нарва) и другие. С 1923 г. функционировало «Евразийское книгоиздательство». Последними крупными интеллектуальными акциями евразийцев стали «Евразийский сборник» (Прага, 1929) и сборник «Тридцатые годы» (Париж, 1931). Расцвет евразийского движения пришелся на 20-е годы: в Париже был образован евразийский клуб, евразийские группы существовали в Берлине, Праге, Брюсселе, на Балканах, в Прибалтике; установились связи даже с Англией (англичанин Генрих Норман Сполдинг пожертвовал евразийцам с 1924 по 1932 г. 10 000 фунтов стерлингов). Круг участников движения расширялся не только количественно, но и качественно; к нему присоединились такие значительные фигуры, как философы и богословы Л. П. Карсавин и В.Н. Ильин, правовед Н.Н. Алексеев, историк Г.В. Вернадский, литературовед Д.С. Святополк-Мирский. Евразийским идеям симпатизировали крупные художники Русского Зарубежья: писатель A.M. Ремизов, поэт М.И. Цветаева, композиторы С.С. Прокофьев и И.Ф. Стравинский... Но в 30-е годы движение явно пошло на спад, некоторые лидеры (Трубецкой, Сувчинский, Карсавин) отошли от него, евразийские издания выходили все реже. К началу второй мировой войны евразийство как организованное целое прекратило свое существование, хотя некоторые его участники (Савицкий, Вернадский) продолжали творить в евразийском духе.

Духовную основу евразийства образуют несколько идеологом. 1. Отрицание европоцентризма и признание принципиального равноправия всех цивилизаций. 2. Резко критическое отношение к романо-германскому Западу, стремящемуся к всеобщей европеизации человечества и уничтожению самобытности национальных культур. 3. Утверждение России как Евразии — особого континента, самобытного культурно-географического мира, отличного от Европы и Азии, но со склонностью к последней. 4. Русский народ не исчерпывается славянством, он связан через «туранский элемент» своей культуры с неславянскими народами Евразии, что, представляя с ними сходный психологический тип, обеспечивает единство континента. 5. Монгольское иго было благом для России, поскольку именно от монголов русские переняли свою государственную идеологию и способность к объединению континента в государственное целое. 6. Понимание русской революции как, с одной стороны, катастрофического завершения гибельного процесса европеизации России, с другой же, как начало ее благодетельного «поворота к Востоку». 7. Констатация крушения либеральной демократии и выдвижение ей на смену нового государственного строя — идеократии, строя, в котором «правящий слой отбирается по признаку преданности одной общей идее-правительнице» (Трубецкой). Несовершенное воплощение идеократии евразийцы видели в большевизме и фашизме, подлинной же идеократией, по их мнению, является евразийство, идея-правительница коего — «благо совокупности народов, населяющих данный автократический особый мир» (Трубецкой).

Евразийцы творчески развили одну из наиболее значительных традиций русской мысли — традицию «самобытничества», связанную с именами А.С. Хомякова, И.В. Киреевского, Ф.М. Достоевского, Н.Я. Данилевского, К.Н. Леонтьева и др. Но евразийцы сумели сопрячь следование заветам консервативной традиции и революционный «пафос новизны, смелого устремления в новые исторические пространства» (С.С. Хоружий). «Славянофилы эпохи футуризма» — метко окрестил их Ф.А. Степун.

Начавшееся как чисто интеллектуальное движение, евразийство быстро политизировалось. У некоторых лидеров евразийства (Арапов, Савицкий, Сувчинский) возникла надежда на возможность влияния на ход событий в Советской России и воплощения в ней евразийских идеалов. Поэтому они и решились на контакт с пресловутым «Трестом». Как монархисты и частично лидеры РОВСа, так и евразийцы (в первую очередь П.С. Арапов и П.Н. Малевский-Малевич) клюнули на эту тонко подстроенную грандиозную провокацию ОГПУ (см. записку помощника начальника КРО ОГПУ В.А. Стырне начальнику КРО ОГПУ А.Х. Артузову от 5 февраля 1925 г.). Чекистам удалось переиграть евразийцев и способствовать их расколу. Тем не менее из помещенных в этом разделе документов о сотрудничестве евразийцев с «Трестом» видно, что далеко не все евразийцы доверяли этой организации в полной мере. Судя по заметкам о «Тресте» П.Н. Савицкого, он серьезно опасался «трестовиков» из-за их тесных контактов с монархистами и РОВСом, которых он считал смертельными врагами евразийства. Эти факты опровергают утверждения некоторых эмигрантских и иностранных публицистов (Варшавский B.C. Незамеченное поколение. — Нью-Йорк, 1956; Струве Г.П. Русская литература в изгнании. — Париж, 1984; Ален Бросса, «Групповой портрет с дамой» (главы из книги «Агенты Москвы», опубликованные в журнале: Иностранная литература. — 1989. — № 12) о том, что евразийство было ангажировано ОГПУ и являлось сугубо просоветской организацией. Тем не менее чрезмерная политизация, на которой успешно сыграли чекисты, способствовала расколу евразийства. Еще в 1923 г. от него отошел Г.В. Флоровский. В 1929 г. движение окончательно раскололось в связи со скандалом из-за газеты «Евразия» (см. статью П.Н. Савицкого «Газета «Евразия» не есть евразийский орган»). Линия, проводимая этой газетой в лице таких ее авторов, как Карсавин, Сувчинский, С.Я. Эфрон (муж М.И. Цветаевой, агент ОГПУ), была настолько пробольшевистской, что Трубецкой, а позже Савицкий, Алексеев и Ильин публично отмежевались от «Евразии». За свои иллюзии по отношению к советской действительности собравшиеся вокруг «Евразии» некоторые левые евразийцы поплатились жизнью. В 30-е годы погибли в ГУЛАГе вернувшиеся в СССР Арапов и Святополк-Мирский (заодно с ними был ликвидирован и Эфрон), в 1949 г. в застенки МГБ попал Карсавин, умерший в 1952 г. в мордовских лагерях...

Предлагаемая читателю подборка материалов дает достаточно полное представление об идеологии и политической эволюции евразийского движения.

№ 1. Предисловие к сборнику «Исход к Востоку» [ 206 ] [ 207 ]

Статьи предлежащего сборника не претендуют ни на исчерпывающую полноту в отношении тех вопросов, коих касаются, ни на единство в смысле полной согласованности мнений отдельных авторов: они написаны людьми, в некоторых вопросах думающих по-разному. Но есть нечто общее им всем, и последующие строки имеют целью установить, к чему эта общность сводится.

Статьи, входящие в состав настоящего сборника, сложились в атмосфере катастрофического мироощущения. Тот отрезок времени, в котором протекает наша жизнь, начиная от возникновения войны, переживается нами как поворотное, а не только переходное время. В совершавшемся и совершающемся мы видим не только потрясение, но кризис, и ожидаем от наступающего глубокого изменения привычного облика мира.

В катастрофическом происходящем мы видим знание назревающего, ускоряющего переселения и перерождения культуры. Культура представляется нам в постоянном движении и непрестанном обновлении. Она не медлит, сверх срока, в той или иной конкретно-исторической своей оседлости. Она не исчерпывается до конца теми или иными конкретными достижениями, не укладывается сполна в предначертанные рамки измышленных формул. Мы не верим, чтобы существовали народы, предназначенные навеки быть избранными носителями культуры; мы отрицаем возможность «последних слов» и окончательных синтезов. История не есть для нас уверенное восхождение к некоей доисторически предначертанной абсолютной цели, но — свободная и творческая импровизация, каждый момент которой исполнен не какого-либо задуманного в общем плане, но своего значения...

Культура романо-германской Европы отмечена приверженностью к « мудрости систем», стремлением наличное возвести в незыблемую норму... Мы чтим прошлое и настоящее западноевропейской культуры, но не ее мы видим в будущем... С трепетной радостью, с дрожью боязни предаться опустошающей гордыне мы чувствуем, вместе с Герценом, что ныне «история толкается именно в наши ворота». Толкается не для того, чтобы породить какое-либо зоологическое наше «самоопределение», но для того, чтобы в великом подвиге труда и свершении Россия также раскрыла миру некую общечеловеческую правду, как раскрывали ее величайшие народы прошлого и настоящего.

Созерцая происходящее, мы чувствуем, что находимся посреди катаклизма, могущего сравниться с величайшими потрясениями, известными в истории, с основоположными поворотами в судьбах культуры вроде завоевания Александром Македонским Древнего Востока или Великого Переселения Народов. Такие повороты не могли, не могут совершаться мгновенно. Процессы, приведшие в результате к растворению Древнего Востока в эллинистический мир, получили свое начало еще в период Великих Персидских войн. А поход Кира Младшего с 10 тысячами греков на Восток уже прямо предвосхищал намерения македонского завоевателя. Но Кир Младший пал, Александр утвердил господство эллинской культуры на Востоке через несколько десятилетий после его смерти. Мы не знаем, какое из восстаний России против Запада окажется попыткой Кира Младшего, какое — делом Александра... Но мы знаем, что историческая спазма, отделяющая одну эпоху мировой истории от следующей, — уже началась. Мы не сомневаемся, что смена западноевропейскому миру придет с Востока.

Здесь нельзя требовать доказательств. И думающему по-иному вправе называть нас безумцами, как мы их слепорожденными. Для нас тревожнее вглядеться в черты того культурного переворота, который преподносится нам в бурях и содроганиях современности.

Всякое современное размышление о грядущих судьбах России должно определенным образом ориентироваться относительно уже сложившихся в прошлом способов решения или, точнее, самой постановки русской проблемы: «славянофильского» или «народнического», с одной стороны, «западнического» — с другой. Дело здесь не только в тех или иных отдельных теоретических заключениях или конкретно-исторических оценках-, а в субъективно-психологическом подходе к проблеме. Смотреть, вслед за некоторыми западниками, на Россию как на культурную «провинцию» Европы, с запозданием повторяющую ее зады, в наши дни возможно лишь для тех, в ком шаблоны мышления превозмогают власть исторической правды: слишком глубоко и своеобразно врезались судьбы России в мировую жизнь, и многое из национально-русского получило признание романо-германского мира. Но утверждая, вслед за славянофилами, самостоятельную ценность русской национальной стихии, воспринимая тонос славянофильского отношения к России, мы отвергаем народническое отождествление этой стихии с определенными конкретными достижениями, так сказать, формами сложившегося быта. В согласии с нашим историософическим принципом, мы считаем, что вообще невозможно определить раз и навсегда содержание будущей русской жизни. Так, например, мы не разделяем взгляда народников на общину как ту форму хозяйственной жизни, которой принадлежит и, согласно народническому воззрению, должно принадлежать экономическое будущее России. Как раз в области экономической существование России окажется, быть может, наиболее «западническим». Мы не видим в этом никакого противоречия и факту настоящей и грядущей культурной своеобычности России. Ведь для тех, кто не принадлежит к числу последователей исторического материализма, культура не есть «надстройка» над экономической базой.

Исторического индивидуализма мы не сочетаем с экономическим коллективизмом, как это бывало в прошлом и в иных течениях русской мысли (Герцен), но утверждаем творческое значение самодержавной личности также и в области хозяйственной, чем, как нам кажется, становимся на точку зрения последовательного индивидуализма.

Задачам мощного экономического развития России не все мы придаем одинаковое значение. Но никто из нас не враждебен этому развитию, — между тем, в народничестве, в его конкретном выражении, лежала, несомненно, органическая враждебность творческому расцвету и разливу русских экономических сил. Мы совмещаем славянофильское ощущение мировой значительности русской национальной стихии с западническим чувством относительной культурной примитивности России в области экономической и со стремлением устранить эту примитивность.

Мы не отказываемся определить — хотя бы для самих себя — содержание той правды, которую Россия, по нашему мнению, раскрывает своей революцией. Эта правда есть: отвержение социализма и утверждение Церкви.

Мы не имеем других слов, кроме слов ужаса и отвращения, для того, чтобы охарактеризовать бесчеловечность и мерзость большевизма. Но мы признаем, что только благодаря бесстрашно поставленному большевиками вопросу о самой сущности существующего, благодаря их дерзанию по размаху неслыханному в истории, выяснилось и установилось то, что в ином случае долгое время оставалось бы неясным и вводило бы в соблазн: выяснилось материальное и духовное убожество, отвратность социализма, спасающая сила Религии. В исторических сбываниях большевизм приходит к отрицанию самого себя и в нем самом становится на очередь жизненное преодоление социализма.

Мы знаем, что эпохи вулканических сдвигов, эпохи обнажения таинственных, черных глубин хаоса суть в то же время эпохи милости озарения. Смиряясь перед революцией, как перед стихийной катастрофой, прощая все бедствия разгула ее неудержимых сил, мы проклинаем лишь сознательно-злую ее волю, дерзновенно и кощунственно восставшую на Бога и Церковь. Только всенародным покаянием может быть замолено греховное безумие восстания. Мы чувствуем, что тайна вдохновения эпохи нашей раскрывается не только в безбрежном разливе мистических ощущений, но в строгих формах Церковной жизни. Вместе с огромным большинством русских людей мы видим, как Церковь оживает в новой силе Благодати, вновь обретает пророческий язык мудрости и откровения. «Эпоха науки» снова сменяется «эпохой веры» — не в смысле уничтожения науки, но в смысле признания бессилия и кощунственности попыток разрешить научными средствами основные, конечные проблемы существования.

В делах мирских настроение наше есть настроение национализма. Но его мы не хотим заключать в узкие рамки национального шовинизма. Более того, мы думаем, что стихийный и творческий национализм российский, по самой природе своей, расторгает и разрывает стеснительные для него рамки «национализмов» западноевропейского масштаба; что даже в этническом смысле он плещет также широко, как широко расплескались по лицу земному леса и степи России. В этом смысле мы опять-таки примыкаем к «славянофильству», которое говорило не только о русском народе, но и о «славянстве». Правда, перед судом действительности понятие «славянства», как нам кажется, не оправдало тех надежд, которые возлагало на него славянофильство. И свой национализм мы обращаем как к субъекту не только к «славянам», но к целому кругу народов «евразийского» мира, между которыми народ российский занимает срединное положение. Такое приобщение целого круга восточноевропейских и азиатских народов к мыслимой сфере мировой культуры Российской вытекает, как нам кажется, в одинаковой мере из сокровенного «сродства душ» — делающего русскую культуру понятной и близкой этим народам и, обратно, определяющего плодотворность их участия в русском деле, — и из общности экономического интереса; из хозяйственной взаимообращенности этих народов...

Русские люди и люди народов «Российского мира» не суть ни европейцы, ни азиаты. Сливаясь с родной и окружающей нас стихией культуры и жизни, мы не стыдимся признать себя — евразийцами.

№ 2. П.Н. Савицкий. «Еще о национал-большевизме» [ 208 ]

Милостивый государь, Петр Бернгардович!

В Ваших «Историко-политических заметках о современности» Вы посвятили несколько страниц разбору воззрений национал-большевизма. Принадлежа к числу немногих в среде русской эмиграции единомышленников Н.В. Устрялова, я позволю себе изложить некоторые соображения, которые, может быть, помогут выяснить, из каких корней выросла эта идеология.

Прежде всего, следует с полною силою подчеркнуть, что такими корнями не являются принципиальный коммунизм или интернационализм.

Интернационалист и коммунист по убеждениям был бы не национал-большевиком, а просто большевиком. Относительно себя лично я хочу отметить, что я всегда отвергал и отвергаю начисто и ныне не только коммунизм, но и всякий социализм, под каким видом и в каких бы оттенках он ни выступал. И все-таки я склонен связывать будущее России с будущим Советской власти, именующей себя властью коммунистической. И это не потому, что я признаю принципиально неправильными Ваши суждения, обличающие ненациональность и вредоносность для страны коммунистической власти. Скажу прямо, если бы предстояло выбирать между двумя формами власти, из которых обе обладали бы равною способностью администрирования и равною политическою силою, но из которых одна называлась бы коммунистической, а другая — нет, — для всякого национально мыслящего русского не было бы ни минуты сомнения: предпочтительна власть некоммунистическая. И такой выбор, казалось, существовал, пока режим адмирала Колчака и генерала Деникина не выявили своего бессилия. И я уверен, что, покуда это бессилие не выяснилось, большинство тех, кто мыслит ныне национал-большевистски, не было на стороне большевиков.

Но, увы, в настоящий момент такой выбор невозможен. И нужно, выступая против большевиков, отдавать себе отчет в последующем.

Представим, что большевиков можно свалить. Кто же их заменит? Вот тут-то и выступает, дополнительная к сформулированным Вами, посылка национал-большевизма, сводящаяся к существенно низкой оценке политической годности всех без исключения партий и групп, которые в качестве соперников большевикам выступают ныне претендентами на власть. Я не стану распространяться о монархическом движении. Напомню только, что последняя эпоха существования Императорской России, которая была эпохою, хотя и частичного, разложения Русской Исторической Власти, сделала монархическое движение в большинстве случаев принадлежностью столь недоброкачественных элементов русского общества, что, даже при наступившем возрождении и очищении этого движения, потребуется немало времени, чтобы поставить монархическую реставрацию на очередь дня.

Из остальных групп наиболее значительны эсеры и кадеты. Те и другие, в разной степени и в разные моменты, были влиятельны в период Временного Правительства. Кроме того, кадеты имели голос при Деникине. Мне кажется, нельзя найти достаточно ярких слов для того, чтобы охарактеризовать степень бессилия и неспособности к действию, которую, в общем и целом, проявили во время своего «величия» и те, и другие. Я отнюдь не хочу отрицать, что и среди кадетов, и среди эсеров есть честные люди, которые, в известных обстоятельствах, могут быть полезны. Но ни в них, ни в других, в каждых по-своему и по особым причинам нет того напряжения властвующей воли, того потенциального дерзания, которое необходимо, чтобы управиться с Россией. Дело здесь не только, и даже главным образом не в ошибках прошлого, но в некоторой органической неспособности понять природу власти, которая постигается интуитивно и доказуется эмпирически на уроках прошлого.

В отношении к подразделению социалистов на большевиков и небольшевиков можно утверждать даже, что подразделение это определяется не столько различием убеждений, сколько разницей темпераментов: темперамента властвования, с одной стороны, темперамента оппозиции и бунта, равно безответственных, — с другой.

Политическая годность большевиков резко контрастирует с неспособностью их соперников. И эта политическая годность, что бы ни говорили противники большевиков, сказывается на политическом положении страны. Неоднократно упоминаемая в Вашей аргументации неудача большевиков в борьбе с Польшей является не более, чем отдельным эпизодом, который, во-первых, может смениться эпизодами совершенно другого характера, а, во-вторых, и это главное, не устраняет того факта, что большевики к настоящему моменту, к середине 1921 г., действительно «собрали» Россию. «Невоссоединенными» остались не более 1/10 территории и 1/5 населения бывшей Империи. Говорить в этих обстоятельствах о «расчленении» России является прямым недоразумением. Если бы нынешнее положение оказалось устойчивым, подлежали бы устранению только немногие детали (вроде существования «прибалтийских пуговиц»). Но в том-то и дело, что в перспективе свержения большевиков существование Единой России отнюдь не представляется обеспеченным. Если признать правильным вышеуказанную посылку о политической негодности претендентов, оспаривающих у большевиков власть, то нужно предвидеть, что вслед за падением большевиков волна народной анархии захлестнет Россию. В обстановке этой анархии выползут, как гады, самостийники — грузинские и кубанские, украинские, белорусские, азербайджанские. Создастся обстановка для интервенции, и чужеземцы, по своему произволу, определят форму этой интервенции. Россия падет и распадется не так, как «пала» и «распалась» к нынешнему моменту (т.е. фиктивно) — но по-настоящему. И может же существовать такой вариант патриотического чувства, согласно которому подобная цена является слишком дорогою даже тогда, когда ею покупается уничтожение коммунистической власти!

Те, кто желает падения большевиков во что бы то ни стало, могут, конечно, надеяться и верить, что кто-то придет, кто-то все устроит. Но такая вера не является обязательной для всякого национально мыслящего. Она станет таковою, если этот «кто-то» придет, но не раньше.

Если бы на горизонте русской действительности появилась новая и действенная сила, концепция наша пала бы сама собою. Но поскольку этого нет, поскольку перед нами все та же давно знакомая обстановка, постольку чувство, которое Вы именуете «патриотической страстью», — именно оно и ничто другое — приводит к национал-большевизму.

И вот, скажете Вы, в погоне за политическим миражем, страну обрекают на вымирание, ведь к вымиранию приводит экономический режим большевизма. Это правда, когда речь идет о специфически-коммунистическом хозяйственном режиме. Коммунизм отрицает самые основы человеческой хозяйственной деятельности, без которых наступает экономическое небытие. Но коммунизм отрицал также начала милитаризма. Это не помешало Советской власти, после некоторого периода шатаний и колебаний, создать годную Армию. Можно ли утверждать, что после более долгого и тягостного для страны периода экспериментов. Советская власть не сумеет осуществить «обуржуазивания» хозяйствования?

Всегда и везде нужно стремиться к лучшему. И этим лучшим в нынешних, безмерно трудных, обстоятельствах нам представляется сохранение годного политического аппарата большевиков, при изменении экономической их политики.

Изменение экономической политики большевизма — это условие жизни России; сохранение политического его аппарата — это условие силы страны.

Повторяя основное свое положение, скажу: в резком несоответствии с бессмысленностью экономической системы, большевики сумели в области политической создать выделение годных из всех слоев русского общества. И в этом выделении есть нечто ценное и неподлежащее устранению. С точки зрения национал-большевизма, — только на путях стихийного и свободного от внешних воздействий роста этой новой, народившейся при коммунистической власти, России, коммунизм станет таким же изжитым явлением, как стали им «кадетство», «эсерство» и пр.

№ 3. Из письма П.П. Сувчинского Н.С. Трубецкому [ 209 ]

Если бы вы знали, какая у меня злоба против Гессена и т.п. Обратите внимание на статьи этих господ о Турции и фашизме. Хотя бы! Разве это не сознательное злое дело? А русские болваны, ненавидящие и боящиеся большевиков, с каким-то тупым маразмом читают газетную пошлятину и довольствуются лакейскими уличениями в отделе «Печать». И никто копейки не даст на организацию настоящего журнала или газеты! А тут еще «Русская Религиозно-философская академия» (Вы чувствуете претензию:

№ 4. Из протокола заседания «3-х П» [ 213 ] ^{[ 214 ]}

Три П., собравшись вместе <...> находят следующее: 1) очень многое предположенное в предыдущих протоколах от марта и июня 1923 г. осуществилось положительно, и наметилось существование двух фронтов идеологического и действенного — конечно, ближайшим образом между собою связанных. Все три считают, что и впредь нужно сохранять активность именно на обоих фронтах <...> 2) относительно идеологического фронта по инициативе П.П. отмечается всеми тремя — необходимо избегать всякого соглашательства; заниматься идеологическим объединением профессоров разного типа и калибра (вроде Бердяева, Бипилли и пр.) совершенно бесцельно (ни к чему); в соответствии с прежней линией поведения, нужно твердо стоять на позициях идеологической исключительности; как показали многократные различные беседы и переписка, полуевразийцев и «сочувствующих евразийству» среди современных русских профессоров достаточно; всем им следует давать конкретные литературные задания и брать от них то, что непосредственно требуется; но не этим сотрудничеством, а сохранением и активностью целостно-инициативной евразийской группы определяется дальнейшая судьба историософских евразийских концепций; пытаться обращать полуевразийцев из профессоров в полных евразийцев было потерей времени; намеченный было на лето этого года «идеологический съезд» евразийских и евразийствующих профессоров отменить <...>

№ 5. Из письма П.С. Арапова П.Н. Савицкому ^[ 215 ]

На другой день я зашел к герцогу Лейхтенбергскому и имел с ним очень длинный разговор. Я, между прочим, очень возражал против самой идеи интернационала. На это он мне сказал, что они постановили на учредительном заседании, что так как их основная задача борьба с коминтерном, а борьба эта может протекать только методами противоположными методам коминтерна, то принципом их должна быть — поддержка национальных сил каждой страны. На что я ему возражал, что, во-первых, этот пример выглядит (неразборчиво — Сост.) противоречием, а во-вторых, отметил невозможность примирить национальные силы хотя бы таких стран, как Франция и Германия. Лейхтенберский сказал мне, что теперь поедет в Германию, где будет встречаться с правыми германскими кругами, чтобы найти соответствующее решение <...>

<...> Когда я о всем этом говорил с моим масоном, то он мне заявил не без усмешки: «Ну они все будут у нас в руках. Обер — сам масон».

Во всяком случае пример моего приятеля показывает, что чрезвычайно опасно якобы для того, чтобы лучше с ними бороться, поступать в ложи. Я полагаю, что нам этого не следует делать. Что касается того, что у них происходит в ложах, то конечно мой знакомый мне не говорил подробно. Однако, я мог из его рассуждений понять, что занимаются там мистическими и оккультными науками. Причем не раз упоминалось моим собеседником о религии будущего, которая должна явиться синтезом христианства и религий востока — политикой якобы они занимаются мало <...>

№ 6. Из письма П.С. Арапова П.Н. Савицкому [ 219 ]

Думаю, что Вы в общем согласитесь с этими положениями, хотя они в некотором смысле по новому определяют нашу тактику. Из различных разговоров, размышлений... я убедился в настоящее время, что пожалуй, тактически наиболее сильной будет позиция, предложенная в этом письме. Очень прошу Вас написать Ваши соображения по этому поводу. В самом деле, становясь на вышеуказанную позицию, мы: во-первых, удачно отходим от соблазна стать партией и влиться в общую межпартийную стряпню. Во-вторых, мы приобретаем возможность действовать во всех направлениях, выгодных нам (фактически мы и до сих пор так делали, если бы мы стали партией, то мы эту возможность потеряли бы). В-третьих, разрешается как нельзя лучше вопрос с программами и декларацией. Очевидно, что нам надо будет теперь для себя создавать только подробнейшую и основательнейшую программу стратегического характера... <...> Нынешняя политическая программа-декларация будет создаваться нами специально для Треста — который до сих пор своей программы не имеет. Таким образом, с соответствующей стороны мы будем иметь и Трест в своих руках (при условии, конечно, что мы и туда (в Центр) проникнем когда-нибудь ответственными членами наших групп). В-четвертых, отпали тем самым сомнения и споры относительно пресловутой формулы «лаборатория мысли» <...>

№ 7. Из докладной записки помощника начальника КРО ОГПУ В.А. Стырне начальнику КРО ОГПУ А.Х. Артузову о контрразведывательных операциях «Ярославец» и «Трест» [ 225 ]

б) Однако удаление это может быть совершено лишь организацией, могущей противопоставить законченной системе конкурентизма не менее законченную систему идей и действий, каковой «Сов. С.» считает исключительно нефть.

в) Ввиду наличия в настоящее время внутренне благоприятных условий для онефтяничения Треста «Сов. С.» считает необходимым всячески поддерживать связь с Трестом и ему содействовать.

г) Цель такого отношения — полное онефтяничение Треста.

д) «Сов. С.» оставляет за собой полную свободу в случае принятия Трестом позиции, расходящейся с принципами и тактикой нефти».

Резолюция также предусматривала создание в Париже разведывательного центра, говорит, что «секретный материал для ежемесячных разведывательных бюллетеней направлять в Парижский центр, копию сообщать Тресту на условиях взаимности». Кроме того, в Варшаве создается «Бюро Печати Евразия», через которое Трест сможет помещать во все эмигрантские газеты желательный ему материал (следует заметить, что руководитель этого Бюро получает содержание от Треста, этот же руководитель является корреспондентом многих заграничных газет, а также 60-ти американских периодических изданий, таким образом, через него мы имеем возможность помещать желательные для нас сведения в заграничную прессу).

На этом совещании выяснилось, что среди евразийцев, которые вообще являются оппозицией ко всякой «белогвардейщине», как они называют официальных монархистов (николаевцев, кирилловцев, врангелевцев, марковцев и пр.), и настроение которых антиинтервенционно, существует группа, которая ставит вопрос, а нужно ли вообще свергать большевиков — мотивы следующие — «Свержение большевиков будет ослаблением России, если не принять во внимание следующего:

А. В области мировой:

Интернационал есть орудие евразийского дела. Это яснее нам, чем людям, сидящим в России. Иностранная пресса по этому поводу. Варвары и Рим. «Азиатизм» и защита европейской цивилизации. Возможно ли сохранение этого в случае свержения большевиков?

Б. В области внутренней:

СССР или Россия? Проблема сепаратизма и окраинных государств. Сов. власть цемент.

В. В области экономической:

Капиталистический строй или государственно-плановое хозяйство? Свободная игра экономических сил приведет к закабалению России капиталу. Сможет ли национальная власть держаться, не прибегнув к капитализму? Это возможно в настоящее время только Сов. власти.

Общая тактика. Трудности разрешения сейчас этих дилемм. Тем паче неблагоприятное их разрешение в случае «внешнего» переворота. Необходимость не переворота, а преодоления. Историчность преодоления. (Война как один из путей этого развития.)

Непосредственные задачи:

Проникновение в Компартию и Красную Армию».

В общем про евразийство как вновь развивающееся течение и имеющее много здоровых для своего развития данных можно сказать следующее:

В Чехо-Словакии и на Балканах евразийство имеет наиболее широкое распространение, причем евразийская агитация встречает сочувствие и в частях врангелевской армии, работающей на рудниках (попутно следует указать, что весной 1925 г. несколько членов евразийского совета с нашим представителем должны совершить агитпроп-поездку по Балканам). В самой Праге евразийцы имеют несколько десятков агитаторов-пропагандистов, несколько сот обращенных евразийцев и до 1000 (из 3000 эмигрантов, занимающихся политикой) сочувствующих.

В Англии евразийцы слабы, но зато ими от англичан получено 4000 фунтов стерлингов.

В общем, за последнее время евразийство заметно окрепло и способно выдержать борьбу единым фронтом от с-р. до крайне правых монархистов. Тем, что этот единый фронт существует (а в этом можно убедиться по подбору оппонентов на диспутах), евразийцы чрезвычайно гордятся, однако они сами говорят, и это, по-видимому, правильно, что эсеры, хотя и состоят в числе врагов евразийства, несомненно тайно ему сочувствуют.

Следует считать, на основании сказанного выше, что Трест сросся с евразийством и что влияние наше в евразийстве определенно и провести через него мы можем любой вопрос, а отдельные члены евразийского совета выполнят любое наше поручение и окажут нам всяческое содействие.

Через нашего финского представителя мы получили от англичан при посредстве их агента Бунакова вполне конкретные предложения о совместной работе. Это предложение было нами отвергнуто, основываясь на том, что англичане старинные враги России, их политика для России была и будет всегда вредительной (так в тексте — сост.), по материалам Бьюкенена ясно участие английского правительства в подготовке свержения царизма, наконец дело Поля Дюкса доказывает опасность игры с англичанами. Заграницей наш отказ был встречен сочувственно, и надо полагать, Трест этим жестом показал свою принципиальность и заботу о будущих судьбах России. Поползновения со стороны англичан к проникновению в Трест продолжаются как через Гельсингфорс, так и через Ревель и Варшаву. Эти поползновения дали возможность нам заставить группу евразийцев заняться разведкой против англичан в Париже и Лондоне, что уже начало давать известные результаты и что ни в каком случае Трест компрометировать не может <...>

№ 8. Постановление «Совета пяти» об отношениях с «Трестом» [ 229 ]

Причину этого явления мы усматриваем в том, что свою кредитную работу в среде Треста мы начали слишком рано. Мы глубоко убеждены в том, что нефтяной кредит в его дальнейшем развитии и уточнении со временем станет единственным кредитом всей мыслящей Аргентины, что этот кредит есть именно тот, который один способен заменить собой кредит конкурентский. Но в то же время мы знаем, что в настоящее время нефтяной кредит еще для многих, и очень многих, кажется неприемлемым и вызывает споры, самая оживленность и страстность которых свидетельствует о жизненной силе нефти. Эти оживленные и страстные споры о нефти в настоящее время неизбежны, но плодотворны и полезны они только там, где самый факт споров не мешает практическому деланию. В среде Треста, ставящего себе определенную тактическую задачу действия, такие споры могут быть только вредны, ибо ослабляют силу внутренней спайки, необходимой для дела. А так как задачу, преследуемую Трестом мы считаем краеугольной и так как самый Трест мы считаем единственной силой, способной эту задачу осуществить — то мы признаем, что нефтяная кредитная работа в среде Треста является преждевременной.

Поэтому, желая избежать всего того, что так или иначе могло бы повредить работе Треста, мы и решаем в настоящее время всякое распространение нефтяного кредита среди трестовиков прекратить, а тем нефтяникам, которые уже вошли в Трест и в среде Треста остаются, предписываем избегать всяких споров и разговоров о нефти с другими трестовиками.

Вообще мы желали бы всячески подчеркнуть, что прекращение пашей кредитной работы внутри Треста мы мыслим отнюдь не как разрыв с Трестом и что свою работу в Аргентине мы представляем себе только в форме сотрудничества с Трестом.

Принимаемое нами решение мы рассматриваем не как разрыв, а лишь как новую форму сотрудничества с Трестом.

№ 9. Заметки П.Н. Савицкого о «Тресте» [ 238 ]

<...> На совещании в Берлине с Ланговым (уже в мое отсутствие, я уехал раньше в Подкарпатскую Русь) была решена поездка к нему Л.В. Копецкого. Поездка эта в конце концов так и не состоялась. Копецкий, впав в «психологический кризис», в последний момент вернулся в Прагу из Варшавы. Кандидатура какого-то нам совершенно неизвестного Дашкевича тут, конечно, совершенно не подходила. Ведь Копецкий предназначался для длительной командировки в Москве, он должен был войти во все дела Лангового и тем самым привезти нам собственный отзыв о том, чем является сам Ланговой. Так факт, что Копецкий «не поехал», был одной из больших наших неудач. Постоянной подлинно нашей резидентуры в Москве так и не удалось основать. Тем самым в отношениях Копецкого и Мукалова с Ланговым мы продолжали действовать вслепую. Таково мое мнение о значении «непоездки» Копецкого не только в 1937 г. — таким оно было и одиннадцать лет назад.

№ 10. Письмо Н.С. Трубецкого П.Н. Савицкому [ 240 ]

Термин «большевик» имеет свое определенное значение, приблизительно совпадающее с понятием «коммунист». Правда, в простом народе когда-то между обоими терминами делалось различие, но теперь этого различия уже не делается, термин «большевик» означал особый тип человека, вызванный особыми историческими обстоятельствами, и позднее, вместе с этими обстоятельствами, к счастью исчезнувший. Тогда под «большевиком» разумели решительного, но в то же время не злобного, а главное стихийно-анархичного человека: такие люди способны на самосуды и разгромы, но не на холодную жестокость, и все дела решали быстро, импульсивно, по упрощенному ощущению справедливости, а не по каким-либо теориям. Напротив, под «коммунистом» разумели холодно-сознательного человека, недоступного ни чувству жалости, ни чувству справедливости, руководящегося не импульсами, а соображениями карьерными, своекорыстными или партийно-теоретическими и непременно организованного, подчиняющегося извечной партийной дисциплине. «За большевиков против коммунистов» была форма глубоко анархическая. Характерно, что она процветала более всего на Украине, т.е. в наименее государственно-мыслящей части русского племени. Потом эти специфические оттенки значения терминов «большевик» и «коммунист» исчезли и теперь эти термины более или менее однозначны. Попытки ЛПК их разграничить, по-моему искусственны и обречены на неудачу: установившегося словоупотребления этими попытками изменить нельзя. Попытки эти плодотворны не терминологически, а лишь поскольку способствуют разграничению и анализу самих понятий. При таком анализе можно условно одно понятие назвать «коммунист», другое «большевик», но эти термины будут вроде алгебраических знаков, т.е. будут иметь определенную значимость только в пределах данного рассуждения, если те же термины в том же значении употреблять в другом рассуждении, то придется каждый раз ссылаться на первое рассуждение или опять повторять определения. Как общепонятная и общепринятая этикетка термин «большевик» имеет вполне определенное значение.

Термин «национал-большевик» тоже имеет определенное значение и определенную давность. Это — совершенно определенное направление (Устрялов). Замена соли этим именем будет означать переход отдельного соляника в партию Устрялова. Другого значения этот акт иметь не может. Под «национал-большевизмом» все привыкли разуметь особую разновидность сменовеховства. Никаким этимологическим анализом нельзя изменить этого прочно установившегося смысла. Неясно, почему, уж если идти по этому пути, останавливаться на термине «большевик». Пользуясь тем же методом парадоксально-каламбурного переворачивания наизнанку установившихся значений политических терминов, можно «доказать», что мы не только большевики, но и подлинные коммунисты: communis — значит «общий», мы хотим слияния классов в общее национальное единство, слияния народов Евразии в одном общеевразийском единстве, значит, мы за общее, за commune, значит мы коммунисты, а те, которые сейчас себя именуют коммунистами, на самом деле не имеют права так себя именовать, потому что стоят за борьбу, за разделение классов, и, следовательно, за отрицание и управление общего, commune и т.д. Можно такими каламбурами вывернуть наизнанку значение любого слова и продолжать эту игру до бесконечности. Но спрашивается, к чему это нужно? Вы говорите «увязка с жизнь», «преемство». Но каламбурами, словами ни увязка с жизнью, ни преемство не создаются. Слова «увязываются с жизнью» тем, что в жизни получают определенное всеми принятое и всеми понятное значение. Термины «большевик» и «национал-большевик» такое значение уже получили и в этом смысле определенно «увязались» с жизнью. Мы непохожи и не хотим быть похожими на то, что в жизни принято обозначать терминами «большевик» и «национал-большевик». Мы имеем свое название, прекрасно «увязавшееся с жизнью» и замечательно удобном тем, что обозначает только нас и никого другого. Зачем нам променивать это свое так сказать христианское имя на более чем двусмысленную воровскую кличку? Это можно делать в порядке остроты араповского стиля в тесном кругу курултая или в порядке условного языка для внутреннего потребления того же тесного круга, но не иначе.

Это — тактически. По существу же я должен заметить, что хотя мы преклоняемся перед фактами и исходим из фактов, мы все-таки не должны ставить себе задачей санкционирование всякого факта. Выходит, что мы изворачиваемся и ловчимся, чтобы оправдать, санкционировать и присвоить себе как можно больше фактов и явлений, самых разнородных и не имеющих между собой ничего общего. Мы оказываемся и подлинными корниловцами, и подлинными большевиками (идя дальше, окажемся и подлинными кадетами, и подлинными эсерами, и подлинными кириллистами и т.д.). За этой пантеистически-хамелеоновской способностью все в себе вместить и со всеми себя отождествлять исчезает всякая наша собственная индивидуальность. Мы оказываемся лишь особым методом объединения противоречивых понятий и представлений. Происходит это от того, что наше внимание с самого начала сосредотачивалось не на выведении собственной системы, а на отношении этой нашей еще не достроенной системы к другим, уже существующим. А это, в свою очередь, происходит от того (отчасти в силу внешних причин, отчасти и добровольно), что больше занимались декларациями. Потому-то я всегда так против деклараций. Ваши тезисы — опять декларация, и уже по одному этому их не надо ни печатать, ни произносить. Довольно деклараций. Все они ни к чему. Они нисколько не способствуют нашему самораскрытию, а, наоборот, только нас обезличивают. Тактически же каждая новая декларация подставляет нас под новые удары врагов. И тактически, и по существу нам сейчас нужны не декларации, а систематические конструкции. Нам надо разрабатывать свою теорию права, свою теорию экономики и т.д. и т.п. вплоть до деталей и заботиться о том, чтобы все эти теории увязывались друг с другом в одну систему. Надо на действительность смотреть в свете этой системы, а не подгонять самую систему под действительность. Если система хороша, то факты сами в нее должны укладываться без всякого труда. Поэтому удобное укладывание фактов есть проверка доброкачественности системы, но это вовсе не значит, чтобы самую систему надо и можно строить по фактам. Основанием системы должны быть не факты, а особые принципы. Иначе не будет системы, а будут только чисто словесные формулы, мнимо примиряющие друг с другом взаимно-противоречивые факты.

№ 11. Из письма П.П. Сувчикского Н.С. Трубецкому и П.Н. Савицкому [ 249 ]

<...> Фашизм идет последнее время на широкие уступки частному предпринимательству, что вызывает усиление социалистических настроений левой оппозиции. Говорят, что аграрная реформа, задуманная в свое время весьма радикально, подверглась уже дважды урезке и изменению, что действительно интересно — это политика синдикатов. Насколько этатизм современной Италии кажется неубедительным и хватающим выше своих сил, настолько я бы сказал «урбанизация», предпринятая фашизмом, мне кажется необычайно плодотворной и интересной. Все государство должно стать как бы единым гигантским городом. Пока еще государственный дуализм, заключающийся в противопоставлении с одной стороны партии и народа, с другой — синдикализированного населения и госаппаратчиков, не имеющих прав состоять в профессиональных союзах, чувствуется очень резко <...> По словам Унгаретти — лишь через 5 лет второй период фашизма окончательно закончится и тогда можно будет поставить вопрос о ликвидации монархии, причем уже сейчас выдвигается идея идеократи-ческого наследственного цесаризма. Во всяком случае фашизм ощущается всем итальянским населением как форма революции, имеющая однако не столько идейные, сколько прагматические корни. Интересно отметить, что во внешней политике Италия пытается обосноваться на треугольнике:

№ 12. Евразийство [ 251 ]

Россия нашего времени вершит судьбы Европы и Азии. Она — шестая часть света, Евразия, узел и начало новой мировой культуры.

1. Россия представляет собой особый мир. Судьбы этого мира в основном и важнейшем протекают отдельно от судьбы стран к западу от нее (Европа), а также к югу и востоку от нее (Азия).
2. Особый мир этот должно называть Евразией. Народы и люди, проживающие в пределах этого мира, способны к достижению такой степени взаимного понимания и таких форм братского сожительства, которые трудно достижимы для них в отношении народов Европы и Азии.
   В смысле территориальном нынешний СССР охватывает основное ядро этого мира.
3. Призрак своеобразия представляет собою черту, характеризующую историю российско-евразийского мира в ее динамическом развертывании. Формы же своеобразия различны в различные эпохи. Своеобразие это выражалось в укладе всеевразийской державы Чингисхана и его преемников в XII-XIV вв., в строе Московского государства XV-XVII вв. и даже в порядках императорской России XVIII-XX вв. Несмотря на все стремления ее правителей подражать Западу, также императорская Россия представляла собою образование, не имевшее подобий ни в Европе, ни в Азии.
4. Однако отличительное для императорской России стремление ее правителей рабски копировать Запад означало, что ими утрачено понимание реальных свойств и особенностей российско-евразийского мира. Такое несоответствие должно было повлечь катастрофу императорской России. Катастрофа эта последовала в революции 1917 г.
5. Евразийцы относятся отрицательно к подражательной и западопок-лоннической линии императорского правительства и социальных верхов императорской России.
6. <...>
7. Это отрицательное отношение усугубляется тем, что современную европейскую культуру во всех ее частях, кроме эмпирической науки и техники, евразийцы признают культурой упадочной.
8. Наряду с отрицательными сторонами революции (см. ниже), евразийцы видят положительную сторону в открываемых ею возможностях освобождения России-Евразии из-под гнета европейской культуры. Одной из задач революции евразийцы считают восстановление своеобразия евразийского мира и установление соответствия между сознанием правящей и интеллектуальной верхушки России-Евразии и условиями окружающей обстановки. Положение это имеет существеннейшее значение в определении направления, в котором следует развивать и преобразовывать нынешний строй СССР.

1. Необходимо, чтобы государственная власть относилась благожелательно и содействовала каждой вере, исповедуемой народами России-Евразии, понимая, что только вера может служить основой социальных отношений, проникнутых духом любви и неуклонным бережением человеческого достоинства. Однако содействие государства вере ни в коем случае не должно перерождаться в зависимость религиозных объединений (Церкви) от государства или государства от религиозных объединений (Церкви). Религия и государство объединяют и организуют каждая особую (хотя и связанную с другой) область человеческой жизни. Между ними должны установиться лично-духовные связи, в форме личной религиозности представителей в лести (их благочестия) и внимательного отношения с их стороны к голосу религии (Церкви), а также в форме лояльного отношения к государству представителей религии (Церкви) и преподания ими благословения тем начинаниям государства, которые Церковь одобряет. Но между религией (Церковью) и государством не может и не должно быть государственно-правовых отношений или хотя бы финансовых связей. Именно для того, чтобы представители религии (Церкви) могли выполнять выпадающую на их долю роль народной совести, религиозные объединения (Церковь) должны иметь самостоятельный бюджет, независимый от средств государства. В этих целях религиозным объединениям предоставляются все права и возлагаются на них обязанности юридических лиц.
2. В области религиозной никакое принуждение недопустимо. Священнослужители, пастыри, иерархи и представители религиозных объединений избираются в соответствии с установлениями каждой религии, верующим народом из числа лиц, почитаемых им к тому достойными; государство воздерживается от вмешательства в дела религии.
3. Положение, регулирующее, в согласии с изложенным, существование религиозных объединений в пределах государства, издается в порядке одностороннего акта государства, так как религиозные объединения (Церковь) по природе своей не могут вступать ни в какие государственно-правовые соглашения или договоры с государством.

1. В национальном вопросе евразийцы стоят на основе осуществления братства народов в пределах России-Евразии. Средством для осуществления такого братства евразийцев признают нынешний федеративный строй СССР при обязательном устранении коммунистического гнета, который тяготеет ныне на этом строе, препятствуя полному выявлению национальных своеобразий отдельных народов России-Евразии. Коммунизм не соответствует духу этих народов. Закрепляя в поставленных конституцией СССР и административной практикой пределах возможности политического и языкового самоопределения этих народов, евразийцы считают необходимым обеспечить этим народам свободу духовного самоопределения также на религиозной и лично-хозяйственной основе.
2. В частности, евразийцы считают необходимым распространить права автономии на народы и своеобразные и в бытовом и историческом отношении группы (качество), до сих пор не получившие таких прав, При этом должны быть охранены права национальных и бытовых меньшинств. Надлежит подчеркнуть, что начала федерации и автономии евразийцы отстаивают в советском, а не европейском их понимании.
3. Евразийцы обращаются к представителям народов России-Евразии, стремящимся обеспечить себе возможность духовного самоопределения на религиозной и лично-хозяйственной основе, с призывом образовывать евразийские национальные движения для осуществления этой цели.
4. Необходимо существующий в настоящее время в СССР строй, проникнутый началами интернационализма и коммунизма, преобразовать в национальный строй на национальной основе. Обязательным условием такого перерождения является предоставление русскому народу возможностей государственно-оформленного национального самосознания и от строительства национального государства, возможностей, которых он фактически лишен в настоящее время.
5. Однако национальным самоопределением не ограничивается роль русского народа в строительстве России-Евразии. Именно русская культура, пополняемая элементами культур других народов Евразии, должна стать базою наднациональной (евразийской) культуры, которая служила бы потребностям всех народов России—Евразии, не стесняя их национальных своеобразий. Евразийцы ставят своей задачей положительные мероприятия, содействующие развитию русской культуры в ее наднациональных функциях и чуждые в то же время какого бы то ни было оттенка ограничения и стеснения других национальных культур.

1. В определении своего отношения к земельному вопросу, евразийцы исходят из исконных воззрений народов России-Евразии на землю как на объект, конечное распоряжение которым принадлежит всему общественному целому. Интересы же общественного целого, связанные с развитием производительных сил, требуют установления личной собственности на землю (в частности на полевые, луговые и усадебные угодья), в функциональном понимании этой собственности.
2. Евразийцы отстаивают обеспечение свободы хозяйственного самоопределения крестьян (земледельцев). Должны быть проведены без всяких ограничений, внесенных незаконной административной практикой, постановления в этой области земельного кодекса 1922 г.
3. Крестьянские хозяйства, самоопределяющиеся в пользу общинного порядка, остаются при существующем способе землепользования. Евразийцы считают необходимым проведение мероприятий по широкому распространению в их среде перечисленных в предыдущем кооперативно-агрономических улучшений.»

№ 13. Тезисы П.П. Сувчинского к Пражскому совещанию евразийцев [ 255 ]

Содержание газеты «Евразия» (в пределах вышедших восьми номеров) полностью подтверждает этот вывод. В газете этой элементы подлинного евразийства (выраженные, например, в статьях В.Н. Ильина, П.Н. Малевского-Малевича, В.П. Никитина и др.) смешаны с элементами, совершенно чуждыми евразийству. «Руководящие статьи газеты в значительной части представляют собой апологию марксизма» <...> Делается попытка сочетать религиозное начало с такими, например, утверждениями:

«Надо... посмотреть, какой «дух» отрицается (марксизмом), может быть, — такой дух, что его не стоит и защищать» (№ 6 газ. «Евразия», статья «Социализм и Россия»). Для каждого изучавшего марксизма и знающего, что «реальностью» марксизм считает только производственные отношения, ясно, какой «дух», прежде всего и главнее всего, отрицается марксизмом: Дух Божий. Нужно признать, что хитросплетения газеты «Евразия» по поводу марксизма покажутся жалкими одинаково каждому марксисту и каждому евразийцу. Попутно подчеркнем неприемлемость, с евразийской точки зрения, формулы, что «марксизм необходим, но недостаточен». Марксизм именно монистическая система. И кто говорит: «Марксизм необходим», — тот утверждает, что в социальных явлениях и в идейных составах мы находим только отражение материально-экономических отношений. Идее Бога здесь не может отвечать никакая реальность. А если бытие Божие признается как реальность, — то это уже не марксизм. Здесь нет «монистической» системы. В таком случае не может быть речи о «необходимости марксизма». Иными словами, для религиозного человека марксизм не только недостаточен, но и сверх недостаточен, так как утверждает неприемлемые для религиозного сознания принципы. Или признание, что все «в конечном счете» сводится «к экономической базе», — или «признание Логоса, действующего в материи». Евразийство несовместимо с марксизмом, и попытки механически сопрячь эти системы суть попытки, не додуманные до конца. Марксизм нужно делать объектом анализа. Нужно исследовать причины его значения и успеха. Эти причины нужно учесть в самостоятельной евразийской конструкции. Вместо того газета «Евразия» сделала марксизм субъектом, идеологических построений. И тем отреклась от евразийской системы.

Апология марксизма, проводимая газетой «Евразия», делает религиозное начало как бы «реликтом» или остатком. О нем упоминается время от времени на газетных страницах, но оно не отвечает уже окружающей идеологической обстановке. И действительно, как может религиозное начало найти себе место и руководящее значение в том «мироделании», для которого «трагическое положение современной культуры заключается в основной внесогласованности массового обобществленного характера производственной культуры с отстающим от нее миросозерцательным индивидуализмом» (передовая № 3-го). Это — характерная марксистская формула, для которой миросозерцание есть «надстройка» над производственной базой. В рамках подобных взглядов нет места абсолютным началам, действующим и применяемым в жизни. Отсюда и вытекает, нужно думать, потребность как можно строже отделить религию от жизни, что и делается в ряде статей. «Руководящим практическим принципом должен здесь быть «дуализм» религии и «политики» или социологии» (статья «Социализм и Россия» в № 8-м газ. «Евразия»), «Наше понимание исторического процесса определяется основным первичнорелигиозным дуализмом, в силу которого область собственно религиозной и церковной жизни четко отделяется от проблем и потребностей социально-политической жизни» (передовая № 7-го). Нужно подчеркнуть, что идеология отделенной от жизни религии не является евразийским принципом. Дело идет не о том, чтобы догматизовать, с религиозной точки зрения, те или иные социальные формы; это было бы кощунственно и нелепо. Социальные формы должны быть применительны к потребностям времени. Утверждение «дуализма» противоборствует тому, чтобы религиозные начала стали действенны в «политике» и жизни. В контексте газеты названный «дуализм» приходится рассматривать как идеологию обессиленной или вынесенной из жизни религии. Газета «Евразия» в названных статьях, а также в других (ср. передовую № 8-го) является антагонисткой тех взглядов, которые привели к понятию «бытового исповедничества» (ср. «Евразийские временники»). Ибо в понятии этом олицетворяется проникнутость всей жизни религиозным началом.

Подобно марксизму, евразийство представляет собой монистическую систему, но только систему не материализма, но «Духа, действующего в материи» или — иначе — номогенеза, т.е. эволюции на основе закономерностей, предустановленных Божественной Волей. О номогенезе в биологии трактует превосходная статья В.Н. Ильина («Номогенез и мутация», № 6). В сопоставлении с остальным содержанием номера помещение этой статьи знаменует характерное для газеты сочетание евразийских тезисов с существенно не евразийскими утверждениями.

Газете «Евразия» чуждо представление о евразийстве как о цельной и в основных чертах последовательной системе. Отдельные положения представляются разрозненными, неизвестно почему привлеченными, противоречащими друг другу. В составе разнородных положений находим и пропаганду идей Н.Ф. Федорова. Можно приветствовать ознакомление с идеями этого интересного мыслителя. В газете «Евразия» ознакомление это ведется в тонах «федоровского сектантства». Это обстоятельство и побудило, вероятно, Н.С. Трубецкого назвать «федоровство» в числе тех учений, «не имеющих ничего общего с евразийством», которые отражает газета «Евразия». Федоровство проповедуется в ряде «руководящих» статей газеты. Примечательно, что именно федоровство никак не совместимо с тем «дуализмом» религии и «политики» или, иначе — «первично-религиозным дуализмом», который утверждается в других «руководящих» же статьях газеты (см. выше). Ведь именно федоровство утверждает религиозный смысл всякого социального и даже технического деланья: через это деланье оно думает указать путь к воскрешению мертвых. Об отделении «области собственно религиозной и церковной жизни... от проблем и потребностей социально-политической жизни» здесь просто не может быть и речи. Одновременное утверждение пресловутого «дуализма» и федоровского «общего дела» — это один из примеров той логической и теоретической беспомощности, в которой пребывает газета «Евразия». Другой подобный пример — это попытка сочетать апологию марксизма с каким-то (хотя бы и невразумительным) признанием религиозного начала.

Возвращаемся к вопросу о «федоровстве». Для того чтобы православным евразийцам были ясны основы собственного их «мироделанья», — не бесполезно подвергнуть критике те «федоровские» воззрения, которым дается место в газете «Евразия». В этом смысле особенно характерны «письма из России», помещенные в № 3-м «Евразии». Они снабжены «поощрительным» примечанием от редакции. Прежде всего нужно сказать, что православному евразийцу существенно чужд тот оттенок «хилиазма» или мысль об окончательном и последнем разрешении всех проблем еще в пределах земного существования, которое сказывается в названных письмах. «Самое существенное сейчас найти и дать эту стягивающую все стремления точку. И не тактическую только, какой является мысль о социальной революции и т.п., а окончательную и последнюю» (письмо первое). Евразийцы знают, что в пределах земной жизни такая «окончательная и последняя» точка не может быть найдена. Тем больший смысл для православного сознания приобретает уверенность, что бытие не ограничивается рамками земного существования. Если вспомнить, какое огромное религиозное содержание связано с этими вопросами, — странным и даже кощунственным покажется делаемое в том же письме обращение к коммунистической власти с настоянием «наметить разрешение последних и окончательных проблем». Двусмысленно понятие «диктатуры спасения», выдвинутое в письме втором. Спасение кого? душ? и какими средствами? внешнего принуждения и «большого строительства»? Если так, то православная евразийская мысль должна решительно указать на несообразность этой концепции. Самое представление о «диктатуре» противоречит христианскому пониманию спасения. Ибо здесь не может быть внешнего принуждения, на которое указывает «диктатура». И внешнее деланье является выражением и следствием деланья внутреннего. Наименьшие сомнения возбуждает письмо третье. «Я всегда помню слова Николая Федоровича, который говорил, что вражда против христианства есть «недоразумение», что христианство — общее всех, в том. числе и атеистов, дело, и надо думать, что вдумчивые и искренние атеисты лучше всех этих блудливых и слюноточных мистиков и всяких и всяких любителей тайны, пугающихся собственной темноты». Как бы ни относиться к «блудливым и слюноточивым мистикам», приходится признать, что эти слова не дают и отдаленного представления о силе и реальности этого начала в мире. Наоборот, в них видно стремление стушевать грани между Добром и злом, представить существующее в виде не поддающегося анализу месива. Это, впрочем, отвечает общему характеру газеты «Евразия». И то, что упомянутые «письма из России» появились в газете без оговорки о несогласиях, лишний раз показывает, что газета «Евразия» не есть евразийский орган. Ибо евразийству неискоренимо присуще ощущение реальности злого начала в мире.

Сказанное намечает те основные пункты, которые обнаруживают неевразийский характер газеты «Евразия». Но есть и много других показаний того же смысла, которые сами по себе весьма значительны. Отметим в особенности метод ведения в газете хроники СССР и экономической хроники в частности. Несмотря на частые выпады в газете «Евразия» по адресу «установки эмиграции», можно сказать, что в методе этом обнаруживается прямой «эмигрантоцентризм»: названная хроника — это как бы карикатура на такую же хронику в эмигрантских газетах: взято все то же, только наоборот; эмигрантские газеты перепечатывают отдельные факты, заимствованные из «самокритики»; газета «Евразия» повторяет данные коммунистической хозяйственной пропаганды. Истина во всей ее сложности столь же далека от перепечаток газеты «Евразия», как и от данных по «самокритике». Значение евразийства заключается, между прочим, в том, что в ряде вопросов оно преодолело «эмигрантскую» трактовку проблемы. В данном случае мы этого не находим. «Хроника» в газете «Евразия» — это просто изнанка эмигрантской позиции. Истинное положение дел в СССР гораздо соразмернее изображается любым серьезным советским изданием, чем «хроникой» газеты «Евразия». И, конечно же, с евразийством подобное ведение дела не имеет ни капли общего. Если отношение к марксизму в ряде «руководящих» статей газеты определяется, как «подцензурная» его апология (см. выше), то здесь мы находим наивную апологию существующего в СССР порядка.

Каждому вопросу, к которому подходило евразийство, оно давало новое освещение; будь это вопрос философский, культурно-исторический, государственно-правовой или даже лингвистический. Ничего подобного мы не видим в экономическом «подходе» газеты «Евразия». Здесь собственно и нет самостоятельного подхода. Подход газеты соотносителен эмигрантскому и, как сказано выше, представляет собой антиэмигрантский подход или «эмигрантство» наизнанку (см. «Экономический обзор» № 2, «Экономический отдел» № 5, «К вопросу о государственном начале в народном хозяйстве» № 8 и т.д.). Особую нарочитость видим в обзорах «строительства», помещенных в нескольких номерах. Нелегко разобраться в следующем абзаце «евразийского» автора: «Экономическое благосостояние современной с.-х. единицы — крестьянского двора, как бы высоко оно ни было, всегда будет играть роль только активной ячейки в общем хозяйственном процессе. Ибо как только крестьянский двор разрастался по тем или иным причинам в экономию прежнего типа, местные колхозы и совхозы должны включать такое хозяйство в сферу своего влияния, наконец, с.-х. кооперация имеет своей прямой задачей схватывание разрастающихся дворов в кооперативные товарищества» («Экономический отдел» № 5). Читателю предоставляется понять, какова же будет судьба разрастающихся крестьянских дворов, по предположениям автора. О реальных цифрах с.-х. продукции читатель газеты (в первых восьми номерах) не узнает ничего. Зато ему сообщается о плане весенней посевной кампании на 1929 г. (№ б): все цифры — «в будущем времени», и никакой критики осуществимости плана. Сказано только, что нужен «пересмотр размеров ставок, практики применения с.-х. налога и политики заготовительных цен... Последние два вопроса должны быть пересмотрены как можно скорей, чтобы крестьянин знал, что он получит, на каком основании ему следует развертывать свое хозяйство». Одним словом, чтобы крестьянин знал, «что прикажете». В таком тоне пишут не осведомленные, но пропагандистские коммунистические газеты. В газете некоммунистической такой тон, по справедливости, нужно признать рептильным. Нет конкретных данных об итогах озимого сева в СССР, зато отмечается ряд «успехов» в виде образования 2875 колхозов (№ 5 «СССР»). Общий вопрос о колхозах и совхозах никак не поставлен, отмечено только, что «значение совхозов и колхозов принципиально велико, и линию на зерновые фабрики и тракторные колонны отнюдь не следует утрачивать» (№ 5 «Экономический отдел»). Коммунистическая власть может поблагодарить газету «Евразия» за ценный совет. Верх наивности достигнут в № 8-м, где в заметке о десятилетии Белорусской республики дана сводка безоблачных успехов строительства. Серьезный советский орган никогда не допустил бы той меры апологетичности и несогласия, которая допущена в экономическом отделе газеты «Евразия». Отдел этот — не выражение евразийства, но прямая профанация имени.

В статье Л. П. Карсавина в № 1 «Евразии» («О смысле революции») говорится о процессе перерождения рабочего правящего слоя в рабоче-крестьянский. Это процесс, на который в социальной области евразийство делает одну из главных своих установок. Только этим путем правящий слой может стать выражением всего целого русских трудящихся масс. То новое, что должно быть принесено названным процессов, есть частичное превращение правящего слова в подлинно крестьянский. В связи с этим уясняется вся значительность для евразийства крестьянского вопроса. Нужно констатировать: крестьянский вопрос никак не поставлен в газете «Евразия». Нельзя же считать подобной постановкой несогласие, образцы которого приведены в предыдущем. Не дано в газете «Евразия» никакого соразмерного выражения и той установки на государственно-частную систему хозяйства, которая наметилась в развитии евразийства (ср. брошюру Н.Н. Алексеева «Собственность и социализм». Париж, 1928).

Приведем суждение газеты «Евразия» из внешнеполитической области: «Замена интернационалистической воинственности СССР новой мирной идеологией... замедляется, главным образом, причинами внешнего для России свойства» (передовая 2-го номера). Вот формулировка, достойная европейского и американского сторонника «признания советов», которому существенно чужд евразийский тезис о самодовлеющем протекании русского исторического процесса. Впрочем, вопросы «признания советов», по-видимому, особенно близки газете «Евразия» (см., например, «К вопросу о взаимоотношениях Великобритании и СССР» в № 6-м и др.). И трактуются в ней в связи с вопросами о расширении концессионной политики (ср., например, «Германо-советский торговый договор» в № 8-м и пр.). Соединение это характерно для европейского политико-экономического сознания, в его отношении к современной России. Во многих случаях газета «Евразия» могла бы по праву называться «Анти-Евразией».

Но не каждый антиевразиец одобрит газету «Евразия». Коммунист строго раскритикует такое, например, положение: русская революция «утверждает единственную реальную свободу — свободу распоряжения материальными благами, свободу — равенство» (передовая 8-го номера). Коммунист сказал бы: «Наивные люди! Они говорят в настоящем времени о том, что относится к будущему. Такая свобода утвердится, когда произойдет «прыжок из царства необходимости в царство свободы». А прыжок этот еще не произошел. И насколько мы от него далеки, видно хотя бы из сопоставления русского народного дохода в расчете на душу с таким же американским или европейским доходом (несколькократная разница уровня)»<...>

<...> Во избежание недоразумений, нужно подчеркнуть с полной определенностью: евразийцем является тот, кто признает положения большой евразийской литературы, созданной от 1921 по 1928 г. включительно. Бог даст, в дальнейшем культурно-конструктивная и политико-конструктивная работа евразийцев будет крепнуть и шириться. Газета «Евразия» в отношении этой работы занимает особое место. Газета эта знаменует попытку маскировать в цвета евразийства учения и блуждания, существенно чуждые евразийству: в частности, апологию марксизма и мировоззрение, которое можно назвать «салонным коммунизмом». Подчеркнем с полной силой, что евразийское отношение к русской действительности, прозревающее в ней огромные творческие процессы, принимающее ее социальную устремленность, — ни в коем случае не связано с апологией марксизма или «салонным коммунизмом». В отношении к евразийству как самостоятельной системе газета «Евразия» занимает позицию ликвидаторства. Все предыдущее дает тому достаточно иллюстраций. Отметим дополнительно статью «О евразийстве и опасностях евразийца» в № 8 газеты. Статья эта в значительной степени сводится к полемике против евразийских теорий. Делается попытка «дискредитировать» «теоретическое Россиеведенье». «Это россиеведенье, именно как отвлеченное, т.е. отвлеченное от полноты евразийства, полноты настоящего, полноты жизни, неизбежно не действенно». Тут же рядом — три статьи по европоведению. В выступлении Отто Клемперера в Париже (с. 8) — в нем так много «полноты евразийства, полноты настоящего, полноты жизни»! Газета «Анти-Евразия» полностью заслужила свое антиевразийское имя.

Евразийство чуждо эксцессов догматизма. Но некоторый догматический костяк, в соответствии с основными положениями евразийской системы, обязательно присущ евразийству. И в этом смысле беспринципность и противоречивые шатания газеты «Евразия» нельзя назвать иначе как попыткой компрометировать идею.

К настоящему времени достаточно определилось, что огромная преобладающая часть евразийской среды, отдельные лица и целые группы ни в коем случае не признают газеты «Евразия» своей газетой <...> Хотим подчеркнуть, что двусмысленная и смесительная линия газеты «Евразия» не может остановить развития евразийства. Евразийство продолжается, какие бы извращения ни допускала газета «Евразия».

Основные черты описанного положения стали ясны для нижеподписавшегося в ноябре месяце 1928 г. В то время он познакомился с идеологической обстановкой, в которой происходила подготовка к газете.

21-22 ноября 1928 г., за несколько дней до выхода в свет первого номера, он прекратил участие в редактировании газеты, письменно известив об этом членов евразийской редакционной коллегии. В тот момент об этом не было сделано публикации, так как можно было надеяться, что ошибки и уловки окажутся временными, и газета «Евразия» вернется в евразийское русло. С выходом газеты указания на ее неевразийский характер стали поступать со всех концов евразийской среды. В настоящее время совокупность приведенных фактов делает невозможным дальнейшее выжидание. Свое значение имеет здесь и выход Н.С. Трубецкого, председателя Евразийского Совета и старшего члена евразийской редакционной коллегии. В нынешнем ее виде газета «Евразия» каждым евразийцем должна рассматриваться как неевразийский и антиевразийский орган.

№ 15. П.Н. Савицкий. «Пятилетний план и хозяйственное развитие страны» [ 259 ]

Ход экономической эволюции Росси в последние десятилетия отмечен своеобразной ритмикой, сводящейся к чередованию семилетних периодов подъема с десятилетними периодами депрессии. Эпохи подъемов представляют собою время усиленного развития тяжелой промышленности (т.е. производящей средства производства). Оно особенно наглядно прослеживается по истории выплавки чугуна. Меньше внимания уделяется в эти эпохи развитию легкой промышленности (т.е. производящей средства потребления). Наоборот, периоды депрессии представляют собою время застоя или даже прямого упадка (иногда весьма значительного) тяжелой промышленности. Если есть в эти периоды движение вперед в промышленной области, то сказывается оно, по преимуществу, в отраслях легкой промышленности.

Переход от подъема к депрессии бывает иногда очень резким. Наоборот, депрессии всегда изживаются постепенно. В пределах народного хозяйства, потрясенного депрессией и связанным с нею кризисом, мало-помалу скопляются силы и средства для нового подъема. Согласно формуле, общепринятой в политической экономии, его можно считать наступившим в тот момент, когда в основных показателях, относящихся к тяжелой промышленности, максимальной величины, характеризовавшие предыдущий период подъема, оказываются превзойденными.

Наиболее замечательной чертой новейших русских конъюнктур является та, что Революция уложилась в их рамки, но не нарушила их хода. В новейшей русской истории революционные события приурочены к периодам депрессии. Связь аграрных волнений 1902-1905 гг. на юге России с экономическим кризисом начала века — очевидна. Инициаторами волнений явились «шахтеры», т.е. рабочие, вернувшиеся в свои места с пораженных кризисом предприятий Донецкого бассейна и южной металлургии. Сложной связью спаяны с изменениями конъюнктуры и революционные события 1917 г. Тот промышленный подъем, который коренная Россия переживала в годы войны, прошел через свой апогей в ноябре 1916 г. Февральская революция произошла в начальной фазе депрессии. С своей стороны революционные события в огромной степени способствовали тому, что депрессия эта приобрела катастрофические размеры. Нет сомнения, что депрессия, которой предстоит разразиться в ближайшие годы, а может быть и в ближайшие месяцы в Советской России, тоже будет сопровождаться революционными событиями того или иного рода.

Общая ритмика развертывания русских конъюнктур не была нарушена социальным переворотом, происшедшим в 1917 г. Даже сроки не оказались смещенными. Депрессия, начавшаяся почти одновременно с первыми революционными событиями, продолжалась десять лет, т.е. столько же, как и русская депрессия начала века. На грани 1926 и 1927 гг., по основным промышленным показателям, был превзойдет уровень 1916 г. 1927 г. можно считать первым годом нового промышленного подъема. Иными словами, к настоящему моменту (сентябрь 1932 г.) истекает шестой год очередного русского промышленного расцвета. И множатся признаки, что поворот к депрессии уже недалек. Есть основания думать, что с большей или меньшей точностью окажется соблюденной и та правильность, которая указывает на семилетнюю длительность русских промышленных подъемов.

Мы отнюдь не хотим увековечить этих наблюдений. Мы вовсе не думаем, что России навеки суждено переживать чередование семилетних периодов «расцвета» с десятилетними периодами депрессии. Мы не выходим за пределы предлежащего нам материала.

Поскольку дело идет о прогнозах, стремлениях и чувствах, мы предвидим, что наступающая в СССР депрессия окажется изжитой в срок, который будет короче десяти лет. И мы желаем скорейшего ее изживания.

В конкретном виде чередование в новейшей истории России конъюнктур разного характера определяется следующим образом:

Можно считать, что «плановое хозяйство», в той форме, в какой оно существовало до сих пор и существует в настоящее время, не отменило явления конъюнктуры. В частности, внимательное изучение истории пятилетнего плана управомачивает к заключению, что план этот представляет собою не что иное, как организацию промышленного подъема, наметившегося без связи с ним. Не подъем был создан планом, но самый план стал реальностью потому, что с очевидностью обнаружились признаки подъема. Плановые наметки на 1927-28 операционный год были превзойдены. К моменту составления пятилетнего плана для всех хозяйственников сделалось несомненным наличие в экономике СССР резервов, о существовании которых они и не подозревали перед тем. В порядке констатирования факта нужно установить следующее: пятилетний план еще не знаменует собою преодоление стихийных начал хозяйства. Он сам в значительной степени порожден стихией.

Это не значит, что плановое хозяйство вообще бессильно воздействовать на стихию. Нет, оно может на него воздействовать. Но чтобы воздействие это было действительным, руководители планового хозяйства должны в полной мере отдать себе отчет в том, что конъюнктура отнюдь не отменена провозглашением «планового хозяйства». В ней есть некоторые непреходящие элементы. С нею нужно считаться, и задача заключается в том, чтобы влиять на нее. Руководители же нынешнего советского планового хозяйства очередной русский промышленный подъем приняли за переход в царство социализма, которому не будет конца. Страна дорого заплатит за эту ошибку.

Представители «генеральной линии», в своем увлечении волною подъема, уже сейчас бросили в дело все хозяйственные резервы, включая и ресурс инфляции, и тем самым обезоружили себя и страну перед лицом надвигающейся депрессии. Но из всего этого можно вывести и положительный урок. Разумно поставленное плановое хозяйство, способствуя промышленному подъему в момент стихийного его нарастания, должно, в то же время, сохранять в руках государства такие резервы, введение которых в дело в момент перехода к депрессии могло бы ослабить остроту этой последней.

Нельзя отрицать значения речи Сталина, произнесенной 23 июня 1931 г. с ее известными 6-ю пунктами, как попытки упорядочить стихийные явления промышленного подъема, в том виде, как они развертывались в этот момент в стране. Факты бесхозяйственности, полного забвения начал экономии и учета, безудержного оптимизма, которые описывал Сталин, отличительны и для капиталистических периодов подъема. Описание, данное Сталиным, лишний раз свидетельствует, насколько много общего в эпохах подъема, без отношения к тому, в капиталистических или социалистических формах они протекают. В такой момент «капитаны» государственной промышленности проявили, в условиях СССР, те же свойства, которые до них, в подобных обстоятельствах, проявляли капитаны промышленности капиталистической. И та же речь Сталина ярко свидетельствует о том, что руководители советского хозяйства начинают ощущать ограниченность ресурсов инвестиции, которыми они располагают. Депрессия в СССР наступит в тот момент, когда они дойдут до предела этих ресурсов.

Уже к настоящему моменту трудности, на которые наталкивается коммунистическая власть, огромны. Но строительство еще не приостановлено. Депрессия не началась. Промышленный подъем продолжается.

И возникает вопрос, как могло случиться, что эпоха широчайшего русского промышленного строительства развернулась как раз в то время, когда на всем романо-германском Западе возобладал жесточайший кризис. И он же явился начальным моментом кризиса в Европе и Америке.

Если до сих пор у того или иного беспристрастного наблюдателя еще могли быть сомнения в истинности основного Евразийского тезиса, характеризующего Россию, как особый экономический мир, то ныне сомнения эти рассеяны полностью. Совпадение глубокой депрессии на Западе со временем усиленного строительства в России даже не говорит, а кричит о том, что пути России (на этот раз пути движения ее экономических конъюнктур) пролегают по своей, особой линии. В этом совпадении с небывалой четкостью кристаллизуются обстоятельства, которые и ранее не могли не остановить на себе внимания экономиста. И до эпохи пятилетнего плана русские конъюнктуры проявляли некоторые черты независимости от конъюнктур Запада. Еще в условиях капиталистического хозяйства, европейский денежный кризис 1909 г. совсем не отразился в России. Перед тем Россия не знала подъема, отвечающего европейско-американской эпохе расцвета 1904-1907 гг. Почти не отозвался в ней и закончивший эту эпоху кризис 1907 г. Наоборот, сказавшийся в России в 1895-1896 гг. денежный (не общепромышленный) кризис не имел соответствия на Западе. Число примеров можно было бы умножить. Существенно подчеркнуть тот факт, что именно в эпоху пятилетки независимость русских конъюнктур от западных выступила на поверхность с особой ясностью. Давно намеченная Евразийцами характеристика России, как особого экономического мира, обогатилась новой и важной составной частью.

Русский промышленный подъем эпохи пятилетки куплен дорогою ценою. Промышленные расцветы, во многих случаях, обходятся не дешево тем странам, в которых они происходят. Иногда этой ценой является закабаление страны иностранным капиталом. Элемент поставления русской промышленности в финансовую зависимость от заграницы несомненно присутствовал в русском промышленном подъеме 1893-1899 гг. В меньшей степени он чувствовался в расцвете 1910-1916 гг. Ценой осуществления пятилетнего плана является сильнейшее сокращение народного потребления. В масштабах нашего времени, тот миллиард — другой золотых рублей, которые коммунистическая власть получила для осуществления своих целей в виде заграничных кредитов, не могут быть признаны решающими. Гораздо существеннее тот нажим на народное потребление, с которым связан финансовый план пятилетки, и о котором, в некоторых случаях, весьма откровенно говорят официальные документы. Величие строительства в стране и грандиозность лишений, ею переживаемых — эти факты не противоречат друг другу, но, наоборот, обусловливают друг друга. Средства для строительства небывалых в России размеров получены путем возложения на страну такого же масштаба лишений. Здесь действуют и рычаги налогового пресса, и принудительные займы, и политика высоких цен на промышленные изделия, диктуемые стране государством, выступающим в качестве производителя-монополиста.

Положительную цель пятилетки с максимальною точностью можно определить, как строительство особого мира России — Евразии. Коммунизм окрасил по-своему осуществление этого замысла. Им создано то обстоятельство, что строительство протекает в формах исключительно государственной промышленности. Он связал развертывание его со «сплошной коллективизацией» деревни и «ликвидацией кулачества, как класса». Эта политика вызвала огромные потрясения в русской деревне. В смысле опустошений, причиненных русскому животноводству, она стоила хорошей войны. Всем этим, лишения, выпавшие на долю страны, усугублены до чрезвычайной степени. Но коренная магистраль, по которой идут события, вырисовывается четко: СССР оборудывается, как самодовлеющее государство, слова о России, как особом экономическом мире, наполняются реальным, жизненным содержанием.

Автор этих строк много лет проработал над проблемой русской автаркии. В предреволюционный период названный вопрос был центральным в научном моем мировоззрении. Ему были посвящены мои статьи, как 1916, так и 1921 гг. («Проблема промышленности в хозяйстве имперской России» и «Континент — океан»). На этом вопросе складывались евразийские мои убеждения. Он и сейчас кажется мне одним из существеннейших в построении русской экономической системы. Тем живее я ощущаю безмерность той страсти, которая обращена к этим вопросам некоторыми группами людей в современной России. Под псевдонимом «социалистического строительства» обосновывается русская автаркия. И именно ее пафосом живут кадры «строителей социализма». В этом заключается знаменательная уловка истории. Она заставляет коммунистов делать евразийское дело.

Строительство России, как самодовлеющего мира, гораздо непосредственнее и прямее связывается с евразийской, чем с коммунистической миросозерцательной системой. Для коммунизма-интернационализма постановка такой задачи случайна. В чисто экономической сфере, осуществление лозунга «догнать и перегнать Европу и Америку» привело бы к многостороннему превосходству России над романо-германским Западом. Коммунисты с настойчивостью, граничащей с одержимостью, повторяют этот лозунг. Но только что намеченный результат, как таковой, собственно говоря, не может входить в их цели. Если бы они теоретически его признали своим, тем самым они перешли бы от интернационализма к крайнему экономическому национализму, к особого рода «самобытничеству» в хозяйственной области. Между тем, практически, они ему служат. Другой вопрос — успешно ли это служение, не покупаются ли достижения слишком дорогой ценой, правильны ли применяемые методы. В частности, методы коммунистического действия решительно отвергаются евразийцами. Но самый факт служения коммунистов задаче достижения Россией автаркии, т.е. задаче своеобразно националистической, остается вне сомнений. В коммунистической практике обнаруживается значительный Евразийский элемент, т.е. такой, который легче и проще всего связывается с системой общеевразийского национализма.

В духовной обстановке СССР эпохи пятилетки слышатся мотивы, созвучные установкам 1916 г. И в тот момент страна была охвачена идеей автаркии. Деятели русского капиталистического хозяйства с таким же увлечением служили ей, как сейчас ей служат «строители социализма». Ни в один, ни в другой момент личная и материальная заинтересованность не являлась и не является определяющим фактором. И в том, и в другом случае ей можно приписать всего лишь подсобное значение. Увлекала и увлекает организационная идея, капиталистически-националистическая в первом случае, коммунистически-националистическая во втором.

Тот факт, что руководители «генеральной линии» зарвались, создали ситуацию, возникновения которой они не предполагали и со многими трудностями которой они бессильны бороться, заключает в себе большую национальную опасность. Срывом ряда начатых мероприятий ставится под угрозу не только чисто коммунистическая сторона замысла, но и многие моменты, существенные в плане строительства особого мира России-Евразии. В неудачах может поблекнуть пафос утверждения русской автаркии.

Но и это уже бывало. В первые революционные годы звучали горькой иронией слова о достижении самодостаточности русского мира, столь популярные в 1916 г. Это не помешало им, на несколько лет позже, возродиться к новой власти и силе. Есть, видимо, у этой идеи способность внедряться в историю. Социалистическими и тяготеющими к социализму формами жизни она способна овладевать ни как не в меньшей степени, чем формами капиталистическими. Даже крупные неудачи, как и временные провалы, не могут предотвратить жизненного ее воплощения. Рано или поздно, под одним лозунгом или под другим, Россия станет самодовлеющим миром, гармонической полнотой, во всей совокупности отраслей, определительных для человеческого хозяйства.

На организационную идею, намечающую строительство этого мира, евразийство может претендовать, как на специфически свою, неотъемлемо принадлежащую к утверждаемому им кругу представлений. Конечно, дело идет не об авторском приоритете. Здесь евразийство имеет множество предшественников. Вопрос касается внутренней связи понятий. Именно в евразийской системе русская автаркия целиком обосновывается внутренне, именно в ней она существенна и необходима. Она вытекает из учения о России-Евразии, как особого рода «симфонической личности», она полностью соответствует евразийскому тезису о России, как особом географическом, историческом, этнографическом, лингвистическом и т.п. мире. Евразийство имело мужество провозглашать эту идею и тогда, когда внешние обстоятельства максимально, казалось, ей противоречили (мы разумеем начало 1920-х годов). Евразийство показывает, почему идея автаркии применима к русскому миру в такой степени, в какой она не применима ни к какому другому географическому и историческому миру нашей планеты (исключительная трудность широких сношений с мировым океанским хозяйством, указывающая на необходимость экономической самостоятельности; предельная многогранность природного одарения по промышленной, а отчасти и сельскохозяйственной отрасли и т.д.). В евразийстве, и только в нем, идея русской автаркии находит достойное ее окружение.

Но идея эта, в евразийской системе, отнюдь не направлена на изоляцию России от мира. Наоборот, ей присущи в этой системе вселенские элементы. Евразийцы уверены, что именно в качестве самоутвержденной экономической личности Россия-Евразия, в хозяйственной области, способна дать наибольшее остальному миру. Ведь идея самодостаточности отнюдь не противоречит возможности и факту значительной внешней торговли. Но торговля эта направляется здесь на такие пути, на которых и отпадение ее, по той или иной причине, не могло бы угрожать гибелью евразийскому государству. Не об изоляции, но о внутренней самостоятельности идет речь. Евразийцы не сомневаются, что Россия, как самодовлеющий мир, представит собою для остального человечества гораздо более интересного контрагента, чем представляла бы в виде «задворков» мирового хозяйства. Между тем на такую роль она была бы обречена в том случае, если бы не удалась ее попытка прорваться к автаркии.

Способствует ли удаче этой попытки осуществление пятилетнего плана? В некоторых отношениях, несомненно, способствует. Здесь можно назвать расширение ранее существовавших производств, постановку новых, промышленное включение новых районов (переоборудование Урала, развитие Кузбасса, приступ к использованию естественно-промышленных богатств Хибинских гор и т.д.). Но на всем этом лежит тень неустойчивости, в силу тех перенапряжений, которыми куплены названные достижения. Коммунисты не отдали себе отчета в том, что в условиях нашей эпохи прочное экономическое строительство возможно исключительно в формах государственно-частной системы. Этим термином мы обозначаем организационную идею, которая во главу угла ставит общее дело, но на служение ему привлекает также и частные интересы хозяйственных лиц. В своем порыве к интегральному обобществлению авторы «генеральной линии» далеко отошли от норм и формул государственно-частной системы. Они думали, что, собрав крестьянство в колхозы, они могут заставить его работать одним принуждением. Они отбирали и отбирают колхозный хлеб по ценам, эквивалентным отдаче его даром. Они полагали, что, при наличии технической базы, принуждения достаточно и для организации других (помимо зерновой) отраслей сельского хозяйства. Они слишком понадеялись на себя. Они забыли, что и для планового хозяйства необходим свободный, хотя бы до известной степени, рынок. Мощно вооруженное государство может влиять на этот рынок, но оно должно и проверять чрез него свои наметки. Они упустили из виду, что и вольный рынок труда необходим в интересах самого же планового хозяйства. Он давал бы государству-монополисту указания на то, какой уровень заработной платы может обеспечить нормальное состояние рабочего снабжения, а следовательно, и бесперебойную жизнь предприятий. Иными словами, также и в области промышленности, в интересах самого же государственного сектора, нельзя обойтись и без некоторого сектора частного.

Всем этим пренебрегли вожди «генеральной линии». Экономическая действительность продовольственными трудностями и расстройство жизни предприятий мстит им за это пренебрежение. Вожди бросаются если не к лозунгам, то к практике государственно-частной системы. В сельскохозяйственной области, вместо прежних единоличников, основным субъектом ее они стремятся сделать колхозы; но на этот раз колхозы понимаются не только как форма повинности, но и как особый частно-хозяйственный субъект, как приобретательная единица, хозяйствующая в интересах своих сочленов. Пока что это не более как теория, еще жива инерция предшествующего периода, власть еще требует от крестьянства из урожая 1932 г. более, чем миллиард пудов хлеба — по существу, бесплатно. Но, несомненно, этой теории предстоит, с течением времени, все более осязательно воплощаться в жизни. В виде «добавочного» (усадебного) хозяйства колхозников возрождается и нечто подобное прежнему хозяйству единоличников. В форме артелей промысловой кооперации, обладающих хозяйственной автономией, восстанавливается частный сектор и в промышленной области. И что всего важнее — реабилитирован вольный рынок, цена, на нем складывающаяся. Пока что реабилитирован частично, робко. Твердые цены, заготовки и распределение «в централизованном порядке» еще сохраняют за собой обширное поле. Но брешь уже сделана. По этому поводу можно печалиться, можно радоваться, нужно констатировать факт. Через эту брешь элементы вольной цены сначала постепенно, затем быстрее хлынут в советское хозяйство. Уже сейчас часть рабочего снабжения официально отдана в удел вольному рынку. Это обстоятельство, рано или поздно, вызовет стихийное повышение заработных плат. В промышленности наметится острейшая нужда в деньгах. Лишь до известного момента можно будет покрывать ее расширением выпуска бумажных денег. Ведь есть предел, на котором это средство перестает действовать. Вновь выпускаемые деньги теряют покупательную способность. Всем предприятиям, для которых это доступно, придется разрешить продажу своей продукции по вольным ценам. На больший или меньший срок восстановится плановое хозяйство, основанное на существовании рынка.

Евразийцы утверждают, что только такое плановое хозяйство и возможно в нашу эпоху, в качестве устойчивого и длительного порядка. Они вовсе не обольщают себя мечтами о том, что русское народное хозяйство уже сейчас находится на путях к такому порядку. Они ясно понимают, что коммунисты способны еще много раз бросаться и в одну, и в другую сторону. Развертывающийся на наших глазах пример они рассматривают, как яркое доказательство необходимости применять в народном хозяйстве автоматический контрольный аппарат, в виде рынка, и автоматически действующие силы, в форме частно-хозяйственных импульсов. В то же время грандиозность сделанного в СССР по строительству автаркии так же, как и весь опыт капиталистических стран (в качестве доказательства «от обратного»), свидетельствуют им в значении планового хозяйства и государственного сектора, как руководящих и господствующих принципов экономической жизни. Евразийская государственно-частная система и есть организационная идея, которая учитывает факты и одного и другого порядка.

Следующее обстоятельство имеет здесь чрезвычайную важность. В целях обезврежения и регулирования стихийных начал, менее всего целесообразно их игнорировать. Учет и сознательное воздействие на них являются здесь единственно правильным методом. Это общее положение может быть специально применено к отношению планового хозяйства к конъюнктуре. Пятилетний план, в его осуществлении «генеральной линией», вместо того, чтобы поставить конъюнктурные факторы в определенные рамки, поплыл по течению конъюнктуры. Тем самым стала, для определенного момента, неизбежной и его авария на подводных камнях конъюнктуры. Цикличность экономической жизни нужно осознать, как весьма существенный ее элемент. Корни его заложены в отличительных чертах социальной психологии, знающей, подобно психологии отдельного человека, свои особые приливы и отливы. Здесь мы встречаемся со столь же общим началом, как то, о котором в физике рассказывает теория квант. Отмахнуться от него невозможно. Социальная революция и переход к обобществлению — конъюнктуры, как таковой, не отменяют. Только сознательным усилием можно преодолеть конъюнктуру. Лишь собирая в руках государства средства, достаточные для выравнивания ее провалов, можно с успехом бороться с ее опасностями.

Преодоление конъюнктуры составляет неотъемлемую часть Евразийской государственно-частной системы. Оно существенно для нее, как организационной идеи.

Нужно подчеркнуть, что идея эта осуществима только при некоторых политических предусловиях. Теоретически вопрос ставится так. Преодоление конъюнктуры невозможно без устойчивого действия направленной на такое преодоление организационной идеи. Устойчивость экономической системы не возможна без устойчивости политической. Это означает, что в условиях современности обязательной предпосылкой преодоления конъюнктуры является введение ид сократического строя. В нем константа политической жизни преобладает над ее переменными, а тем самым действие организационной идеи обеспечено на длительный срок. Только в этих условиях, собирая заблаговременно силы и маневрируя ими, можно добиться действительной победы над бедствиями кризиса и депрессии.

№ 16. П.Н. Савицкий. Доклад «О национал-социалистической партии» [ 260 ]

Какова же связь всего сказанного с происходящим на Дальнем Востоке? А связь та, что Япония пользуется событиями в Германии, Америке и России для того, чтобы беспрепятственно расширять свои завоевания. Европе не до нее, так как ее внимание сосредоточено на германском национал-социализме и том, что он несет для будущего. России не до нее, так как она все еще в конвульсиях революции («новый революционный период»). Но и Америке не до нее, так как она ищет новых путей устройства своей социально-экономической жизни. Успехи Японии в ближайшие годы могут оказаться весьма значительными. Но едва ли они будут устойчивы. В смысле внутреннего уклада, Япония находится в стадии «конца старого режима». Новые территориальные приобретения только усложняют ее внутреннее положение — подобно тому, как нахождение в составе Российской империи Прибалтики и польских областей только осложняло положение русского старого режима в последние годы его существования.

Докладчик заканчивает призывом к творчеству. Наше время призвано найти выход из тупиков как капитализма, так и коммунизма. Мировой опыт показывает, в каком именно направлении нужно искать пути. Духовное творчество русского народа, оплодотворенное страданиями революции, должно приобрести здесь основополагающее значение.

По окончании доклада, лектору был задан ряд вопросов. Отвечая Л.Л. Белевскому, он отметил, что причина победы движения, подобного национал-социализму, именно в Германии, лежит отчасти в том чувстве национальной обиды, которое весьма сильно выражено в Германии. В других странах (например, Финляндии) этот фактор отсутствовал, и там аналогичное движение — во всяком случае до сих пор — не пришло к власти. На его же вопрос о роли в современности демократии и парламентаризма докладчик заметил, что задачей нашего времени является: сочетать новую организацию власти с сохранением «гарантийного режима», представляющего известный простор для самодеятельности личности, т.е. режима, создавшегося как раз при господстве демократии парламентаризма. Вероятность объединения под эгидой германского национал-социализма других народов кажется докладчику ничтожной, ввиду недостаточно внимательного отношения национал-социалистов к нуждам и особенностям других наций. П.Н. Савицкий соглашается с Д.Д. Боханом, что потенции национал-социалистов к социально-экономическому творчеству не могут считаться раз навсегда исчерпанными. Но указания Д.Д. Бохана на отношение Гитлера к финансовому капиталу и на попытки приступить к земельной реформе не кажутся ему убедительными, так как в этом случае дело идет о весьма частичных мероприятиях. На вопрос А.Ф. Воронина, докладчик отвечает, что противником христианства однозначно национал-социализм считать нельзя; и что едва ли ему может грозить опасность со стороны христианских церквей Германии. В противоположность мнению Н.А. Голубева, лектор отказался считать Дальний Восток потерянным для России. В северных его частях и более континентальных (хотя бы и южных) русские лучше приспособлены к местным условиям, чем японцы, а это дает шансы на победу. После ответа еще на несколько вопросов, П.Н. Савицкий, по просьбе Ф.Ф. Шинкевича, вкратце излагает сущность евразийства, как попытки творческого реагирования русской национальной мысли на факт революции и как попытку синтеза, которая сняла бы противоположность между капитализмом и коммунизмом, диктатурой и демократией.

№ 17. Н.С. Трубецкой. «Об идее-правительнице идеократического государства» [ 262 ]

Одною из основ евразийства является утверждение, что демократический строй современности должен смениться строем ид сократическим. Под демократией разумеется строй, в котором правящий слой отбирается по признаку популярности в известных кругах населения, причем основными формами отбора являются в плане политическом — избирательная кампания, в плане экономическом — конкуренция. Под идеократией же разумеется строй, в котором правящий слой отбирается по признаку преданности одной общей идее-правительнице. Демократическое государство, не имея своих собственных убеждений (т<ак> к<ак> правящий слой ее состоит из людей разных партий), не может само руководить культурной и хозяйственной жизнью населения, а потому старается как можно меньше вмешиваться в эту жизнь («свобода торговли», «свобода печати», «свобода искусства» и т.д.), предоставляя руководство ею безответственным факторам (частному капиталу и прессе). Наоборот, ид сократическое государство имеет свою систему убеждений, свою идею-правительницу (носителем которой является объединенный в одну-единственную государственно-идеологическую организацию правящий слой) и в силу этого непременно должно само активно организовать все стороны жизни и руководить ими. Оно не может допустить вмешательства каких-либо не подчиненных ему, неподконтрольных и безответственных факторов — прежде всего частного капитала — в свою политическую, хозяйственную и культурную жизнь и потому неизбежно является до известной степени социалистическим.

II

Возникает вопрос: всякая ли идея может стать идеей-правительницей, и если нет, то каким требованиям должна отвечать идея-правительница подлинного идеократического государства? На этот вопрос в евразийской литературе до сих пор не было дано вполне ясного и исчерпывающего ответа.

Селекционным признаком идеократического отбора должно быть не только общее мировоззрение, но и готовность принести себя в жертву идее-правительнице. Этот элемент жертвенности, постоянной мобилизованности, тяжелой нагрузки, связанной с принадлежностью к правящему отбору, необходим для уравновешения тех привилегий, которые неизбежно тоже связаны с этой принадлежностью. В глазах своих сограждан, члены правящего отбора должны иметь моральный престиж. Известный моральный престиж принадлежит правящему отбору и при всяком другом строе, но при идеократическом строе он особенно силен именно ввиду того, что готовность жертвовать собой ради идеи-правительницы здесь является одним из основных селекционных признаков правящего слоя. Отсюда следует, что идея-правительница должна быть такова, чтобы, во-первых, ради нее стоило жертвовать собой и, во-вторых, чтобы жертва ради нее расценивалась всеми гражданами как морально ценный поступок.

Т<ак> к<ак> всякий эгоизм и всякое своекорыстие всегда расцениваются как безнравственные или, в лучшем случае, нравственно невысокие установки, то ясно, что эгоизм и своекорыстие не могут лежать в основе идеи-правительницы. Но по существу дело не меняется, и при том или ином виде «расширенного» эгоизма или своекорыстия — желаю ли я благополучия и наживы только себе или не только себе, но и моей семье или моим товарищам по хозяйству — эгоизм остается эгоизмом и своекорыстие — своекорыстием, а моральной ценности тут нет. Принесение в жертву моего личного эгоизма ради эгоизма биологической или социальной группы, к которой я лично принадлежу, либо бессмысленно, либо животно-низменно: так поступают животные. Человек на известной степени развития не может считать такого рода жертвенность морально ценной. Он считает ценной лишь жертву во имя какого-то «общего дела», т.е. жертву, оправдываемую благом целого, а не какой-либо его части, к которой принадлежит пожертвовавший собой.

Что же является тем целым, ради блага которого можно жертвовать собой так, чтобы эта жертва была морально ценной? Ясно прежде всего, что класс таким целым быть не может, ибо по самому своему определению класс есть всегда только часть целого; притом, поскольку принадлежность к известному классу определяется общностью материальных интересов, всякая деятельность, направленная в пользу своего класса в ущерб другим классам, основана на расширенном своекорыстии. Но, с другой стороны, народ также не может рассматриваться как целое в вышеупомянутом смысле слова. Народ есть этнологическая, а следовательно, в конечном счете биологическая особь. Различие между народом и семьей — не в принципе, а только в степени. И если забота только о своей семье в ущерб всем другим людям расценивается как безнравственный расширенный эгоизм, то точно так же должна расцениваться служба (хотя бы и самоотверженная) интересам одного лишь своего народа в ущерб всем прочим народам.

Итак, ни благо определенного класса, ни благо определенного народа не могут служить содержанием идеи-правительницы идеократического государства. И если современные идеократии избирают себе идеями-правительницами классовую диктатуру или национализм, то происходит это потому, что в этих государствах имеется лишь внешняя форма, но не внутреннее содержание подлинной идеократии и что вследствие этого они это внутреннее содержание вынуждены заменять идеологиями, уместными при другом строе, именно при строе демократическом. В самом деле, при демократическом строе с его установкой на индивидуализм, на борьбу эгоизмов во внутренней и во внешней политике лозунги «все для моего класса» и «все для моего народа» вполне уместны. При идеократическом же строе такие лозунги являются анахронизмами. Попытки их «обоснования» наивны и обречены на неудачу. Доказать, что тот или иной народ, та или иная раса лучше других, — невозможно. Но так же нелепы и доказательства преимущества пролетариата над другими классами — особенно когда добрая половина людей, настаивающих на этом преимуществе, сами не принадлежат к пролетариату. Даже если бы пролетариат действительно был носителем идеи социализма, это еще ровно ничего не доказывало бы, ибо социализм сам по себе не есть ни абсолютное благо, ни содержание или задача идеократии, а только логическое следствие идеократии.

III

Но если ни класс, ни народ не являются тем целым, ради которого можно призывать жертвовать собой, то о «человечестве» приходится сказать то же самое. Всякое существо познается в своем противопоставлении другим существам того же порядка. Класс имеет определенное очертание, определенную индивидуальность, поскольку он противопоставлен другим классам, народ — поскольку он противопоставлен другим народам. Чему же противопоставлено человечество? Неужели другим видам млекопитающих? Но в таком случае это есть зоологическая единица, ради которой жертвовать собой можно лишь в порядке «сохранения вида», т.е. в порядке рудиментарного, животного инстинкта, а не морального долга. Если же человечество ничему не противопоставлено, то оно не имеет основных признаков живой личности, не имеет индивидуального бытия и никак не может служить стимулом морального поведения.

Итак: ни класс, ни народ, ни человечество. Но между чересчур конкретным народом и чересчур отвлеченным человечеством лежит понятие «особый мир». Совокупность народов, населяющих хозяйственно самодовлеющее (автаркическое) месторазвитие и связанных друг с другом не расой, а общностью исторической судьбы, совместной работой над созданием одной и той же культуры или одного и того же государства, — вот то целое, которое отвечает вышеуказанному требованию. Это не есть биологическая единица, потому что целое это многоплеменно и связь между его членами — не антропологическая. Забота о благе этого целого не есть расширенное своекорыстие — ибо, поскольку данное месторазвитие автаркично, благо всех населяющих его народов не наносит ущерба никаким другим человеческим коллективам. А в то же время такое целое не есть расплывчатая, безличная масса, подобная «человечеству». Оно наделено признаком индивидуального бытия, будучи субъектом истории. Служение благу такого «конкретного человечества» особого мира предполагает подавление не только личных эгоизмов, но и эгоизмов классовых и национальных — и не только эгоизмов, но и всякого рода эгоцентрических самопревозношений. Но в то же время оно не только не исключает, а, наоборот, утверждает поддержку своеобразия каждого отдельного народа, поскольку такое своеобразие не является началом разрушительным. Живое ощущение своей принадлежности к многонародному целому должно включать в себя и ощущение принадлежности к определенному народу, сознаваемому как член многонародного целого. В то же время готовность жертвовать своими личными или семейными интересами во имя интересов целого, предполагающая ценение социальных связей выше биологических, неминуемо влечет за собой аналогичное отношение и к своему народу: то, что связывает данный народ с другими обитателями данного месторазвития, оценивается выше того, что связывает тот же народ с его «братьями» по крови или по языку, не принадлежащими к данному месторазвитию (примат духовного, культурного родства и общности судьбы над родством биологическим).

IV

Таким образом, идеей-правительницей подлинно идеократического государства может быть только благо совокупности народов, населяющих данный автаркический особый мир. Из этого следует, что территория подлинно идеократического государства непременно должна совпадать с каким-нибудь автаркическим особым миром. К тому же следствию приводит и связанное с понятием идеократии требование планового хозяйства и государственной регулировки культуры и цивилизации, т<ак> к<ак> требования эти успешно могут быть выполнены только при условии автаркии идеократического государства. Наконец, только при том же условии государство может обеспечить себя от вмешательства иностранного капитала.

Итак, с разных точек зрения идеократическому государству необходима автаркия. Из этого одного вовсе не следует, чтобы всякое автаркическое государство могло стать идеократией в истинном смысле этого слова. Колониальная империя, разные части которой населены народами, не имеющими друг с другом ничего общего, кроме факта своего порабощения правящим народом, может быть вполне самодовлеющей в хозяйственном отношении, но идеократией она стать не может, ибо одной экономической связи между ее частями для создания идеи-правительницы недостаточно. Для этого необходимы живо ощущаемая общность культурных и исторических традиций, непрерывность месторазвития и прежде всего отсутствие чувства национального неравенства — чего в колониальной империи достигнуть невозможно.

V

Из предыдущего явствует, что не всякое государство может стать идеократией. А так как водворение идеократического строя во всем мире неизбежно, то в ближайшем будущем предстоит перекройка карты земного шара. Не меньшие сдвиги предстоят и в области психологии, идеологии и самосознания народов земного шара. Современный коллективизм останавливается, так сказать, на полпути: человек сознает себя рядовым членом органического коллектива — класса или народа, — но к самому этому коллективу относится так, как последовательный индивидуалист к своей собственной личности. Между тем при идеократическом строе должны будут исчезнуть эти последние остатки индивидуализма, и человек будет сознавать не только самого себя, но и свой класс и свой народ как выполняющую определенную функцию часть органического целого, объединенного в государство. При этом следует подчеркнуть, что все это должно быть не только теоретически принято, но глубоко осознано и заложено в психику человека грядущей идеократической эпохи.

Современные идеократические государства еще очень далеки от подлинной идеократии. СССР несколько ближе к цели только потому, что территория его представляет собою потенциально автаркический особый мир, населенный разными неродственными, но связанными общей исторической судьбой народами. Однако, если принять во внимание, что правящий отбор СССР упорно принимает следствие идеократии (социализм) за ее содержание, что путем воспитания, прессы, лженауки и литературы широким слоям населения СССР систематически прививаются превратные представления о сущности переживаемого исторического периода и, наконец, что значительная часть невеликорусской интеллигенции СССР заражена узконационалистическими сепаратистскими стремлениями, — то станет ясно, что СССР еще очень не скоро и, м<ожет> б<ыть>, только ценой очень тяжелых испытаний дойдет до подлинной идеократии.

И все же, несмотря на перспективу этих потрясений, неизбежных при всяком переходе от одного социально-политического строя к другому, существование современных идеократических государств (хотя бы и с превратными идеями-правительницами) не является бессмысленным. Накопляемый правящим слоем этих государств политический опыт, создающиеся там формы быта и социально-политической жизни, — все это пригодится в будущей, подлинной идеократии, а м<ожет> б<ыть>, облегчит и перенесение тех родовых мук, которыми будет сопровождаться рождение этой подлинной идеократии.

№ 18. Н.Н. Алексеев. «О внешней политике СССР» [ 264 ]

Мир стоит сейчас под знаком войны. Знак этот приобретает различный смысл при взгляде на европейские страны и на Россию. Верно то, что европейско-американские капиталистические страны вступили в тот особый период развития, который и буржуазные и социалистические писатели называли «периодом империализма» т.е. периодом войн и завоеваний. Всегда существовали войны и завоевания, такими были Дарий и Чингисхан, Александр Великий и Цезарь. Однако капиталистическая культура завоевала всю нашу планету, она с оружием в руках колонизировала все земли, истребила или европеизировала другие культуры и привела к великим столкновениям самих завоевателей и самих культур-трегеров, к великим международным войнам. И вот сейчас мы присутствуем при явлении, сравнительно новом. Прошлый империализм, особенно древний, характеризовался особым чувством великодержавия: в нем раскрывается не только эгоистический характер, но и любовь к великому, стремление к экспансии для экспансии. В нем имеются элементы своеобразного идеализма. Новейший империализм утратил этот элемент, в нем виден один эгоизм, один стяжательский расчет. В особенности же это стало ясным сейчас, на наших глазах, когда вдруг открылся факт нужды в пространстве, недостатка свободных земель для захвата. Теперь уже не прибегают ни к какой «идеологии» — теперь прямо говорят: у меня мало, у другого много, след., я могу отнять и захватить. Империализм вступил в стадию циническую, стал политикой чистой силы и чистого грабежа.

Особенность России в том, что она не нуждается в захватах, не ведет, не может и не должна вести этой империалистической политики. Миролюбивая внешняя политика Советской России есть продолжение исторических традиций Российской Империи. Россия была и будет носительницей идеи международного мира, каковы бы ни были формы ее проявления.

Другое обстоятельство, которое ставит современный мир под знак войны, имеет свои корни в Версальском трактате, который был порождением империалистической эпохи, несмотря на всю фразеологию, его окружавшую. Версальский мир таил в себе возможности будущих войн, угроза которых должна была встать рано или поздно над Европой. Но Россия не подписывала Версальского мира и не имеет по нему каких-либо долгов и обязательств. Это до сей поры обеспечивало свободу, несвязанность и искренность ее международной политики в отличие от государств, связанных Версальским договором.

Если Россия может вступить в полосу военных потрясений, то не по своей воле. Россия является объектом экспансии для других государств, и она может быть вовлечена в войну в силу так называемой Литвиновской политики, которая ныне связала Россию с Версальским мирным трактатом.

В основе Литвиновской политики лежит правильная тактика: если угрожают более сильные, нужно искать во что бы то ни стало сильных союзников. Но в ней имеются стороны, которые не могут не отвращать. В политике этой не чувствуется принципов, она есть политика голого инстинкта самосохранения, «шкурническая» политика. Одобрение ее «мировой революцией» теряет с годами всякую соль. «Третий Интернационал» и иностранные коммунистические партии все более и более становятся простыми внешними средствами, которые нужны для целей советского самосохранения. Это — «брандеры», которые выдвигают на внешнем фронте, «пешки», которые используются для игры.

России нужно желать более принципиальной и более активной внешней дипломатии. Невольно кажется, что Литвиновская политика есть политика «трясущихся поджилок». России нужно желать менее трусливой дипломатии.

Литвиновская политика может завлечь, наконец, Россию в различные ситуации, которые вытекают из последствий Версальского мира. Для России нужно желать, чтобы она возможно менее вовлекалась в события, вытекающие из политических отношений, в создании которых она не повинна.

Что касается до отношений с Германией, то мы уверены, что идея раздела России совершенно чужда лучшей части германского народа. Но нет лучшего способа идейно обезоружить тех, которые мечтают о разделе, как произвести отступление на марксистском фронте. Тогда случай нападения Германии на Россию превратится в истинно безыдейный грабеж, который даже в современных условиях может найти достаточное количество противников.

№ 19. Из протокола допроса Л.П. Карсавина [ 265 ]

«Евразия» впервые возникла в 1920 г. в Болгарии в связи с появлением книги «Европа и человечество», написанной эмигрантом, князем Николаем Сергеевичем Трубецким.

В этой книге Трубецкой доказывал, что в мире существует не только романо-германская культура (западная) и что, в частности, русская культура представляет собой самостоятельную ценность, которую надо отличать и противопоставлять европейской культуре.

Эту мысль подхватил проживавший тогда в Софии эмигрант Савицкий Петр Николаевич.

Савицкий стал доказывать, что Россия и с географической точки зрения представляет собой особый мир. Под этим он понимал природные условия, естественные богатства, культурно-экологические и социальные условия, культурно-экономическое и политическое самодовление.

Эти две работы и являлись завязью евразийства за границей. За этим последовала брошюра князя Трубецкого «Наследие Чингисхана» под инициалами И.Р., что означало «Из России».

В этой брошюре доказывалось, что своеобразная русская культура исторически связана с Азией — не меньше, чем с Европой и Византией, в частности. Русская империя является наследницей Среднеазиатской империи Чингис-хана.

В этих книгах выяснилось, что Россия представляет собой особый культурный мир, название которому дал Савицкий, — «Евразия».

В связи с этим в Софии появилось издание евразийской литературы, главным организатором этого дела был миллионер-эмигрант Сувчинский Петр Петрович, женившийся впоследствии на моей дочери, Карсавиной Марианне. К издательству евразийской литературы затем были привлечены эмигранты Садовский, Вернадский Георгий, сын известного советского академика Вернадского, Флоровский Георгий Васильевич — в настоящее время священник в русской православной церкви в Париже.

Это издательство в дальнейшем выпустило евразийские книги (сборник статей) под названием «Исход к Востоку» и «На путях».

В них подчеркивалась самобытность русской культуры, выдвигалось православие как ее основа и выражалось отрицательное отношение к западноевропейской культуре и католицизму.

Число евразийцев возросло, когда Савицкий переехал в Прагу, причем в евразийство тогда вступило много белогвардейских элементов, которые тянули евразийство к монархизму, т.е. рассчитывали использовать евразийское движение к реставрации капитализма в СССР насильственным путем.

Приблизительно в 1922 г. на жительство в Берлин перебрался Сувчинский, который также начал организовывать евразийскую организацию в Германии из числа русских эмигрантов, причем в ее состав попало меньше белогвардейского элемента, чем в Софии и Праге.

В 1924-1925 гг. стараниями Сувчинского в Берлине были изданы евразийские книги под названием «Евразийский временник» и под моим авторством «О сомнении, науке и вере».

В 1923 г. я познакомился с Сувчинским, который попросил меня написать рецензию на евразийское издание. Несмотря на резкий характер моей критики евразийского издательства, Сувчинский предложил мне принять участие в печатании своих статей в евразийской литературе.

В 1924 г. Сувчинский познакомил меня с прибывшим в Берлин Савицким и Араповым П.С.

Вместе с вышеуказанными членами Совета я участвовал в составлении антисоветской программы евразийской организации под названием «Евразийство».

Состоявшийся в 1926 г. в Праге съезд членов Совета евразийской организации избрал политическое бюро и в то же время сохранил Совет организации.

Как я предполагал, политбюро, в состав которого вошли Трубецкой, Сувчинскпй, Малевич-Малевский и Арапов, являлось фактически исполнительным органом организации, а Совет — как бы законодательным верховным.

В состав Совета входили пять вышепоименованных членов политбюро и я лично, затем, несколько позднее, в него были кооптированы эмигранты: бывший русский консул в Персии Никитин, полковник царской армии Святополк-Мирский и проживающий в Прибалтике офицер Артомонов.

В 1926 г. на I съезде членов евразийской организации в Париже я отказался от активного участия в деятельности Совета в связи с возникшим у меня несогласием с другими членами Совета по вопросу программы и статуса евразийской организации.

Я считал, что предложенный Савицким проект организации евразийства неосуществим, так как евразийское движение не было оформлено, а его проект устава скопирован с устава компартии России, с чем я ни в коей мере согласен не был.

Далее я считал невозможным свое участие в активной антисоветской работе евразийства, потому что считал движение несерьезным. По моему мнению, задача евразийства должна заключаться лишь в проведении идеологической деятельности среди русских эмигрантов.

Относительно себя лично я должен сказать, что за весь период своей связи с евразийской организацией я действительно писал и печатал в ее изданиях, книгах и журналах статьи с резкой критикой и враждебными выпадами в адрес советской власти, коммунистической партии, ее руководителей, т.е. вел идеологическую борьбу против марксистско-ленинского мировоззрения, однако активных действий против Советского Союза, я имею в виду подрывную борьбу против СССР на собственной ее территории, я не вел и к свершившейся в 1917 г. в России социалистической революции относился положительно.

Что касается деятельности евразийской организации в целом, то я подтверждаю, что так называемое политическое бюро евразийской организации за время своего существования за границей проводило активную антисоветскую работу.

Как мне известно, политбюро неоднократно нелегальным путем перебрасывало в Советский Союз своих эмиссаров с целью установления связи с антисоветскими элементами и переправляло через эмиссаров и другие каналы контрреволюционную евразийскую литературу для распространения ее среди своих единомышленников.

Мне известно, что руководство евразийской организации еще до 1926 г. (но не утверждаю, возможно, и позднее этого времени) дважды нелегальным путем переправляло в Советский Союз в качестве эмиссара одного из активных ее участников Арапова Петра Семеновича, который был несколько дней в Москве, а затем так же нелегально возвратился за границу в Париж.

В 1927-1929 гг. один или два раза нелегально переправлялся в СССР член политбюро Совета евразийской организации Савицкий Петр Николаевич.

Со слов членов Совета Малевич-Малевского и Сувчинского мне известно, что Савицкий П. П. во время своего нелегального пребывания в Москве встречался с руководящими представителями русской православной церкви и с сочувствующим евразийской организации неким Ланговым, который в тот же период времени приезжал в Берлин, где с ним встречались Савицкий, Сувчинский, Трубецкой, Арапов и Малевский.

По заявлению Сувчинского, Ланговой в Москве занимал какой-то видный пост в органах ОГПУ, но сочувствует евразийскому движению, и руководящая пятерка в лице Трубецкого, Савицкого, Сувчинского, Арапова и Малевского через него поддерживает связь с единомышленниками в СССР.

Я понял, что связь с единомышленниками в Советском Союзе, поддерживаемая через Лангового, несерьезная и что это просто комбинация органов Советского Союза. Ланговой вел надзор за деятельностью евразийцев за границей.

Я был уверен в том, что поездка в СССР Арапова и Савицкого находилась под надзором органов ОГПУ.

Помню, по возвращении из Советского Союза в Париж Савицкий рассказывал, что, будучи нелегально в Москве, в честь его приезда было тайно отслужено богослужение, и что он от местоблюстителя патриархального престола Петра Крутицкого получил благословение на дальнейшую деятельность евразийского движения за границей.

<Подпись>

Глава V
«...МЫ НЕ КРАСНЫЕ, МЫ НЕ БЕЛЫЕ»
(ЭМИГРАНТСКИЙ ФАШИЗМ)

После первой мировой войны в Европе бурно развивалось фашистское движение. Русские эмигранты, прибывая за границу, оказывались в мощном идеологическом поле фашистских идей. Тем не менее поначалу эмиграция ограничивалась лишь сочувствием им. Дело в том, что в эмиграцию ушли наиболее политизированные представители антибольшевистских слоев населения России и для них делом чести было сохранять верность прежним идеологиям. Поэтому создание фашистских организаций стало делом молодежи, за малолетством, в большинстве своем, не участвовавшей в гражданской войне и не связанной долгом верности прежним знаменам.

Организация Российских Фашистов, первая из известных эмигрантских фашистских организаций, возникла в Югославии. Ее основал генерал П.В. Черский, проживавший в Загребе и, по-видимому, усвоивший идеи итальянского фашизма через контакты с хорватскими усташами. Организационная работа Черского почти не дала результатов в Европе, но через тяньцзиньскую газету «Наш путь» он сумел распространить свои идеи на Дальнем Востоке, и прежде всего в полосе отчуждения КВЖД, там, где эмигрантская молодежь вплотную соприкасалась с большевистскими учреждениями и красной пропагандой, т.е. на переднем крае идеологической борьбы.

В 1921 г. пала Чита, в 1922 г. — Владивосток, и десятки тысяч беженцев вместе с последними отрядами семеновцев и каппелевцев влились в русско-китайские города в полосе отчуждения Китайско-Восточной железной дороги, российской концессии на территории Маньчжурии, по преемственности переданной СССР (в 1935 г. уступлена последним Японии). Сотни молодых эмигрантов, еще не успевших снять военную форму, поступили в Харбинский университет. Встретив в нем просоветские администрацию и профессуру, студенты-эмигранты стали ядром консолидации оппозиционного Русского Студенческого Общества. Именно ядром, так как основную часть членов Общества составили все же местные студенты (в полосе отчуждения КВЖД до 1917 г. проживало значительное русское население, многие русские студенты и родились уже в Маньчжурии).

Публикуемая в этом разделе выдержка из постановления Русского Общества от 20 мая 1927 г. в общем верно показывает историю его развития как организации, объединяющей всех антисоветски настроенных студентов, вне зависимости от их политических взглядов. Этот же документ красноречиво свидетельствует о том, что подобная всеядность как раз и не позволила Обществу стать действенной политической силой — его руководители ждали появления единой партии русской эмиграции, чтобы присоединиться к ней. В рамках Общества и сформировалась Организация Российских Фашистов, стремительно приобретая влияние на студенческую молодежь. И хотя руководство Общества тогда стояло на монархических позициях, в то время как Организация Российских Фашистов отказалась от монархической идеологии (см. приводимые в данном разделе «Основоположения Организации Российских Фашистов» от 1926 г.), оно вынуждено было мириться с ее существованием, поскольку Организация, как уже отмечалось, обладала слишком большим авторитетом среди студентов.

В помещенном в настоящем разделе письме А.С. Лукомского (в то время — начальник дальневосточного отделения РОВСа) А.Н. Крупенскому, видному члену Высшего Монархического Совета, достаточно ясно прослеживается эволюция промонархического Студенческого Общества, точнее, переход подавляющего большинства его активистов на безразличные к монархии позиции российских фашистов. Интересно то, что Лукомский напрямую связывает этот процесс с деятельностью Н.Д. Меркулова, младшего брата диктатора Приморья Спиридона Меркулова. В приморском правительстве Николай Меркулов занимал ряд министерских постов, а в эмиграции активнейшим образом участвовал в военно-политических интригах китайских генералов, сотрудничал с маньчжурским диктатором, маршалом Чжан Цзолином (читатель может познакомиться с этой страницей жизни Николая Меркулова по повести «Дочь маршала», принадлежащей перу знатока дальневосточной политической кухни тех времен Be. H. Иванова).

Никаких сведений о руководстве H. Меркуловым фашистским движением на Дальнем Востоке мы не имеем, но письмо Лукомского проливает свет на механизм проникновения в Харбин загребской Организации Российских Фашистов. Автор письма прямо говорит о том, что H. Меркулов финансировал газету «Наш путь» на деньги, предоставляемые ему китайскими властями для других целей. Дальневосточное отделение РОВСа содействовало закрытию газеты «Наш путь» (1928 г.), но остановить процесс распространения фашистских идей в среде русской эмиграции уже было невозможно. Несомненно, определенную роль в становлении Организации сыграла помощь H. Меркулова, но дальнейшая ее история связана уже с именем К.В. Родзаевского.

Развитие этого процесса хорошо известно и не раз описывалось (см., напр., труд Дж. Стефана «Русские фашисты»). В 1931 г. на базе харбинской Организации Российских Фашистов (часто встречается несколько измененное название: Российская фашистская организация; очевидно, на практике пользовались обоими вариантами названий) сорганизовалась Российская фашистская партия. В 1934 г. РФП слилась с организацией А.А. Вонсяцкого (Всероссийская фашистская организация, базировавшаяся в США) и вошла во Всероссийскую фашистскую партию. Но нападки печатного органа Вонсяцкого «Фашист» на вождя Дальневосточного союза казаков атамана Г.М. Семенова вызвали резкую реакцию японских властей в Маньчжурии, самого Семенова (см. публикуемое в главе письмо атамана) и Родзаевского. Третий съезд российских фашистов (Харбин, 1935 г.) исключил Вонсяцкого из ВФП.

В 1938 г. ВФП изменила название на «Российский Фашистский Союз» и к этому году создала разветвленную систему своих организаций по всему миру. В 1943 г. японские власти распустили РФС. Все это общеизвестно, но мало кто проводил сравнительное изучение идеологии эмигрантского фашизма. В этом отношении весьма показательны публикуемые в настоящем издании документы: «Основоположения Организации Российских Фашистов» 1926 г., извлечения из «Азбуки фашизма» 1934 г. (полностью с этим документом можно познакомиться в изданном в 1994 г. издательством «Терра» сборнике «Звезда и свастика»), а также известное письмо Родзаевского Сталину в 1945 г.

| Кроме Дальнего Востока, более или менее организационно оформленное фашистское движение возникло в Западной Европе. В этом регионе находилась основная масса русских эмигрантов, и многие из них симпатизировали итальянскому фашизму и германскому национал-социализму. Общеизвестны факты финансирования Великим Князем Кириллом Владимировичем первых штурмовых отрядов НСДАП, а также роль в национал-социалистском движении таких российских эмигрантов, как Альфред Розенберг, Макс фон Шойбнер-Рихтер, Арно Шикеданц. Не секрет, что НТСНП (в дальнейшем НТС) и младороссы в своих организационных и идеологических установках открыто подражали фашистским партиям Западной Европы. Наконец, с 1924 г. в Германии существовал фактически находящийся в составе СА «Русский отряд».

Сразу после прихода к власти национал-социалистов в Германии на базе «Русского отряда» было создано Российское Освободительное Национальное Движение (РОНД). Его организатором и вождем стал А.П. Светозаров (Пельхау).

Но, по-видимому, существование РОНДа не устраивало германское руководство (причины ясны из антиславянских и антирусских пассажей трудов Гитлера и Розенберга). Сначала Светозаров вынужден был уступить руководство П.Р. Бермондт-Авалову, а в сентябре 1933 г., сразу же после совместной конференции с младороссами под председательством Вонсяцкого, германские власти запретили РОНД (см. приводимое здесь «Сообщение немецкой газеты «Локаль Анцайгер» («Lokalanzeiger» — «Местный вестник». — Сост.) о запрете деятельности РОНД).

Объяснение запрета довольно туманное — де, мол, «в движение РОНДа ... проникли элементы, которые и по крови не были русскими и по убеждениям не были национал-социалистами». А.А. фон Лампе в письме Е.К. Миллеру (см. помещенный в разделе фрагмент письма) язвительно замечает, что эти «элементы» не «проникали» в РОНД, а прямо-таки его и организовали. Вероятно, под нежелательными элементами в данном случае подразумеваются неарийцы, т.е. люди с еврейской кровью. Однако же таких сведений об основателях РОНДа нет, что заставляет предположить за запретом РОНДа интригу Бермондт-Авалова.

Этот прожженный авантюрист, имевший тесные связи с руководством и НСДАП, и РОВСа, вполне мог завести подобную интригу для того, чтобы избавиться от неконтролируемого им руководства РОНДа. С другой стороны, такая манипуляция могла быть произведена и непосредственно руководством НСДАП, более доверявшим прогерманским настроениям Бермондт-Авалова. Обе версии подтверждаются тем, что практически сразу после запрета РОНДа Бермондт-Авалов восстанавливает его под названием Российского национал-социалистического движения (РНСД). К 1939 г. прекратилась даже имитация деятельности РНСД.

Собственно, во многом имитацией было и эмигрантское фашистское движение в целом. Несмотря на попытки внести в идеологию фашизма новые идеи (в частности объявление фашистским государственный строй России времен царя Алексея Михайловича в «Азбуке фашизма»), эмигранты-фашисты потерпели полное идеологическое и организационное фиаско. К этому привело и иностранное вмешательство, и внутренние раздоры и интриги, а самое главное — органическая чужеродность фашистских идей для России.

№ 1. Основоположения Организации Российских Фашистов [ 269 ] [ 270 ]

Мы не правые, мы не левые — мы сыны своего Отечества и стражи интересов русской нации — мы Российские Фашисты!

Мы объединяем под своими знаменами всех работников как физического, так и умственного труда, национально мыслящих и любящих свою родину — Великую Россию!

Мы говорим — возврата к старому не быть, но не быть и коммунистам, им в России места нет!

Мы защищаем НОВУЮ НАЦИОНАЛЬНУЮ РОССИЮ, которая складывается из слияния лучшего, созданного Русской нацией в прежние времена и нового хорошего, рожденного в революционные годы!

Власть над Россией должна быть национальной и признанной всем Русским народом!

Мы защищаем религии наших отцов — и крепкие основы семьи и брака!

Мы требуем, чтобы власть была выше всяких политических партий и классов и заботилась бы об интересах граждан всей России!

Мы, Фашисты, стремимся к подлинно свободной, культурной жизни при обновленной государственности и реформированном согласно новому укладу Русской жизни — праве!

Мы несем деревне защиту ее земельных и культурных интересов; рабочему — защиту его труда, семьи, его профессиональных интересов, а всем остальным классам населения — правовой порядок, обеспечивающий интересы каждого!

Мы зовем к себе всю Русскую Молодежь, которой дорого Отечество, а не интернациональные мифы и которая личной активной работой и честным трудом спасет нашу Родину от разорения и иноземного порабощения!

Мы защищаем развитие Национального народного хозяйства, родной русской культуры, торговли и промышленности.

Мы стремимся к созданию национальных синдикатов и установлению над производительными отношениями контроля со стороны национальной Государственной власти.

ВЕРХОВНЫЙ СОВЕТ ОРГАНИЗАЦИИ РОССИЙСКИХ ФАШИСТОВ

№ 2. Из постановления Правления Русского Студенческого Общества ^[ 271 ] в г. Харбине ^{[ 272 ]}

Русское студенческое общество, объединяющее в своих рядах всю национально мыслящую русскую молодежь Особого района Восточных провинций Китая, ставит своей целью помимо культурно-просветительной и экономической деятельности и деятельности, направленной на поддержание курса программ, имеющихся в г. Харбине Высших Учебных заведений, еще деятельность чисто политическую, направленную на создание кадра лиц, могущих вести агитацию среди различных групп и слоев населения России, на изучение и пропаганду монархической идеи и на всемерную поддержку каждого здорового начинания в области объединения и активной работы под водительством Верховного Вождя Его Императорского Высочества Великого Князя Николая Николаевича. В этих целях Русское Студенческое Общество открыло ряд секций и кружков по изучению русской истории, монархической доктрины, методов и тактики революционного движения, ряд систематических лекций по изучению новых начал в области взаимоотношения между трудом, производством и капиталом и т.п. Не ограничившись этой подготовительной и программной деятельностью, РСО предприняло несколько выступлений разведочного и демонстративного характера, имевших целью, с одной стороны, выяснить настроение рабочих масс КВЖД и ближайших местностей советской территории и, с другой стороны — активную проповедь национальных идей, Так, например, были выпущены воззвания, прокламации и брошюры, приуроченные к октябрьской годовщине и к 1-ому Мая и т.д. В этих выступлениях, произведенных при содействии военно-политических ячеек, ведущих работу на советской территории и возглавляемых генералом К. и представителями Народно-монархической партии, были достигнуты известные реальные результаты, зафиксированные особой комиссией РСО.

Но вне всяких сомнений, что важнейшим достижением в деятельности РСО необходимо признать то обстоятельство, что, являясь в начале своего существования конгломератом отдельных лиц, связанных лишь одинаковой неприязнью к поработителям России, РСО в процессе своей деятельности трансформировал всю эту бесформенную массу лиц разных политических оттенков и настроений в стройную монолитную организацию людей, отдающих себе отчет в своих чаяниях и политических идеалах и беззаветно преданных идее Русской Самодержавной Монархии, освященной светом Святой Православной Церкви. Такой результат был достигнут благодаря тому, что активная группа членов Общества, состоящая по преимуществу из лиц с законченным юридическим образованием, организовала в согласии с Правлением Общества национальную фашистскую ячейку, поставившую себе целью подготовить здесь почву для создания Русской национальной партии фашистов, исповедующих принцип исторической Самодержавной Монархии. Указанная цель в процессе интенсивной кружковой и лекционной работы была достигнута настолько, что в данное время РСО, насчитывающее в своих рядах около 500 членов, представляет из себя однородную и стройную организацию политически воспитанных монархистов, могущих в любую минуту пополнить ряды единой партии, если такая сформируется в процессе подготовительной деятельности русской зарубежной эмиграции. Но, несмотря на этот партийный отпечаток, РСО всегда стремилось к самой тесной связи с другими национальными организациями не только монархического направления, но и разного рода коалиционными объединениями. Это стремление диктовалось, с одной стороны, заветами национального Вождя Его Императорского Высочества Великого Князя Николая Николаевича и, с другой стороны, ясным осознанием того положения, что только искреннее и тесное сотрудничество всей зарубежной эмиграции, без различия политических оттенков, может сбросить иго поработителей и растлителей Великой России <...>

<...>Русское Студенческое Общество является организацией фашистской, построенной на идее Самодержавной Монархии, нашедшей свое теоретическое выражение в письмах Царя Ивана Грозного и в творениях национально-монархических мыслителей, и практически осуществлено в создании Великой Православной Империи.

РСО не может принципиально разделять политические идеи Запада, построенные на либерально-эгалитарном принципе, но тем не менее РСО всегда стремилось и стремится к дружескому сотрудничеству со всеми антибольшевистскими партиями и организациями, поставившими себе целью протянуть руку своим идеологическим противникам, будь то кадеты, социалисты, народники, либералы и т.п., и всегда готово дружественно и активно содействовать им в каждом их начинании, направленном на свержение большевиков. Никогда не отказываясь от своей политической идеи, РСО до сего времени находило возможным работать с инакомыслящими, не навязывая им силой или недобросовестными приемами свою идею, могущую быть проведенной способами достойными и добропорядочными, опытный пример чего члены РСО имеют в собственной организации <...>

<...> Фашисты твердо помнят также и то, что они не только идейные и политические работники, но и солдаты Великой национальной армии... и как таковые всегда сумеют открыто заклеймить неправду и остановить тех, кто во имя личных или партийных амбиций пытается внести разлад в общее дело. Фашисты сумеют также, если понадобится, силой поддержать ВЕРХОВНОГО ВОЖДЯ и никому не позволят вводить его в заблуждение <...>

№ 3. Из письма А.С. Лукомского редактору газеты «Двуглавый орел» А.Н. Крупенскому [ 273 ]

№ 4. Из «Азбуки фашизма» (Г.В. Тараданов, при участии В.В. Кибардина. Под редакцией и с дополнениями К.В. Родзаевского) [ 276 ]

ПРИЧИНЫ ВОЗНИКНОВЕНИЯ И ОСНОВНЫЕ ЦЕЛИ РОССИЙСКОГО ФАШИЗМА

— Неудача белого движения наглядно показывает, что бороться с существующей властью в России можно только при наличии разработанной социальной программы, противопоставляемой разрушительной коммунистической программе, и при широкой ее пропаганде для привлечения симпатий актива нации и национально-трудовых масс русского народа.

Эта программа должна отразить требования русских подъяремных масс, главным образом рабочих, крестьян и молодежи, должна быть выразителем их чаяний и стремлений.

Участники белого движения были объединены лишь одной ненавистью против коммунистической власти и совершенно не предрешали будущего политического, а главное, социального устройства Российского государства. Они не давали конкретных ответов на вопросы, что они несут русским рабочим, русским крестьянам, и своим полным невниманием к социальным вопросам оттолкнули от себя широкие массы, которые пошли не за белыми героями, а за демагогами коммунистами и обеспечили последним победу.

Отсутствие программы не давало возможности в широких масштабах развить антикоммунистическую агитацию. Белые армии боролись лишь штыками, в то время как у большевиков главным средством борьбы являлось моральное разложение белых фронтов через коммунистическую пропаганду.

— Положение в эмиграции до возникновения российского фашизма можно охарактеризовать как состояние почти полной апатии и пассивности в деле борьбы с коммунистической властью.

Политическая мысль эмиграции шла по различным путям: большая часть ее сохраняла непредрешенческие позиции, некоторая, правда незначительная часть оставалась верна либерально-демократической идеологии и, наконец, многие политические группировки эмиграции жили реставраторскими настроениями. Отдельные проявления активности со стороны эмиграции не приводили ни к чему за отсутствием у нее импонирующей русскому населению идеи и умения наладить организованную борьбу с коммунизмом.

Совокупность всего этого диктовала необходимость появления в эмиграции организации, которая имела бы в своей основе идеологию и программу, отражающие настроения и волю русского подъяремного населения, и способной перебросить свою идею и программу на территорию России для активной революционной борьбы с коммунизмом.

Такой организацией стремится стать Всероссийская Фашистская партия — носительница идей российского фашизма.

— Российский фашизм родился в результате пробуждения российской эмиграции от спячки, стремления активно проявить свой национализм, свою любовь к Родине. Российский фашизм явился результатом разочарования в старых эмигрантских путях, непредрешенчестве, либерализме и из отрицания реставраторских стремлений.

Российский фашизм чертит совершенно новый путь пореволюционного активизма, путь самоотверженной борьбы с иудо-коммунистической властью.

— Российский фашизм есть одновременно идея и движение (движение в смысле определенной организации.)

Материалистическую, антинациональную, покоящуюся на классовой борьбе и классовой ненависти марксистскую идею должна заменить здоровая идея российского фашизма, стремящегося построить жизнь русского народа на основах религии, нации и труда, стремящегося создать национально-трудовое государство.

Российское фашистское движение должно воплотить идею российского фашизма в жизнь, дать русскому народу духовную, национальную и трудовую свободу.

Российский фашизм противопоставляет материалистическому мировоззрению религиозное мировоззрение, требующее от человека служения высшим началам.

Российский фашизм высшей социальной ценностью признает нацию, подчиняя ей личность и класс. Российский фашизм стремится к организованному служению российской нации через великое национально-трудовое государство.

Российский фашизм несет уничтожение классовой борьбы и взамен классовую солидарность и классовое сотрудничество на основе признания общих национальных интересов, самоорганизацию классов через корпоративную систему и их дружную работу на благо Российского государства.

Российский фашизм почитает труд священнейшей обязанностью всех граждан, считая, что трудовыми усилиями членов нации создаются национальные, материальные и духовные ценности, создается национальная культура и укрепляется национальное хозяйство.

— Главнейшее отличие российского фашизма от других фашистских движений заключается в том, что российский фашизм должен прийти на смену коммунизму, в то время как фашизм в Италии и Германии заменил собой либерально-демократическое государство и капиталистический строй. Поэтому российский фашизм в своей практической политике должен идти путем раскрепощения, путем предоставления русскому народу известной сферы внешней свободы, конкретно выражающейся в признании частной собственности, свободы труда, свободы вероисповеданий, научного творчества и даже, в определенных пределах, свободы слова, печати и т.д.

Все это диктуется существующими в СССР условиями, где народ, задыхающийся в страшных тисках коммунистической диктатуры, по рукам связывающей все отрасли жизни, жаждет свободы и раскрепощения.

Итальянский и немецкий фашизм шли от либерализма к фашизму, мы идем от коммунизма к фашизму, таким образом, мы как бы двигаемся к одной и той же цели с противоположных сторон.

— Российский фашизм не является исключительно новым пореволюционным течением. Российский фашизм имеет глубокие корни в русском историческом прошлом.

Отдельные проявления идей русского фашизма, ныне выкристаллизовавшихся и оформившихся, мы можем наблюдать на протяжении всей русской истории.

Наиболее полно фашистская идеология проявила себя во времена царя Алексея Михайловича, когда весь государственный строй того времени представлял не что иное, как прототип современной корпоративной системы: все население России было организовано по чинам (классам) — корпоративным объединениям. Земский собор, выражающий народную волю, представлял из себя собрание представителей отдельных чинов — классов — современный орган представительства в корпоративном государстве.

— Мы именуем себя «фашистами» потому, что это слово наиболее полно выражает сущность нашего движения, отражает нашу идеологию, и потому, что оно чрезвычайно популярно в СССР.

Называя себя российским фашистом, русский патриот тем самым уже вкратце формулирует свои убеждения.

Коммунисты в настоящее время больше всего кричат о фашизме. Советское радио, советская пресса выставляет фашизм как главного врага коммунизма, этим самым популяризируя его в глазах недовольного коммунистической властью населения.

Со словом «фашизм» теперь в СССР связано представление об единственном движении, которое может принести русскому народу освобождение.

Многих смущает иностранное происхождение слова «фашизм». На это можно сказать, что в русском языке, как и в других языках, есть много слов, которые имеют иностранное происхождение, но которые со временем как бы вошли в плоть и кровь русского языка и нашли самое широкое распространение. Среди таких слов можно указать: «патриот», «монархия», «легитимизм» и др.

К этим словам, по существу, принадлежит теперь и слово «фашизм».

— Всероссийская фашистская партия есть авангард (передовой отряд) российского фашистского движения, она наиболее полно выражает идеологию российского фашизма и представляет из себя наиболее активную организацию, поставившую себе целью проведение этой идеологии в жизнь.

Другие организации, могущие быть отнесенными к частичным представителям российского фашизма, выражают его неполно и имеют ряд неправильных точек зрения по отдельным вопросам, часто совершенно искривляющих их фашистское направление, убивающих их активизм или направляющих его в совершенно ненужную сторону.

Так, можно указать на Союз младороссов, который по своей идеологии очень близок к российскому фашизму, но своей тактической линией обязывающей его последователей, в случае войны СССР с какой-нибудь другой державой, стать на сторону Коминтерна, вступает на нефашистский путь, предает российский фашизм.

Когда группа людей — общество, поселенное на определенной территории, прочно организовано под руководством единой верховной власти, то это есть государство, когда же таким образом объединяются члены определенной нации, то это государство национальное.

Российское национально-трудовое государство должно объединить членов российской нации, руководить организованным служением их общим национальным российским интересам.

Российское национально-трудовое государство есть одновременно трудовое государство, потому что оно считает труд священной обязанностью всех членов российской нации. Трудовыми усилиями членов российской нации создаются духовные и материальные ценности нации, национальная культура и национальное богатство. Национально-трудовое государство ставит себе целью координировать трудовые усилия отдельных членов нации, направить их на служение общему национальному благу.

Российское национально-трудовое государство, как государство фашистское, есть корпоративное государство. Через корпоративную систему на деле достигается единство всех членов российской нации, как политическое, так и экономическое.

Корпоративная система несет полное сотрудничество всех членов российской нации и отдельных входящих в нее социальных групп — классов во всех областях жизни: политической, культурной, бытовой и экономической.

При корпоративной системе все население организовано. Каждый гражданин знает себе место в государстве и свои обязанности и права.

Корпоративная система дисциплинирует хозяйственную жизнь, не уничтожая личной заинтересованности, признавая частную собственность, она вносит в хозяйство определенным порядком определенную систему, в пределах которой каждый гражданин может проявлять свою частную инициативу.

— Российская нация есть духовное единение всех русских людей на основе создания общности исторической судьбы, общей национальной культуры, традиций и т.д.

В российскую нацию, таким образом, входят не только великороссы, белорусы и малороссы, но и другие народы России: грузины, армяне, татары и т.д.

Российские фашисты считают, что хотя основными элементами российской нации являлись великороссы, малороссы и белорусы, которые и сделали наиболее ценный вклад в русскую национальную культуру и больше всего способствовали созданию российского национального государства, но в российскую нацию входят также и другие народы России, принимающие также участие в ее исторической жизни. Связь этих народов с центральным ядром российской нации со временем все более и более усиливалась и укреплялась.

Процесс самоорганизации российской нации протекает на основе долгой совместной исторической жизни, в пределах одного государства и экономических связей, тесно соединявших все народы российской нации.

Таким образом, все народы России представляют из себя единый национальный организм, и нашим историческим заданием является укрепление этого организма в дальнейшем.

Все народы России должны входить в единую российскую нацию, ибо только в том случае, если они будут представлять из себя тесно спаянную семью, сознающую необходимость крепкого единения и сплоченности, можно создать мощное национальное государство, которое сможет противостоять как всякому внешнему давлению, разлагающим внутренним влияниям, так и всех форм иудо-масонского воздействия, и обеспечить всей нации в целом и отдельным входящим в нее народам спокойствие и процветание.

Поэтому задачей российских фашистов после свержения коммунистической власти в первую очередь явится всемерная пропаганда идей единой российской нации, национального единства всех народов России — на почве общих исторических связей и национальной агитации воссоздания российского национального духа, объединяющего все русское население.

— Все народы России, которые примут участие в национальной революции, получат культурную, административную и политическую автономию.

Каждый народ в российском национально-трудовом государстве будет пользоваться известной долей независимости и самостоятельности, поскольку эта самостоятельность не будет идти вразрез с общенациональными интересами.

Культурная автономия даст возможность каждому народу воспитывать подрастающее поколение на своем языке, иметь литературу на нем и т.п.

Таким образом, российские фашисты допускают возможность устройства российского национально-трудового государства на федеративных началах, считая, что федеративная организация сможет явиться наиболее целесообразной при существующих условиях формой политического объединения российской нации. <...>

— Российские фашисты руководствуются принципом — «Благо Отечества — высший закон» и поэтому требуют от каждого русского гражданина служения высшим национальным интересам.

Каждый гражданин российского национально-трудового государства должен принимать активное участие во всех отраслях национальной жизни: политической, хозяйственной и культурной.

От того, насколько хорошо каждый гражданин будет выполнять свои обязанности по отношению к нации, зависит его ценность для нации и определяются его права в российском национально-трудовом государстве.

— Российское национально-трудовое государство дает каждому российскому гражданину прежде всего национальную и трудовую свободу.

Национальная свобода выражается в праве участвовать в политической жизни страны. Участие в политической жизни через национальные советы есть одновременно и обязанность и право.

Трудовая свобода выражается в праве свободно трудиться, своим трудом создавая свое личное благополучие.

В национально-трудовой России не должно быть ни эксплуатации, ни угнетения. Только свободный труд может быть творческим, созидательным и плодотворным для национального хозяйства.

Каждый гражданин имеет право владеть частной собственностью, проявлять свои предпринимательские способности и таланты, накапливать богатства, если это накопление не носит спекулятивный, ростовщический, таким образом, вредящий всему национальному хозяйству характер.

Национально-трудовое государство самой системой хозяйства обеспечит каждому российскому гражданину известный минимум личного благосостояния и благополучия, оно даст ему сытую и привольную жизнь.

Из права на национальную свободу, права быть полноправным членом российской нации вытекает, в известных пределах, — свобода слова, собраний и т.д.

Национально-трудовое государство несет также каждому российскому гражданину полную свободу совести (исповедания по своему усмотрению той или иной религии), свободу мысли и т.д.

— Семья, с точки зрения фашизма, есть основная клеточка государственного организма, от крепости этой клеточки зависит крепость и всего организма. Поэтому российские фашисты ставят задачей всемерное укрепление семейных основ и понятий морали в русском населении.

Коммунисты разрушение России начали с разрушения семьи, русские фашисты создание российского национально-трудового государства начнут с возрождения крепких семейных очагов.

Для охраны крепкой семьи будут изданы специальные государственные законы, будут приняты меры поощрения браков — путем пособий от государства и т.д.

№ 5. Письмо атамана Г.М. Семенова редактору газеты «Слово» П.И. Зайцеву ^[ 278 ]

Глубокоуважаемый Павел Иванович

С искренним сожалением я констатирую чрезмерное увлечение нашей молодежи фашизмом и национальным социализмом Хитлера, причем горячие головы забывают во имя этих чуждых и неприменимых в России учений истинные интересы нашей Родины.

Полная шумной рекламы и самовосхваления поездка Вонсяцкого в весьма сильной степени способствовала этому печальному явлению, почему я нахожу нужным выступить в печати с прилагаемой к сему статьей, чтобы одернуть зарвавшихся политиков из молодежи.

Прошу Вас не отказать дать место этой статье на страницах Вашей уважаемой газеты, так как я считаю своевременным и необходимым напомнить молодежи их истинный долг перед Родиной и предостеречь от излишнего увлечения модными, но совершенно для нас негодными политическими учениями.

С совершенным почтением Семенов

Я был вынужден отказать ему видеться со мной на обратном пути.

№ 6. Из статьи Г. Тараданова «О новых путях партийной агитации» [ 280 ]

Для привлечения интеллигентных сил должны быть применены совершенно новые способы агитационной работы. Тут требуется в каждом случае сугубо индивидуальный подход, здесь нет места стандартным формам агитации, интеллигентного работника одними докладами на открытых собраниях, может быть внешне блестяще составленными, не привлечешь.

В этом направлении необходима систематическая и планомерная работа. Индивидуальные беседы, кружковая работа — вот каким путем должны привлекаться новые силы <...>

<...> Наши недостатки часто отталкивают и служат главнейшей причиной невступления в партию даже тех лиц, которые разделяют всецело наши идейные установки. Им надо разъяснять и внушать, что если они действительно верят в правоту исповедываемых нами идей, они должны идти к нам, несмотря ни на что, идти прежде всего для того, чтобы уничтожить существующие дефекты, чтобы обеспечить нашему делу победу и успех <...>

<...> Но мало суметь убедить человека вступить в наши ряды, мало сделать его формально фашистом. Это задача агитационных органов. Когда интеллигентный человек вступил в партию, надо ему дать работу, надо использовать его в соответствующем направлении. Эта задача организационная. И выполнение ее должно показать нашу организационную подготовленность <...>

<...> И здесь мы можем указать целый ряд наших недостатков. Прежде всего коснемся положения в районах. В наших местных организациях по большей части проводится принцип уравниловки, в особенности в отношении вновь вступивших в Партию. Независимо от ценности человека в интеллектуальном отношении, от него прежде всего требуют выполнения таких обязанностей, как аккуратное хождение на сборы, распространение билетов и т.д. Если параллельно с этими требованиями давалась бы какая-нибудь другая работа, это было бы еще полбеды, но обычно работа для новичка этим не ограничивается, интеллигентный человек теряется, растворяется в нашей партийной массе.

Такое положение абсолютно недопустимо. Если районное руководство видит, что вновь вступивший член отличается от других, что он представляет ту или иную ценность, то его надо выделять из остальной массы, дать специальную работу. Его можно даже освободить от выполнения обычных партийных обязанностей, разрешить ему не посещать районные сборы, освободить его от обязанности распространения билетов и т.д.

Мне часто приходилось беседовать с нашими интеллигентными работниками. Их часто прямо отпугивает положение в районах («Но что мы там будем делать»). Руководство районов должно озаботиться, чтобы каждому интеллигентному человеку дать такую работу, которая бы его заинтересовала, захватила. Обычной районной работой он конечно не удовлетворится.

Но лучше всего передавать каждого ценного работника в центр, в распоряжение наших руководящих центральных органов.

Очень хорошо бы вообще для интеллигентных членов Партии создать специальные линии работы. Так для фашистского студенчества прекрасным поприщем работы могут явиться специальные кружки при тех или иных высших учебных заведениях. Здесь их партийную работу можно тесно связать с их учебой.

Не углубляясь в конкретизацию задач, лежащих перед нашей партийной интеллигенцией, надо усвоить тот принцип, что каждый ценный работник должен быть использован именно в той области, где он больше всего может принести пользы.

№ 7. Письмо К.В. Родзаевского И.В. Сталину [ 281 ]

Вождю народов. Председателю Совета Народных Комиссаров СССР, Генералиссимусу Красной Армии Иосифу Виссарионовичу Сталину

Каждый рабочий, каждый колхозник может обратиться с письмом к Вождю русского народа — Вождю народов Советского Союза — товарищу И.В. Сталину. Может быть, это будет позволено и мне, российскому эмигранту, 20 лет своей жизни убившему на борьбу, казавшуюся мне и тем, кто шел за мной, борьбой за освобождение и возрождение нашей Родины — России.

Я хочу объяснить мотивы существования и деятельности так называемого Российского фашистского союза и найти понимание мучительной драмы так называемой российской эмиграции. Поэтому это письмо имеет не столько личное значение, сколько пытается наметить выход из тупика многим и многим русским людям, стремящимся принести посильную ) пользу Родине.

20 лет тому назад, окончив в Советском Союзе школу 2-й ступени, я покинул Советский Союз для продолжения образования, в котором мне было отказано дома, впервые я столкнулся с реальностью советской жизни: несмотря на то, что школьный совет рекомендовал меня в вуз. Я уехал с неясными стремлениями к справедливости, к национальной жизни нашего народа и попал в кипящий противоречиями мир харбинской эмиграции, вчерашних «белых» и сегодняшних «красных», где нашел молодежные организации, импонировавшие моим тогдашним настроениям. В среде студенчества Харбинского юридического факультета, на который я поступил в 1925 г., нашел я группу активистов Русской фашистской организации и без колебаний, порвав с семьей, оставшейся на советском берегу, вступил в ряды этой организации, чтобы бороться с коммунизмом, как мне казалось, за грядущее величие и славу России!

В коммунизме для нас неприемлем тогда был интернационализм, понимаемый как презрение к России и русским, отрицание русского народа, естественнонаучный и исторический материализм, объявлявший религию опиумом для народа.

Нас привлекал пример итальянского фашизма, будто бы создавшего новый строй жизни, сочетавший национализм и социальную справедливость. Движение Муссолини будто бы опиралось на широкие массы его трудового народа, — мы задались гигантской и по существу утопической задачей — создать национально-трудовое движение русского народа.

Нашим лозунгом мы избрали слова «Бог, Нация, Труд», определив тем самым свою идеологию как сочетание религии с национализмом и признанием первоценности труда, умственного и физического. В дальнейшей разработке этой идеологии мы убедились, что наш русский народ всегда стремился к религиозной свободе, национальному полнокровию и социальной справедливости, не нуждается ни в каких заграничных оформлениях, и что в сущности к потенциальным стремлениям нашей нации мы совершенно произвольно и напрасно приклеили итальянскую этикетку.

В тот год, 1925 год, мне было 18 лет. В 1935 г. я был избран главой «Всероссийской фашистской партии», как стала называться наша так называемая организация в это время. Благодаря энергичной пропаганде и непрестанным организационным усилиям из харбинского центра нам удалось организовать отделения буквально во всех странах мира — и Движение молодежи в сущности стало Движением всего актива российской эмиграции во всех странах света.

Мы выдумали образ будущей — новой России, в которой не будет эксплуатации человека ни человеком, ни государством: ни капиталистов, ни коммунистов — «Не назад к капитализму, а вперед к фашизму», — кричали мы, вкладывая в слово «фашизм» совершенно произвольное толкование, не имеющее ничего общего ни с итальянским фашизмом, ни с германским национал-социализмом. В основу нашей программы мы поместили идеал свободно выбранных советов, опирающихся на объединение всего народонаселения в профессиональные и производственные национальные союзы.

В своей книге «Государство российской нации», в 1941 г., я попытался набросать конкретный план этой утопической Новой России, как мы ее себе представляли: Национальные Советы и ведущая Национальная партия. Мы не замечали тогда, что функции национальной партии в настоящее время в России, ставшей СССР, осуществляет ВКП(б) и что Советы СССР по мере роста новой, молодой русской интеллигенции становятся все более и более национальными, так что мифическое «Государство российской нации» и есть в сущности Союз Советских Социалистических Республик.

Лишенные правильной информации и дезинформируемые со всех сторон, мы не замечали, что в СССР шла не эволюция, не сдвиги, а более глубокий и жизненный процесс — процесс углубления революции, включавший в себя все лучшие стремления человеческого естества. Не замечали мы, что этот органический и стихийный процесс тесно связан с направляющим гением И.В. Сталина, с организованной ролью Сталинской партии, с усиливающимся значением Российской Красной Армии.

Религия, когда-то использовавшаяся господствующими классами, после уничтожения этих классов обрела свой первохристианский основной смысл — стала религией трудящегося народа. Православная церковь неизбежно должна была примириться с Советским государством, сделавшимся оплотом организованной жизни трудящегося и верующего русского народа и заключить крепкий союз церкви и государства. А мы как раз и боролись не за католическое подчинение Государства — Церкви, а за подобный свободный союз и за возглавление нашей Церкви соборно избранным Патриархом, что и осуществилось при Сталине, в 1945 г.

Сталинизм, примирив коммунизм с религией, примирил коммунизм и с нацией. Еще в 1940 г. прочитали мы замечательное определение нации, принадлежащее никому иному, как товарищу И.В. Сталину! Я имел смелость процитировать это определение — из журнала «Интернациональный маяк» в «Государстве российской нации». Становилось ясно, что патриотизм и национализм, бывшие орудиями прежних господствующих классов, стали мощной силой побеждающего пролетариата.

Но долгое время нас смущал еврейский вопрос. В Харбине еврейские капиталисты ставили рекорды спекуляции и эксплуататорского отношения к трудящемуся люду. Евреи всех подданств, как СССР, так и буржуазных стран, составляли одну еврейскую общину, работавшую в интересах своего класса и своей нации — международной и внутренней по отношению ко всем другим народам еврейской нации. У нас не было расового подхода к евреям, но, изучив историю еврейства, мы пришли к выводу, что еврейская религия, внушающая каждому еврею мысль о божественном избранничестве, о том, что только евреи — люди, а все остальные лишь «человекообразные твари» — этот звериный талмудизм превращает каждого еврея в антисоциального врага каждой самобытной нации.

Коммунизм в виде марксизма казался нам одним из орудий мирового еврейского капитала по захвату власти над миром, и, предубежденные, мы выискивали в составе правящих органов СССР еврейские фамилии, доказывающие, что наша страна как бы оккупирована мировым еврейством. Только недавно мы пришли к выводу, что именно мировая социальная революция, лишая еврейских капиталистов наряду со всеми прочими средств и орудий производства, финансового капитала, одна может радикально и в общих интересах разрешить еврейский вопрос, как и многие другие невыносимые противоречия старого мира. Вместе с тем мы обнаружили, что еврейское влияние в СССР давно пошло на убыль. Кроме того, мы пришли к выводу, что, вырывая еврея из замкнутой талмудической среды, советское воспитание превращает и еврея в мирного человека советской семьи народов и что еврейскому пролетариату ближе интересы организованного пролетариата всего мира, чем еврейских банкиров, как нам, русским изгнанным, ближе интересы нашего российского пролетариата, к которому мы принадлежим, чем интересы каких-либо русских или иностранных капиталистов.

Не сразу пришли мы к изложенным здесь выводам, ибо много сомнений, обманов, соблазнов и колебаний было на нашем пути. Сказав «а», приходится говорить и «б» и все последующие буквы эмигрантского алфавита — обанкротившегося алфавита контрреволюции и реакции. Ошибочно назвав свое национально-трудовое движение «фашистским», мы были вынуждены ассоциировать многие русские понятия с понятиями фашистских движений иностранных государств. Проживая за границей и связавшись с иностранными силами, мы сделались пленниками и рабами внешних врагов России. Будучи националистами, пламенно любившими свой народ и нашу родную страну, год за годом мы превращались в оторванных от Родины фактических интернационалистов-ландскнехтов того самого капитала, который был нам ненавистен. А в это время интернационалисты превратились в националистов, развивая интернациональный марксизм в российский ленинизм и всечеловеческий сталинизм, навсегда примиривший национализм с коммунизмом.

Так шли годы, тяжелые, страшные годы беспросветного эмигрантского существования. Со всех сторон мы получали удары в лоб и в спину. Нас называли «советскими», «американскими», «японскими» и «германскими» агентами. Нас травили эмигрантские реакционеры за сдержанное отношение к идее монархии. Нас старались использовать иностранные разведки. Нас арестовывали, пытали и убивали те, с кем мы вынуждены были вместе работать. Так судьба мстила за бессознательный отход от Родины, постепенно превращавшийся в отрыв и измену.

Нам приходилось говорить и действовать вовсе не так, как мы хотели. Нам приходилось славословить немцев и японцев. Но, выступая против коммунизма и ВКП(б), мы старались не выступать против Советского государства, хотя внушали себе, что СССР не Россия, а «тюрьма России», и мы всегда, везде и невзирая на все запреты с любовью говорили о Родине, о России, о великом русском народе. В нашей антикоммунистической работе мы исходили из ложного принципа, что «все средства хороши для освобождения России, что надо освободить Родину от евреев через свержение советской власти любой ценой», — и этот страшный аморальный тактический принцип предопределил все ошибки и преступления практической деятельности Российского фашистского союза.

Мрачное заблуждение! Из любви к Родине действовать против Родины!

Ложный принцип «освобождения Родины от еврейского коммунизма любой ценой» предопределил мою роковую ошибку — неправильную линию российского фашистского союза во время германо-советской войны.

Мы приветствовали Германо-советский пакт, считая, что взаимное влияние Германии и СССР приведет к ослаблению еврейского влияния в России и в мире, и к ослаблению Англии, исторического врага нашей страны. Несмотря на явную опасность таких высказываний в Маньчжурии, я опубликовал в «Нации» статью И.Т. Щелокова «Адольф Гитлер и Вячеслав Молотов». Однако мы приветствовали и поход Германии против СССР, считая, что освобождение Родины любой ценой лучше, чем продолжение ее «плена», как я думал, «под игом евреев».

Невзирая на сопротивление Верховного совета партии и подавляющего большинства российских фашистов, я навязал эту генеральную линию Российскому фашистскому союзу и упрямо настаивал на ней до конца.

Поэтому прошу всех членов организации, построенной на диктаторских принципах, не винить за германофильскую политику, ибо за нее по справедливости должен отвечать один я, лично и единолично. Не для самооправдания, а для объяснения я считаю нужным заявить, что моя прогерманская пропаганда была основана на абсолютной дезинформации. Все источники нашего осведомления, включая японцев и беженцев из СССР, уверяли нас, что «русский народ только и ждет внешнего толчка и что положение под игом евреев невыносимо». В то же время немецкие представители утверждали, что Гитлер не имеет никаких завоевательных планов в отношении России, что война скоро кончится учреждением Русского национального правительства и заключением почетного мира с Германией... Я выпустил «Обращение к неизвестному вождю», в котором призывал сильные элементы внутри СССР для спасения государства и сохранения миллионов русских жизней, осужденных на гибель в войне, выдвинуть какого-нибудь Командарма X, «Неизвестного вождя», способного свергнуть «еврейскую власть» и создать Новую Россию. Я не замечал тогда, что таким неизвестным вождем волею судьбы, своего гения и миллионов трудящихся масс становился вождь народов товарищ И. В. Сталин.

В дальнейшем немецкие представители дезинформировали нас, будто ошибки Германии в русском вопросе вызваны борьбой вокруг Гитлера разных влияний и что, в частности, Геринг представительствует течение, настаивающее на мире и союзе с Россией или СССР для общей борьбы с Англией... По моим настояниям мы продолжали прогерманскую политику до конца. Но, в сущности, еще в 1937 г. мы прекратили всякую систематическую российскую работу и самостоятельную разведку и контрразведку. Тогда от нас попросту стали забирать лучших наших работников и пользоваться ими как подневольными служащими. В 1938 г. власти Японии и Маньчжоу-Го закрыли нашу газету «Наш путь», а в 1940 г. — центр и организации наши в Маньчжоу-Го, разрешив лишь нелегальную работу в узких масштабах и под большим контролем, в 1943 г. заставили прекратить всякую работу. С 1943 г., успев перед смертью переименоваться в Союз национально-трудовой России, «Российский фашистский союз» фактически не существует. Остались лишь группы соратников в разных странах, объединенные общей идеей, любовью к своей прежней организации и верой в бескомпромиссную идейность своего руководства. Но перед смертью организации, несмотря на все строгости цензуры, среди восхвалений Германии, мы успели все-таки в 1941 г. резко протестовать в «Нации» против присоединения к Румынии Одессы и так называемой «Транснистрии» и успели в 1943 г. опубликовать в Шанхае статью М.М. Спасовского «Германия и Россия», где предсказали гибель Германии в результате ее ошибок в отношении к России и русским. Мы говорили тогда об ошибках, потому что не знали преступлений, ибо власти Японии и Маньчжоу-Го в это время лишили нас общения с беженцами из СССР, советских газет, а советские представители в Маньчжоу-Го не делали никаких попыток дать нам информацию и правильную ориентировку. С 1943 г. начались наши колебания и поиски новых путей. Находясь на чрезвычайно короткой цепи, мы вынуждены были славословить японцев. Однако и в этой трагической обстановке мы старались использовать каждую возможность для защиты русских интересов, русского имени, русской чести, российской эмиграции в целом и отдельного русского человека. Существует много фактов и документов, доказывающих, что это именно так. Не доверяя нам ввиду захвата нами влияния на эмигрантские массы в Маньчжурии еще в 1935 г., власти Японии и Маньчжоу-Го в том году учредили «Бюро по делам российской эмиграции в Маньчжурской империи», включив в него меня и других наших руководителей и подчинив чуждому элементу в лице настроенных крайне реакционно и своекорыстно представителей так называемых «семеновцев» (личных друзей и сообщников известного атамана Семенова).

Будучи фактически русским отделом японской военной миссии и лишенное всякого контроля как со стороны эмигрантской общественности, так и со стороны властей, Бюро это за 10 лет его скандальной работы вело главным образом борьбу с фашизмом, что с точки зрения вредительства, конечно, можно поставить ему в заслугу, если бы наряду с этой борьбой Бюро не занималось бы угнетением и разорением российской эмиграции. Вместо защиты русских интересов Бюро занималось презренным лизоблюдством, отвратительным подхалимажем и прислужничеством. Только в 1942 г. мне удалось покинуть Бюро, после того, как благодаря провокации начальника восточного его районного органа Б.Н. Шепунова несколько десятков честных людей, граждан СССР и эмигрантов, в том числе молодые руководители наших организаций на восточной линии КВЖД, после пыток и вынужденных признаний в советской работе были расстреляны японцами в Муданьцзяне. Секретарь нашего Верховного совета К.В. Арсеньев, от которого, между прочим, вымогали признание, что в советской работе была замешена якобы и моя жена, едва избежал смерти и, реализовав все связи, мы с огромным трудом через полгода добились его освобождения. Но, освободившись в 1942 г. от Бюро, я был в принудительном порядке мобилизован на службу Ниппонской военной миссии, к каковой службе отнесся настолько пассивно, что вскоре мне было разрешено не являться на службу и делать что хочу. В 1943 г. после очередного ареста, пятого в моей жизни, я был возвращен в состав «реорганизованного» руководства Бюро эмигрантов, причем от этой «реорганизации» работа Бюро только ухудшилась.

Почему же я уехал из Харбина на третий день войны СССР с Японией в зону влияния англо-американцев? Потому что не хотел участвовать в войне против нашей Родины, что казалось неизбежным...

Сделав однажды эту страшную ошибку в войне Германии с СССР, мы не могли повторить ее в войне СССР с Японией, начатой СССР явно за русские национальные интересы. Не сразу, а постепенно пришли мы к этим выводам, изложенным здесь. Но пришли и решили: сталинизм это как раз то самое, что мы ошибочно называли российским фашизмом: это — наш «Российский фашизм», очищенный от крайностей, иллюзий и заблуждений.

Несколько раз пытались мы найти дорогу к представителям нашего народа, обсуждали планы отрыва от Японии, но со стороны советских представителей не чувствовалось никакого доверия и даже любопытства к такого рода попыткам. Вместе с тем мы находились в такой обстановке, что малейшая неосторожность несла пытки и смерть не только нам, а многим тысячам тех, кто доверчиво шли за нами. Для характеристики отношения к нам японцев, достаточно упомянуть, что однажды через пользовавшегося полным доверием властей моего адъютанта В.Н. Мигунова при разборе одной из наших связей был пропущен электрический ток.

8 августа, в первый день войны СССР с Японией, нашим колебаниям пришел конец. В последний раз пришлось сделать вид, что я хочу принять какое-то участие в этой войне, но одновременно мы приступили к уничтожению всех архивов и антикоммунистической литературы. С совсем не свойственной мне пассивностью отнесся я к своему назначению организатором антикоммунистической пропаганды в японскую на русском языке газету «Время» и на харбинской радиостанции. Не явился я туда и на другой день. На предложение выступить с радиодокладом против СССР написал такой доклад, что цензура его не пропустила. На предложение дать антикоммунистические материалы дал старые перепечатки. На предложение уехать на Маньчжоу-Го 11 августа тотчас же дал согласие с условием, что можно будет взять с собой соратников, шедших со мной до конца. Все думали, что я спасаю их от большевиков.

Это была ночь колебаний — уезжать или немедленно связаться с советским консульством или Красной Армией? Не найдя возможностей связи, я и несколько активных работников решили уехать, чтобы, выбравшись за пределы японской власти, при первой же возможности вступить в переговоры с советскими представителями и заявить о своем безоговорочном переходе на сторону СССР.

Перед отъездом я отправил начальнику Главного бюро Л.Ф. Власьевскому, который уезжать не собирался, заявление на имя советских властей о принятии на себя ответственности за неправильную генеральную линию бывшего Российского фашистского союза.

Мое единственное имущество — коллекцию граммофонных пластинок, среди которых немало редкостей, может быть, нигде в другом месте не сохранившихся, — я оставил с запиской о передаче советским представителям для какого-либо клуба Москвы.

С тяжелым чувством отчаяния, близкий к самоубийству, садился я в поезд, увозивший от родных и близких в неизвестную даль. С минуты на минуту ожидали мы смерти, что нас прикончат в поезде. Н.П. Кипкаев умолял меня не ехать, будучи твердо убежденным в подобном конце, но я решил уехать, чтобы извне в качестве свободного человека, а не случайно захваченного пленника, добровольно и безоговорочно отдавшегося советским властям для ответа на мои ошибки, для возможности их исправления энергичнейшей, жертвенной работой на благо Родины, если это возможно.

Попав в Тяньцзинь, я вместе с ближайшими своими соратниками, тотчас исполнил это решение. И настоящее мое письмо — не только политическая исповедь, но и заявление о твердой решимости — идти отныне по настоящему русскому пути, по советскому пути, по пути, которым ведет народы Сталин, Советское правительство, сталинская партия, — куда бы этот путь меня ни привел: к смерти, в концлагерь или к возможности новой работы.

Как блудные дети, накануне смерти нашедшие потерянную Родину-Мать, мы искренне и честно, открыто и откровенно, хотим примириться с Родиной, хотим, чтобы родные, наши русские люди и их вожди поняли бы, что вовсе не своекорыстные личные или классовые мотивы двигали нами, а пламенная любовь, любовь к Родине и к народу, национальное чувство и заблудившееся в противоречиях среды национальное сознание обрекли нас на упорный труд, на тяжелые жертвы, на беспросветные муки и жестокий тупик. Просим Иосифа Виссарионовича Сталина и советских представителей указать нам выход из тупика.

Вследствие вождистской структуры нашей организации все бывшие российские фашисты, не исключая членов руководящих органов, не должны бы нести ответственности за свои вынужденные дела. Я навязывал свою терминологию, фразеологию, тактику и генеральную линию всем остальным, я да давившие нас и связывающие нас по рукам и ногам внешние силы.

Я готов принять на себя ответственность за всю работу Российского фашистского союза, готов предстать перед любым судом, готов умереть, если нужно. Если советской власти это надо — можно меня убить — по суду или без суда. Но если в дни всеобщего ликования и радости, когда для гигантской восстановительной работы каждая человеческая единица нужна, нужна и вся работа, работа человека все-таки идейного, честного, прямолинейного и энергичного, имеющего кой-какие знания, политический опыт, ораторский, газетный, писательский и организационный талант, о, с каким бы энтузиазмом и воодушевлением отдал бы я остатки дней своих Родине, Партии и Вождю!

Пять дней вагона смерти перековали меня и моих спутников — нашу жизнерадостную и самоотверженную трудовую молодежь и опытных политических бойцов — из квази «фашистов» и антикоммунистов — в национал-коммунистов, беспартийных большевиков и убежденных сталинцов.

И я в 38 лет, большая половина которых была проведена вне Родины, хочу начать новую жизнь.

Нам хотелось бы привести под сталинские знамена вчера ненавистные, завтра любимые Красные знамена — знамена Новой Родины и революции, остатки нашей организации во всех странах мира — в Азии, в Европе, в Америке Северной и Южной, в Австралии, чтобы бывший Российский фашистский союз примирился бы в русло массового примирения с Родиной и Родным правительством миллионов русских людей, еще разбросанных по заграницам.

Чем мы можем быть полезны нашей стране? — Прежде всего пропагандой примирения эмиграции с сегодняшней социалистической Россией, организацией массового перехода эмиграции на сторону СССР, распространением по всему миру правды о России, о ее Вожде, о ее Правительстве, о ее ведущей Партии, организацией серьезной борьбы с иностранными разведками и содействием собственной родной разведке, созданием кружков и обществ сближения с СССР в разных странах, привлечением — вслед за эмигрантскими — и национально-трудовых «фашистских» элементов каждой из стран на сторону СССР.

Это — внешняя работа. Но многие из сегодняшних эмигрантов, и из нас в том числе, могут быть полезны и дома, в городах и селах нашей неведомой, но манящей прекрасной Родины.

Многие могут помочь освоению Советским Союзом Маньчжурии и других территорий.

Бывшие российские «фашисты» в Маньчжоу-Го, как и бывшие российские «фашисты» в каждой другой стране, многое знают, многое помнят, многих знают, во многом разбираются. Трудно заранее учесть ту пользу, которую они могут принести родному делу и делу революции. Необходимо j возможно большее количество честных русских людей оторвать от иностранцев и возвратить на службу России, т.е. на службу Сталину и советской власти, ведущих Россию на недосягаемую высоту. Так мы намечаем свою дальнейшую жизненную задачу, если будем живы. В интересах Родины и Революции я прошу Великого Сталина и Верховный Совет Союза Советских Социалистических Республик об издании гуманнейшего акта амнистии всем российским эмигрантам, о предоставлении каждому русскому человеку, запутавшемуся в иностранных тенетах, возможности честным трудом искупить свои ошибки.

В отношении же себя лично я ничего не прошу, предлагая решить мою судьбу с точки зрения целесообразности.

Не отказываясь от своих идей, тем более, что эти идеи в некоторой части совпали с ведущими идеями Советского государства, и решительно отказываясь от прошедших 20 лет моей антисоветской жизни, я вверяю себя, своих близких, своих соратников, свою организацию в руки тех, кому народ наш вверил свои исторические судьбы в эти огневые решающие годы. Смерть без Родины, жизнь без Родины или работа против Родины — ад. Мы хотим или умереть по приказу Родины или в любом месте делать для Родины любую работу. Мы хотим все силы отдать нашему народу и святому делу мира, всего мира через победу светлых сталинских идей.

Позвольте в заключение процитировать слова нашего эмигрантского поэта, адресованные к Матери-Родине:

Мы твое понесли на знаменах
Имя.
Без Тебя мы росли. —
Выросли Твоими.

И дополнить их лозунгом, который сегодня звучит от Атлантического океана до Тихого, рождая надежду и радость в сердцах трудящихся всего света: Да здравствует Сталин, Вождь народов! Да здравствует непобедимая Российская Красная Армия, освободительница народов! Да здравствует Союз Советских Социалистических Республик — оплот народов! Да здравствует советская нация — Российская нация! Слава великому русскому народу!

Слава России!

К. В. Родзаевский

Р.S. Это письмо написано в невозможных условиях, в обстановке вражьего и неопределенного окружения, когда малейшая неосторожность грозит смертью. Нет времени его обдумать и отточить, здесь все, что сразу же вылилось на бумагу. Прошу извинить за неизбежные ошибки, за плохую бумагу, за несоблюдение разных формальностей. Письмо отправляется в трех экземплярах тремя различными путями.

№ 8. Сообщение немецкой газеты «Локаль Анцейгер» о запрете деятельности РОНД [ 284 ]

«РОНД» был создан русскими эмигрантами в связи с национальной революцией в Германии и первоначально был принят с большой симпатией германской общественностью. К сожалению, руководителям «РОНДа» не удалось развить и повести движение в национал-социалистическом духе. Было установлено, что со временем в движение «РОНДа» все в большем числе проникли элементы, которые и по крови не были русскими и по убеждениям не были национал-социалистами, в интересах определенных вдохновителей они пытались распространить в «РОНДе» искаженные и ложные сведения с целью содействовать нежелательным внешнеполитическим стремлениям. Из соображений государственной безопасности оказалось поэтому необходимым запретить и распустить самый «РОНД», признавая первоначально добрую волю и мотивы движения.

№ 9. Из письма А.А. фон Лампе Е.К. Миллеру [ 285 ]

Между Вонсяцким, Казем Беком и РОНДом было заключено соглашение «дружбы и добрососедства» <...> которое представляет собой ни к чему не обязывающий обмен общими пожеланиями и только.

Чинов РОВСоюза, в свое время ушедших в «РОНД» и теперь частично пытающихся вернуться в РОВС, я буду пропускать обратно с большим выбором, если вообще пропускать буду.

№ 10. Идеологические основы Партии Российских Освобожденцев (Р.Н.С.Д.) и Центрального Объединения Российских националистов [ 287 ] ^{[ 288 ]}

Восприняв национально-социалистическую идеологию в ее целом и считаясь с особенностями Российского Государства и его самобытностью. Российское Национал-Социалистическое Движение воплотилось в Партию Российских Освобожденцев. Таким образом, «Освобожденчество» является синонимом преломления идей Национал-Социализма и Фашизма как таковых и в то же время символом отрешения от ошибок и заблуждений прошлого и отождествлением идеи борьбы за освобождение Родины от ига III Интернационала.

Российское Национал-Социалистическое Движение в предстоящей общей национальной борьбе за спасение России должно явиться кадром, объединенным единою волей, сплоченным организацией и общим планом, ведущим к определению поставленной цели.

Цель эта — уничтожение коммунистической диктатуры и создание нового сильного Российского Государства, которое явится синтезом дореволюционной и послереволюционной России, соединяя заветы ее великого исторического прошлого с непреложными требованиями настоящего и будущего.

В полном соответствии с программой Германской Национал-Социалистической Партии и Партии Итальянских Фашистов, а также в согласии с Российской Фашистской Партией на Дальнем Востоке, в основу программы Российского Национал-Социалистического Движения положены четыре основных тезиса: Бог, Нация, Социальная Справедливость и Труд

Сообразно этим четырем тезисам идеологические основы Партии Российских освобожденцев (РНСД) и ЦОРН разделяются на четыре основных отдела:

I. РЕЛИГИЯ

Исповедуемая большинством населения России Православная Вера считается государственной религией, объединяющей всех православных русских людей в единой Российской Православной Церкви.

Преимущественное положение Российской Православной Церкви ни в каком отношении не умаляет достоинства и положения всех других вероисповеданий, ибо всему населению Государства Российского предоставляется полная свобода веры, а каждому вероисповеданию свобода внутренней организации, поскольку таковая не преследует вредных или аморальных целей.

Союзы безбожников и все прочие антирелигиозные союзы, а также масонские ложи и все другие подобного рода организации подлежат упразднению и запрету.

II. НАЦИЯ

Российская Нация понимается в виде органического союза всех народностей России, объединенных общим историческим прошлым и принадлежащих к общему хозяйственному организму. Поэтому в состав Российской Нации входят не только великороссы, украинцы, белорусы, казачества, но и все другие народности, которые войдут в состав Государства Российского. <...>

Российское Национал-Социалистическое Государство в процессе своего возрождения выработает необходимые определенные формы объединения входящих в него самоопределившихся народностей на началах их самобытности, автономии или федерации.

Все вопросы, касающиеся установления взаимоотношений входящих в состав Российского Государства народностей и формы правления Российского Государства как могущие пока вызвать бесцельные обсуждения признаются преждевременными и будут окончательно решены после освобождения России от красного ига.

Пока к будущему Российскому Правительству могут быть предъявлены два категорических требования: 1) оно должно быть независимым от каких-либо классовых или иных посторонних влияний и 2) оно должно поставить себе целью гармоническое удовлетворение потребностей всех отдельных народностей, видящих в Российском Государстве опору для их дальнейшего развития. Каждой отдельной народности должно быть предоставлено право и возможность самостоятельного культурного и экономического развития и самоуправления с соблюдением прав других народностей и блага общего.

В частной и общественной жизни каждому предоставляется свобода веры, свобода мнений, свобода в области научного и художественного творчества и свобода в выборе труда, но национальное и государственное объединение отдельных лиц должно иметь целью организованную борьбу со злом и поднятие общего морального уровня всей Нации и всего объединенного Национального Государства.

Основою здорового развития Национального Государства является семья, поэтому одной из самых главных задач государства должно быть поддержание семейного начала и воспитание подрастающего поколения на началах религии и любви к Родине.

Все организованные жизненные силы государства должны быть объединены в национальные союзы и товарищества.

Эти национальные союзы и товарищества должны рассматриваться как местные профессионально-производственные объединения всех отдельных классов населения.

Одноименные местные национальные организации в уездах объединяются в более крупные по районам в окружные, провинциальные и государственные союзы, участвующие через своих представителей в управлении государством.

В основу Государственного Управления должна быть положена разумная централизация в вопросах общегосударственного характера с одновременной децентрализацией интересов и дел местного характера.

К компетенции центрального правительства относится организация армии и финансов, внешняя политика, суд, народное образование, железные дороги, почта, телеграф, государственный контроль и государственные монополии.

На обязанности местного управления лежат удовлетворение всех духовных и материальных нужд местного населения и широкое участие в осуществлении на местах задач общегосударственного характера.

К участию в государственном управлении должны быть привлечены все классы населения на началах профессионального представительства путем свободных постепенных выборов.

III. СОЦИАЛЬНАЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ

Российское Национал-Социалистическое Движение Освобожденчества ведет решительную борьбу с коммунизмом не для того, чтобы восстановить в России капиталистический строй, одинаково отвергая обе хозяйственные системы. Полное крушение односторонне проводимого планирования народного хозяйства у большевиков и несостоятельность принципа свободной конкуренции, положенной в основу обанкротившегося капитализма, доказывают, что единственное разрешение хозяйственной проблемы следует искать в соединении обоих направлений.

Взамен обеих обанкротившихся систем выдвигается поэтому новый социальный порядок, именуемый солидаризмом.

Основанием такого порядка служит:

Ограничение частных и классовых интересов во имя блага всего государства.

Государственная власть берет на себя тяжелую ответственную задачу быть регулятором всякого рода хозяйственных вопросов и арбитром сталкивающихся интересов отдельных классов и профессий. Система солидаризма требует поэтому предоставления правительственной власти руководящего значения в социальной и хозяйственной жизни страны.

В основу народного хозяйства должны быть положены с одной стороны общий государственный хозяйственный план и строгое его проведение, а с другой стороны — предоставление свободы в частной хозяйственной инициативе и организационной работе предпринимателя.

IV. ТРУД
(национальные задачи труда и его защита)

Благодаря географическим и экономическим особенностям Российского Государства в его целом, оно образует особый мир, определяющий его особенное и при том чисто континентальное хозяйство, которое может считать себя совершенно независимым от других государств.

Натуральные богатства России необъятны и до сих пор не использованы.

России предстоит грандиозный расцвет хозяйственной жизни, который не определяется ни односторонней индустриализацией, ни односторонним развитием земледелия и усилением хлебного экспорта.

Российское Национал-Социалистическое Государство должно поставить себе задачей необходимое развитие с одной стороны всех видов промышленности, а с другой стороны — широкое развитие сельского хозяйства.

В отличие от коммунистов, должно быть обращено главное внимание на развитие производительности предметов широкого потребления, т.е. на развитие мелкой промышленности.

Русская промышленность должна стремиться прежде всего удовлетворить потребности внутреннего рынка и совершенно отказаться от производства каких-либо товаров, предназначенных для спекулятивного экспорта.

С уничтожением прежнего деления на классы — каждый имеет выбор той отрасли труда, которую он считает для себя наиболее подходящей при условии принесения выгоды не только себе, но и всему государству.

Работою признается создание путем личного творчества как материальных, так равно духовных и идейных ценностей, а потому под понятие рабочего подходят не только фабричные рабочие и ремесленники, но и так называемая интеллигенция, которая создает духовные ценности, духовенство, которое преследует в своей работе идейные цели, армия, которая создает военную мощь государства, и предприниматели, которые вносят в хозяйственную жизнь страны свою инициативу и организационные способности.

Государство в корне враждебно всякому паразитизму и потому отвергает возможность образования спекулятивного капитала и биржевую спекуляцию, разлагающую всякое здоровое народное хозяйство.

Хозяйственная жизнь страны должна покоиться на признании права собственности, на свободной торговле, твердом денежном обращении и здоровом национальном капитале, тесно связанном с интересами народного хозяйства.

Каждый отдельный класс населения является необходимым органическим фактором народного хозяйства, а хозяйственное значение класса определяется исполняемыми им функциями.

Всякая историческая эпоха отличается выступлением на первый план более сильных классов, которые в данную эпоху призваны к усиленному служению родине и приносят наиболее существенную пользу своему народу. Так, в исторической жизни России одно время выдающуюся роль играло дворянство, служилое сословие и, наконец, заменившая ее буржуазия. В настоящее время наибольшее значение для возрождения России принадлежит трудящимся, производительным классам, а именно рабочим, крестьянам и интеллигенции в качестве специалистов, а также армии.

V. ЗАЩИТА ТРУДА И РАБОЧИХ

Все конфликты между представителями труда и предпринимателями разрешаются профессиональными арбитражными комиссиями при непременном участии представителей профессиональных союзов. Промышленные арбитражные комиссии должны быть введены на каждом отдельном производстве. Такие же комиссии должны быть образованы для городов, округов, провинций и для всего государства.

На всем пространстве государства устанавливается во всех предприятиях восьмичасовой рабочий день. Медицинская помощь рабочим обеспечивается предпринимателем. Путем введения социального страхования рабочие и их семьи должны быть обеспечены на случай смерти, потери здоровья, работоспособности и старости. Равным образом должен быть образован особый фонд для борьбы с безработицей.

VI. КРЕСТЬЯНЕ КАК ЗЕМЛЕВЛАДЕЛЬЦЫ

Осевшее на земле крестьянское население России наделяется землей на праве частной наследственной собственности. Каждый собственник земли является полноправным хозяином в своем доме и на своем земельном участке.

Размер земельных участков и все вопросы, касающиеся прав на землю, разрешаются и определяются самими заинтересованными в определенных районах крестьянами, объединенным для этого в национальные крестьянские союзы в деревнях, округах и районах. Эти самоуправляющиеся крестьянские организации, которые в свою очередь путем организованных выборов образуют всероссийский крестьянский союз.

При постоянном содействии органов правительства отдельные крестьянские объединения несут заботы по приобретению семян, сельскохозяйственных машин, рабочего скота и домашних животных, искусственных удобрений, паровой и электрической двигательной силы, а также по поднятию во всех отношениях сельского хозяйства и животноводства.

Для наделения землей предоставляются все земли, находящиеся в той или иной форме в крестьянском владении. Для пополнения недостатка в свободных землях могут быть предоставлены земли, находящиеся в заведывании государственных хозяйств (совхозов) или принадлежащие к государственному земельному фонду.

Правительство принимает на себя обязательство организовать в широких размерах добровольное переселение на имеющиеся в распоряжении государства свободные земли, способствует всемерно распространению сельскохозяйственных знаний, снабжает нуждающихся необходимыми орудиями производства, организует агрономическую, санитарную, ветеринарную помощь и принимает все другие меры, необходимые для поддержания сельского хозяйства. Кроме того, на правительстве лежит обязанность принятия мер для оказания помощи в случаях неурожая, градобития, наводнений и других народных бедствий.

VII. ГЛАВНЫЕ ОБЩИЕ ЗАДАЧИ ГОСУДАРСТВА

Самою важною задачей нового народного государства будет правильная постановка школ, образования и воспитания молодежи в национал-социалистическом духе, которое должно быть широко открыто всему населению России.

Путем разумной организации системы стипендий должна быть дана возможность продвижения всех выдающихся живых народных сил для получения необходимого образования, а вся система образования должна быть построена в условиях, наиболее благоприятствующих выработке силы воли и твердых моральных устоев, необходимых для образования сильной дисциплинированной личности и умения подчиняться и повелевать.

Российское Национал-Социалистическое Движение Освобожденчества ставит себе целью привлечение в свои ряды для совместной работы все живое, сильное и беззаветно преданное своей Родине как внутри России так и за рубежом.

Положенный в основу грядущего народного Национал-Социалистического Государства солидаризм в корне уничтожает всякую борьбу классов и устанавливает взамен всеобщую солидарную дружную работу всех существующих классов на почве взаимного уважения, взаимопомощи и доверия.

Предстоящая тяжелая борьба должна объединить все русские жизнеспособные силы против губящего нашу Родину коммунизма. Российское Национал-Социалистическое Движение Освобожденчества, сохраняя всю свою внутреннюю самостоятельность, идеологию и свободу действий, поддерживает всякое антикоммунистическое начинание, готово идти рука об руку со всеми силами, стремящимися к уничтожению III Интернационала, руководствуясь при этом святым лозунгом: «ВЫСШИЙ ЗАКОН для нас БЛАГО РОДИНЫ».